Базиль Волин всматривался в лобовое стекло. Прижавшись всем телом к рулю, он пытался разглядеть очертания дороги. Извиваясь, она то появлялась перед автомобилем, то терялась в тумане. Пар покрывал голый лес. В одно мгновение сосны стыдливо изгибались в попытках скрыть свою осеннюю наготу, в другое — исчезали, оставаясь прошлым.
Дорога растворялась. И он улыбался, замирая на мгновение и проверяя, не зарождается ли щекоткой между рёбер тревога, не расходится ли по телу дрожь. Ничего. Страха нет, вместо него — мальчишеское чувство азарта. Волину до безумия нравилась его затея. Русский князь замышляет здесь захват Кронштадта, вспомнил он слова из газетной статьи. Кости брошены, и в этот раз он победит обстоятельства. Находчивый и решимый Волин.
Он то про себя, то вслух повторял слова, которые приготовил для встречи с Мартой. Он будет вежлив, но напорист, он ей всё объяснит, а она всё поймет. Ведь посуди сама, эта встреча — какая-то нелепая ошибка, наваждение. Они не могут быть вместе, у них за душой ничего нет — ни немецкой марки, ни российского рубля, — у этого нищего изгнанника и этой девочки с Александерплац.
На поворотах его руки соскальзывали с руля, он вытирал ладони о серые шерстяные брюки, рукавом убирал капли пота со лба и подавался вперед снова, всей силой надавливая на педаль газа. Марта, должно быть, ждёт уже его у озера, в черном расшитом бисером платье, которое он попросил ее надеть для встречи. Эта бледная девочка ждёт его. Бедная девочка.
Посмотрел на часы. Секундная стрелка назло торопилась быстрее завершить круг, Волин опаздывал. А если уйдёт? Чёрт бы побрал этого доктора Краузе — свалился на голову (энтшульдигунг, так сказать, мимо проходил), завёл пустые разговоры: о делах в галантерее, об этой глупой жёлтой канарейке, которую на днях завела жена. Напоследок спросил, не повторялись ли приступы. Нет, доктор, всё хорошо, доктор, думаю, я иду на поправку. Волин ухмыльнулся. Болван, так я тебе всё и выложил. Хватает того, что это глупая девчонка грозится рассказать о своём ублюдке в каждом приличном берлинском доме. Не допущууу. Он подвывал, потряхиваясь за рулем.
Как это началось? Снова летний вечер их встречи. Волин вышел из галантереи, где служил управляющим, и побрёл к Нойе Шёнхаузерштрассе — сердцу ночной городской жизни. Пьянящий дурман окутывал район, сбивая с ног нездешнего обитателя. Кроме фонарей, улицу освещали огоньки от сигарет местного сброда и стеклянные бриллианты женских засаленных платьиц. По-мальчишески нескладная, в черном, обшитом дешевыми бусинами платье она, словно бездомная кошка, подобралась к Волину так близко, что он чувствовал кисловатый запах её тела через вуаль одеколона фирмы Мюленс. Огоньку не найдется? Голос почти детский. Волин поднес зажигалку к ее лицу. Марта смотрела на него широко распахнутыми, утопающими в черной туши глазами, вишневый бантик губ на запудренном добела личике затянул папироску, чтобы разжечь турецкий табак.
Выдохнула и тут же потерялась в клубах дыма. Рядом раздались шаги — полицейский. Стыдно. Волин замешкался, не зная, уходить или оставаться. Не обращая внимания на богатого господина и девчонку возле него, полицейский прошёл мимо. Снова шаги — звук отдаляющихся каблучков.
Волин знал, где может найти ее снова. Чтобы унять душевное беспокойство, он часто блуждал по Берлину без всякой цели. Благопристойные улицы западной части города стесняли его. Среди местных мужчин, от которых пахло кожаными чемоданами и английским мылом, и женщин, которые пили мокко и ели пирожные, Волин чувствовал себя чужаком. Он то и дело слышал запах покинутости и бедности, который исходил от него самого. И чтобы забыть о нем, Волин слонялся по злачным местам, заглядывал в ночлежки, шел на вокзалы. Все эти седобородые старики в лохмотьях, бродяги с узлами за спиной, бесстыдные и запуганные женщины в серо-буром тряпье притягивали его, приюты, где пахло грязным бельем, квашеной капустой и потными испарениями возвращали его к жизни. Он скитался по кабакам и кабаре, которые держали такие же, но совсем другие эмигранты, терялся среди медвежатников, карточных шулеров, рыхлых беззубых Элли и тощих крашеных Берт.
В одном из таких кабаре он снова увидел Марту. Она танцевала на сцене вместе с другими девушками. Восточная сказка — бусы золотым водопадом ниспадают вдоль упругой голой груди, вливаются в бурный поток бахромы на атласной юбке. Волин сел за столик у сцены. Безучастно кивая на все предложения официанта, он следил за юным телом, извивающимся в такт арабским мотивам. Словно беде — заклинатель змей — Волин смотрел на Марту, на свою беду.
По окончании представления Волин задержался в зале. Он хотел подойти к ней, но не мог решиться — кровь прилила к голове, он не был уверен, что помнит, как говорить по-немецки. Стыдно. Наконец, с силой оторвавшись от столика, он рванул к выходу, но выйти не успел. Марта окликнула его. Я рада вас видеть, не уходите.
Они начали встречаться тайно — в обшарпанных трактирах на окраинах города. Там, в сизом дыму, сквозь который с трудом пробирались вялые звуки оркестра, их никто не замечал, не пялился на его дорогой костюм, начищенные ботинки и её новые чулки. Чтобы не порвать их о старые деревянные стулья, Марта сидела у него на коленях, попивая тминную водку и жуя бутерброды.
Волин не рассказывал ей о своём прошлом, о том, как оказался в стране и лишь изредка обращался по-русски: «моя птичка» — за тонкую и низкую талию, осанку и княжеский профиль. Дивное создание. О русских она знала не более, чем вся Европа — казаки, русские певцы и балалайки. Она просила отвести ее в эмигрантский театр или ресторан, где официантками работают бывшие княгини — в черных передниках и с блокнотиком на цепочке черненого серебра. А на улицах звонко хохотала, когда он вдруг нервно озирался по сторонам и надвигал на глаза шляпу, боясь быть пойманным.
С Мартой к Волину пришли спокойствие и ясность, и ему начало казаться, что в ней и есть спасение — долгожданное его освобождение, счастье, которое ему было недоступно раньше. Он перестал принимать таблетки и шаловливо выбрасывал желтую пилюлю в сток канализации у дома, чтобы количество, оставшееся в баночке, совпадало с рекомендациями доктора.
Так продолжалось несколько месяцев, до наступления осени.
Привычно весёлая Марта стала вдруг плаксивой и раздражительной. Она потребовала от него снять ей комнату. Волину показалось, что она подурнела и внешне — неухоженная, она встречала его в старом грязном халатике, за ней по комнате тянулись запахи водки и сигарет. При встрече Марта могла молчать часами, уставившись в пыльное окно, выходившее на железную дорогу.
Наконец, она рассказала ему, что ждёт ребёнка. В тот момент Волину показалось, что тяжелое серое небо, нависшее над Берлином, вот-вот свалится на него одного и придавит насмерть. Под угрозой была его привычная жизнь, состояние, которое он рассчитывал получить от жены, работа в галантерее — хозяин, его тесть, вышвырнет зятя на улицу и запретит появляться на пороге дома. Он вспомнил тех нищих, что видел в приюте, и с ужасом представил себя рядом с ними, куривших одну трубку на всех. Людское месиво, разбросанное по ночлежке, словно тюки на перронах.
Вернулись приступы. По несколько дней Волин не выходил из дома, вздрагивая от каждого телефонного звонка, на которые торопился ответить сам. Появляясь на улице, он поднимал воротник своего макинтоша, прятал лицо за широкими полями шляпы и устремлялся к остановке трамвая, не оглядываясь по сторонам. В галантерее он скрывался в подсобном помещении, а после смены торопился вернуться домой. Западная часть города стала его крепостью, и за ее границы Волин не выбирался.
Проходило время, Марта не звонила, и он был готов поверить, что эта девочка навсегда упорхнула из его жизни. Пока однажды она не появилась на пороге его дома.
Протяжный звук клаксона. Пролетевший мимо автомобиль попытался вернуть его в реальный мир — его машина ползла по обочине. Он очнулся от полусна и остановился, чтобы перевести дух. Через пролесок сверкало стекляшками озеро, слабые солнечные лучи пробивались через сероватое небо. Свежий осенний воздух наполнил салон. Выкурив сигарету и справившись с внезапно нахлынувшим сомнением, Волин двинул дальше.
Он свернул на знакомом повороте. Однажды Волин намеревался свести счеты с жизнью в этих местах — не хватило духа. Сегодня черёд Марты, и он справится. Он должен.
Съехав с дороги, Волин остановился. Мокрыми от пота ладонями он ощупал карманы серого колючего пиджака — на всякий случай в правом лежало старое отцовское пресс-папье с царским гербом. Он вышел из машины, стряхнул с ног нарастающую дрожь и осторожно, озираясь по сторонам при всяком звуке ломающейся ветки, направился к старой лодке, которая была пришвартована у берега.
***
Господин в сером костюме осторожно направлялся к берегу озера. Подойдя к воде, он задержался у старой пришвартованной лодки, которая была спрятана в раскидистой иве. Он топтался на месте и стеснительно жестикулировал, будто разговаривая с кем-то. Затем, промочив ботинки и брюки, забрался в лодку, с трудом отвязал от дерева прогнившую верёвку — не слушались руки, и оттолкнулся. Лодка отплывала от берега медленно, хотя и легко. Отойдя к середине, господин в костюме перестал грести и поднял вёсла. Он смущенно улыбался, глядя перед собой. Одно весло положил на дно, другое — продолжил держать. Вдруг этот господин захохотал, вытянув свободную руку в сторону противоположного берега, и медленно поднялся со скамейки. Он покрепче схватился за оставшееся в другой руке весло и с силой замахнулся для удара. Весло, не встретив препятствия на своем пути, полетело прямиком в озеро. Господин в сером костюме потерял равновесие и упал в воду.
Пустая лодка повальсировала недолго и, наконец, застыла на месте.