Русалка

Второй час ночи.

«Тик-тик-так-так», — стучат часы: старые, вечно врущие, но любимые. «Скрип-скрип», — поскрипывает кухонный стул: был перекрашен мною как-то по пьяни в синий. «Фуух-фух», — фукает чайник: я три года назад купила его с пометкой «антиквариат» у сумрачной бабули на перекрёстке.

Я вожусь с заваркой. Подношу горсть к носу, вдыхаю запах. Люблю этот запах: пряный, свежий, тягучий, быстрый. Ополаскиваю синий заварочный чайник кипятком пару раз. Засыпаю горсть — побольше, чем нужно обычно, — резаной чайной зелени в согретую пасть. Доливаю до трети кипятком, прячу дымное нутро чайника под крышку с отколотой пимпочкой на верхушке. Накрываю прихваткой в форме петушка. Опять синего.  Жалею, что нет синего чая. Одна матча везде, блин. Жду пять минут и доливаю кипятку до двух третей. Накрываю, отставляю. Теперь есть время посмотреть в окно. Там небо. И звёзды.

И, кроме неба и звёзд, мои глаза. Два круга. А под ними — ещё два круга, чёрных. Круги начинают вращаться, заваливаться набок, и превращаются в две бесконечности. «Да, — думаю я. — Бессонница тебя доконает. И скорее рано, чем поздно». Поставила себе диагноз и успокоилась. Можно дальше смотреть.

А там уже на меня смотрят. Два глаза. Конечно, синих. Русалка плавает в воздухе, стучит ноготком по стеклу. Пустишь?

Пускаю. Отступаю от окна, створки настежь. Она вплывает в кухню и говорит: «Пахнет чаем, угостишь?» Киваю. Она устраивается на моём синем стуле, распластывает свой роскошный хвост рядом.

— Тебя не смутит голый бюст? Я могу лифчик наколдовать — это легко.

— Да, было бы уютнее, спасибо! — говорю я. — Слушай, а я и не знала, что русалки умеют летать. Думала — они только в воде, плавают там.

— Глупая, — смеётся она. — Небо — и есть вода, ты разве не знала?

Хмыкаю, разливаю чай.

— Так здорово, что можно попить чаю! Ни на небе, ни — сама понимаешь — в воде чаю не попьёшь. Приходится вот — без приглашения прилетать. Неудобно, конечно, но я слишком давно не пила чаю в интересной компании. Надеюсь, он без всяких мят или там бергамотов?

— Пью только чёрный. Прочие — ересь. Вот был бы синий…

Она вытягивает руку над чашкой, описывает пальцами знак бесконечности, и чай превращается в вино.

— Ой, извини, — смеётся. — Давно не практиковалась. А фокус с вином — вещь популярная, поэтому часто на автомате делаю.

Ещё одна бесконечность. Я пью синий чай, сидя напротив русалки с синими глазами.

Мы говорим, говорим, говорим, пока небо из чёрного не начинает ползти к синему. Я умоляю остаться. Я говорю:

— Ты прекрасна. Твой голос похож на ракушку с жемчужинкой внутри: он такой же сырой и атласный. Твои волосы похожи на зелёных медуз, что трепещут у берега перед штормом. Твои глаза похожи на мой синий заварочный чайник с отколотой пимпочкой на верхушке. Пожалуйста, давай дружить. У меня всегда есть чай — никаких тебе мят или там бергамотов.

— Я тебя тоже люблю, — отвечает она. — Но мне надо улетать.

— Почему? У меня есть друг, он работает в океанариуме. Огромный океанариум, даже акулы есть! Администрации не скажем, что ты настоящая. Пусть думают, что хвост фальшивый. Устроим тебя работать русалкой. А я буду приходить по выходным, мы будем болтать, а потом полетим куда-нибудь пить чай.

Она вздыхает.

— Ты хорошая, очень. Но однажды ты придёшь ко мне и дашь мне яду. Скажешь что-то вроде: «Слушай, русалка, я тут подумала и поняла, что хвост тебе на фиг не нужен. Пей, будем делать вместо него ноги. Не с кем по магазам ходить и в рестик, все мужики — дуры!» И я умру.

— Нет.

— Или однажды ты придёшь ко мне и приведёшь своих друзей. Скажешь что-то вроде: «Смотрите, у меня есть настоящая русалка! Ни у кого нет! Да ещё и с синими глазами!» И я умру.

— Нет.

— Или однажды ты придёшь ко мне и приведёшь с собой качка в костюме-тройке и скажешь ему что-то вроде: «Это настоящая русалка, можете подёргать за хвост, чтобы убедиться. Вообще-то, она стоит сто миллионов, но только сегодня и только для вас — десятипроцентная скидка!» И я умру.

— Нет.

— Конечно, да. Как думаешь, сколько мне лет? Тсс-сс, вслух не надо, но ровно столько, сколько ты подумала. Я пила чай со многими. Я пила чай даже с парнем, сидящим на небесах. Приходилось красть тут и ему наверх таскать. Он совсем не в курсе ваших проблем, даже вникать не хочет. А вы всё воете в небо, что твои радары. У меня даже уши иногда в полёте вянут. Я лепила эту планету, а не парень на небесах. Он только бюрократ: надоедает иногда бумажки у него подписывать. Так что, когда ты молилась в детстве, ты молилась мне. Вы меня распинали уже тысячи раз, и ты думаешь, что я поверю хоть одному человеку? — смеётся.

— Прости, — говорю. — Я совсем не хотела тебя обидеть. Я правда не со зла.

— Знаю, вы всегда не со зла, — улыбается. — Сейчас ты спросишь, как тебе без меня жить. Отвечу: просто. Иногда буду залетать на чай. Вот только тебе не всегда будет этого хотеться, иногда ты даже будешь меня выгонять. Но, если меня впустили хотя бы один раз, я уже никуда не денусь, так что не переживай. Целую нежно.

Чмокает и улетает.

Я плачу. Беру свой синий заварочный чайник и капаю туда слезами. Солёный чай, как у калмыков. Специфично, на любителя. Думаю о том, чтобы разбить чайник. А потом, наверное, достанется часам. Замечаю на оконной раме блеск. Даже не блеск, а проблеск. Краем глаза замечаю. Чешуйка. С хвоста. Скользкая, холодная, рыбная. Я глажу её нежно пальцем, беру на кончик указательного и леплю между бровями. Как у девушек в Индии, всегда хотела быть индийской царевной.

Чешуйка жжёт. Она тянет меня ближе к окну. Кажется, что она подсоединилась к моим нервным окончаниям и теперь передаёт по дендритам и аксонам команды к ногам. Я не сопротивляюсь. Ставлю чашку с синим чаем на подоконник. Снимаю рубашку и думаю о том, как приятно будет летать. Открываю окно, вижу синие глаза в небе. Парю. Падаю. Лечу…

Вот только не я, а чашка с чаем. С подоконника, задетая моей рукой, тоненько говорит «треньк» и делится на осколки. Чай синими водами омывает мои ступни. Я смотрю на это новое море, смешно шевелю пальцами ног, хлюпая чаем. Ойкаю, скачу к стулу, плюхаюсь на него, укладываю одну ногу на колено другой и рассматриваю кусочек мёртвой чашки, вцепившийся в подушечку большого пальца. «Вот так всегда, — думаю я, — русалкам верить нельзя. Один древнегреческий парень даже себя к мачте привязывал и друзьям уши воском заклеивал, чтобы от греха подальше. А я тут чаи гонять взялась. Сложно с этими богами, как ни крути».

Вытаскиваю осколок, любуюсь выступившей красной каплей. Хорошо, что красной, а не синей. Надеваю рубашку, вытираю чай, собираю осколки. Вспоминаю о чём-то. Иду к окну и переклеиваю чешуйку на стекло. Складываю ладони домиком, накрываю её, заглядываю внутрь. 

Чешуйка смотрит на меня синим глазом. И через её зрачок я вижу, как русалочий хвост одним ударом по воздуху поворачивает планету. Как испуганно шарахаются в разные стороны в космосе астероиды, когда русалка хохочет. Как поднимается у берегов дальнего острова цунами, когда русалка злится. Как мерно дышат вулканы, когда русалка спит. А чуть сверху и сбоку парень, сидящий на небесах, глядит на меня, морщится и говорит что-то вроде: «О господи, ещё один писатель… И зачем только я дал этой сумасшедшей русалке на них разрешение?» А потом отворачивается.

Я разнимаю ладони, отхожу от окна и говорю чешуйке: «Вот тут тебе самое место, тут и виси». Сажусь и пишу этот рассказ.