Часть 1. Михалыч
Михалыч открыл один глаз и пошевелил плетью изящных пальцев. Видать, не помер еще. Ухмыльнулась щелка в худой бороде. Ну-с, и что у нас сегодня? А у нас мелкий дождь и мерзость. Серое. Даже клопы в старом матрасе притихли.
Ну ничего. Пакетами подоткнемся и еще немного вздремнем. Улица приняла Михалыча как родное дитя, что ни день доставляя подарки. Вот вам йогурт порядочный и вполне сносные кальсоны. И хотя красоту мира приходилось видеть только одним глазом, временами он мог так расчувствоваться, что ронял на асфальт теплую слезу, в то время как вторая часть лица оставалась сухой и неподвижной.
В миру Михалыча звали Федором. Он промышлял написанием статеек и мелких рассказов, некоторые из которых иногда публиковали в небольших электронных журналах. Пока однажды не преключилась та самая ночь, после которой… Хотя зачем же торопиться…
Федор жил беспокойно. Не нравился себе в зеркале, писал восторженные посты в соцсетях на двадцать пять лайков и плохо спал по ночам. Часто ему казалось, что по углам комнаты и под кроватью сидят тараканы и думают: «Вот бездарь лежит, ничего не делает, лучше бы печенье испек и по углам разбросал».
Чтобы не слушать их трескучее партсобрание, Федор выходил на улицу и садился на лавку. Он смотрел в темноту, пережидая гул тяжелых головных голосов. О том, что толком никем не стал. Какой-то левый эсэмэмщик с нереализованными писательскими амбициями. А ведь кто-то сейчас выпил пива, съел пельмени и смотрит телек, закинув волосатую ногу на толстую жену. И ему хорошо. А Федору плохо. С черного неба на его бледную изможденную фигуру смотрели холодные звезды, как равнодушные кошки, не желающие ничем ему помочь. На детских качелях под пластиковым козырьком сладостно храпел пьяный бомж. Не было больше у Федора сил терпеть эту тягомотину. Он взял камень и стукнул себя по лицу…
После больницы Михалыч просто жил. На улице. Мылся в центральном городском фонтане, как стемнеет. Слушал, как изящно матерятся подростки, сидящие на крыше песочницы. Любил спать на старом матрасе около заброшенной стройки. Или просто лежать, разглядывая листву, наливающуюся изумрудным жаром весны. Одним целым глазом. А еще лучше и этот закрыть. Тогда внутри головы возникало легкое спокойное свечение, похожее на теплую ванночку. Отдыхай, Михалыч, лежи. Ведь нет ни одной причины ненавидеть себя, когда не знаешь, кто ты, и как тебя зовут.
Еще Михалычу нравилось забираться на крышу 32-этажного дома, смотреть, как носятся птицы и небо меняет цвет. Днем ему казалось, что облака похожи на пышную рисовую кашу, а ночью город напоминал рассыпанные по морскому дну драгоценности.
Бродяга полюбил людей и начал им помогать. Познакомился с Сонечкой М. Встреча их произошла на остановке. Она — худенький белокурый ангел с личиком Мии Васиковски — бежала по горячему асфальту, сверкая трусами с Микки-маусом. Короткие джинсовые шорты ее были разорваны и болтались над тонкими ножками, как пена над куриным бульоном. «Боже, пронеси. Это было в последний раз. Я устроюсь в офис, я открою свой стартап и продам наброски», — молилось нежное создание в перекрученных сетчатых колготках, явно не успевая за причаливающим к остановке автобусом. За Сонечкой бежало чудовище в дорогом костюме, с красной мордой и волосатым пузом, выпрыгивающим из приспущенного ремня, как перекаченный пляжный мяч.
Один зоркий глаз Михалыча зафиксировал веселую морду приближающегося автобуса. Второй, закрытый, почувствовал чью-то боль. Это выглядело как ожог воздуха, как рыхлый розовый шрам в атмосфере. «Какая несчастная и маленькая». — Михалыч придержал створку автобусной двери, пропустив ее в салон.
А чудовище пнул в надутый живот, крепенько так, чтобы того всосала урна.
Автобус уехал, нерабочий глаз Михалыча больше не ощущал никаких атмосферных волнений.
Но все изменилось в один день. Как-то раз он проснулся на детских качелях под треснутым козырьком. Лил чёртов дождь. В закрытый глаз падали капли. Рядом стояла няня-филиппинка, которая, невзирая на ливень, продолжала раскачивать визжащее дитя. Из ее мобильника доносились новости МУЗ-ТВ о том, что Лазарев покидает сцену. В ногах бездомного лежало полотенце, источающее химический аромат дешевого кондиционера, под головой валялся скомканный рюкзак с оторванной ручкой. «Что-то здесь не так», — подумал Михалыч, резко встал и охнул. Детская площадка находилась на высоте тридцать второго этажа. Город внизу исчез, превратившись в месиво сверкающих драгоценностей ростом с Петра Первого из «Музеона». Бродягу осенило. Все это нереально. Он просто спит. Или… Что намного страшнее. Стал персонажем дурацкого рассказа, где он не великий писатель Федор Д., а застрявший в чьих-то ежедневных этюдах одноглазый бомж Михалыч.
Часть 2. Письмо
«Любезнейшая Алла Игоревна!
Благодарю вас за хоть и краткое, но крайне интересное пребывание в ваших рассказах, куда вы переместили меня, вызволив из мест дальних, странных и довольно скучных. Честно признаться, не сразу понял ваш замысел. И почему я по сюжету не писатель, а нищий эсэмэмщик (кстати, кто это?) вначале, а после одноглазый бродяга. Но позже свыкся и полюбил свою простую жизнь внутри вашего телефонного блокнота. Да, я многое изучил в вашем времени. Знаю, что такое мобильник. Интернет. И наружная реклама. Все это я наблюдал, пока лежал на старом матрасе около заброшенной стройки, откуда хорошо видно вечереющий город и нависших над смартфонами уличных детей.
Что я хочу сказать вам, милейшая Алла Игоревна. Не останавливайтесь. Пишите дальше. Хотите про меня, а можете и про Льва Николаевича, он давно там у себя все покосил и стонет от скуки. Главное, пишите, ангел мой. Знаю по себе и сочувствую вашей писательской чесотке. И уверяю вас, что она не пройдет никогда.
До свидания, итак, возможно, еще свидимся.
Ваш Ф. М. Достоевский».
Часть 3. Нормальная
Алла Игоревна скинула с кровати чуть расплывшиеся ноги в лосинах с Микки-маусами, положила на тумбочку письмо и радостно зевнула. Хорошо, что все еще спят. Обход нескоро. Можно послушать шорохи дворника. Побыть кем-то маленьким, за кого не нужно ничего решать. Завтра ее выпишут. Раздвоения личности больше нет. Осталось только на письмо ответить и все снова будет нормально.