«Много условий соединилось в русской жизни для того, чтобы выработать тот тип журналиста, каким он сложился у нас, — писал Владимир Короленко. — <…> За отсутствием парламентской и иной трибуны, с которой русское общество могло бы принимать участие “деятельным словом” в судьбах нашей родины, — у нас, естественно, в силу самой логики вещей сложился особый характер общественно-политической прессы, ярче всего выражаемый журналами».
Более двухсот лет одни и те же журналы были площадкой для политических дискуссий и литературных опытов. Мы решили разобраться, как это получилось, к чему привело и в каком состоянии литературные журналы сегодня.
«Трутень» против Екатерины
Периодическая пресса появилась в России в эпоху Петра I, первый русский литературный журнал — «Трудолюбивая пчела» под руководством Александра Сумарокова — увидел свет в 1759 году. Но годом рождения литературных журналов как явления часто называют 1769-й, когда Екатерина II начала издавать «Всякую всячину». Современники прекрасно понимали, кто стоит за выходом издания, но открыто об этом не говорилось, и официально факт причастности императрицы к журналу был признан только XIX веке.
«Всякая всячина» (не удивляйтесь, это и название журнала, и маска издателя) обратилась к публике с призывом поддержать ее начинание и назвала себя «прабабкой» «будущих внучат». Разумеется, Екатерина заигрывала со своей свободолюбивой оппозицией, призывая издавать собственные журналы, но оставляя за собой право старшинства, а значит, в какой-то мере и законодательницы мод.
Результат получился обратным. В том же году появилось целых восемь сатирических изданий, среди которых минимум три оказались резко оппозиционными. Писатель, переводчик и журналист Федор Эсмин открыл «Адскую почту, или Переписку хромоногого беса с кривым» и излагал свои идеи под масками двух мифологических персонажей. Журнал «Смесь» Луки Сичкарева на две трети состоял из переводов французских просветителей. Издатель спрятался за маской простодушного обывателя и в первом же листке заявил, что взялся за журнал «набравшись чужих мыслей и видя много периодических сочинений». Но недвусмысленно осуждал «Всячину» в ее споре с третьим и самым известным сатирическим журналом — «Трутнем».
В конце XVIII столетия «Трутень» под редакцией просветителя, критика и журналиста Николая Новикова был ярчайшим явлением литературы и оппозиционной прессы в одном лице. Уже само название способно было вывести императрицу из себя. Первое его значение пояснил сам издатель. Покаявшись в своей неизлечимой лени, он заявил, что взялся за издательское дело только для того, чтобы самому ничего не писать, а лишь издавать то, что сделали другие. Второй, якобы скрытый, смысл легко читается в эпиграфе к журналу: «Они работают, а вы их труд ядите».
Новиков яростно критиковал крепостничество, причем не сам строй вообще, а именно жестоких и жадных помещиков. В итоге между «Трутнем» и «Всякой всячиной» разгорелся жаркий спор. На суровые нападки Новикова в адрес дворян Екатерина, совершенно не желавшая подвергать своих высокопоставленных подданных лишней критике, опубликовала письмо некоего Афиногена Перочинова, которое заканчивается перечислением некоторых «основных» правил писателя-сатирика:
«1) Никогда не называть слабости пороком. 2) Хранить во всех случаях человеколюбие. 3) Не думать, чтоб людей совершенных найти можно было, и для того 4) Просить бога, чтоб нам дал дух кротости и снисхождения».
Последняя приписка была сделана уже рукой издателя, который (которая!) не скрывал своего раздражения: «Я хочу… предложить пятое правило, а именно, чтобы впредь о том никому не рассуждать, чего кто не смыслит».
Остановило ли это Новикова? Нет! Больше года он критиковал Екатерину и ее «Всячину» за то, что журнал не справляется с задачей сатирического издания, за пустословие, неумение обращаться с русским языком (удар в самое сердце немки Екатерины) и прочие недостатки.
«Не знаю, — замечает он в одном из выпусков, — почему она [«Всякая всячина»] мое письмо называет ругательством? Ругательство есть брань, гнусными словами выраженная, но в моем прежнем письме, которое заскребло по сердцу сей пожилой даме [намек на возраст Екатерины, которой было только сорок лет], нет ни кнутов, ни виселиц [намек на стиль правления], ни прочих слуху противных речей, которые в издании ее находятся».
«Трутень» не выдержал борьбы с правительством и был закрыт в апреле 1770 года. После этого Новиков дважды пытался наладить издание журналов. В «Живописце» он продолжил дело «Трутня», привлекая к сотрудничеству Радищева и Фонвизина, а в «Кошельке», появившемся во время пугачевского восстания, обратил колкость своей сатиры на галломанию. Причем издатель вовсе не призывал отвернуться от французского просвещения, но ратовал за то, чтобы «высокородные невежи» перестали слепо следовать моде и тратить безумные деньги на французские безделушки и гувернеров, которые на родине были каторжниками и авантюристами.
В последней трети столетия сатира, направленная на моду и нравы, стала единственной безопасной формой бытования журналов. К ней, например, прибегал Иван Крылов в «Почте духов», выходившей в 1789 году. А тремя годами позже баснописец взялся за издание «Зритель», в котором публиковались как оригинальные произведения, так и переводы, но к сатире это не имело уже никакого отношения.
В начале 90-х годов XVIII века свет увидел и сентименталистский «Московский журнал» Николая Карамзина, где впервые в истории русских литературных журналов появились разделы театральных и литературных рецензий.
Скажи мне, где ты публикуешься, и я скажу кто ты
Карамзин задал новый тренд, а спустя десять лет после основания «Московского журнала» он же стал редактором «Вестника Европы», первого в России политического издания, в котором литература тоже играла не последнюю роль. В полемике с «Вестником» был создан «Сын отечества», который, несмотря на название, отличался весьма прогрессивными взглядами и к 1816 году стал площадкой для публикаций будущих декабристов и людей, разделяющих их взгляды. Здесь выходили произведения Жуковского, Пушкина, Грибоедова и Бестужева.
Вообще в первой трети XIX века многие журналы были частными и ангажированными. Например, свои издания были у либерального Общества любителей словесности, в которое входили Федор Глинка, Дельвиг, Кюхельбекер и Рылеев. Свои — у консервативного общества «Беседа любителей русского слова».
Нередко журналы меняли «направление» со сменой редактора. Так случилось с пушкинским «Современником», который до 1846 года редактировал Плетнев, а в 1847–1866 — Некрасов. Под руководством последнего журнал стал центром радикальной революционной критики и публицистики. «Отечественные записки», славные статьями Белинского, после его ухода «отклонились» в «правую сторону», впрочем, под руководством все того же Некрасова и Салтыкова-Щедрина вернулись на прежние «левые» рельсы. Несколько раз из стороны в сторону мотало долгоживущего «Сына отечества».
Эра «толстяков»
В 20-х годах XIX столетия в моду вошли альманахи, например «Полярная звезда» Рылеева и Бестужева, «Мнемозина» Одоевского и Кюхельбекера или «Северные цветы» Дельвига и Сомова — и другие. Они были настолько популярны, что Пушкин в 1827 году писал: «Альманахи сделались представителями нашей словесности. По ним со временем станут судить о её движении и успехах».
Белинский позднее называл это время «альманачным периодом». Но в то же самое время на сцену выходит и совершенно иной тип издания — толстый журнал. Первым «толстяком» был «Московский телеграф» Полевого, за ним последовал «Московский вестник» Погодина, ставший печатным органом любомудров. Кстати, именно из-за неудавшегося сотрудничества Пушкина с «Вестником» «архивны юноши» (любомудры) в «Евгении Онегине» на Таню «чопорно глядят»; в черновиках романа (в эпоху дружбы поэта с «юношами») они глядели «издали» и говорили «о милой деве» с восторгом.
«Альманахи сделались представителями нашей словесности. По ним со временем станут судить о её движении и успехах»
Накануне великих реформ Александра II за толстыми литературными журналами окончательно закрепились «амплуа», определившиеся взглядами и партийной ориентацией издателей. У нигилистов было «Русское слово» и «Дело», рупором славянофилов стали погодинский «Москвитянин» и «Русская беседа» Кошелева и Аксакова, Достоевский редактировал почвеннические журналы «Время» и «Эпоха».
Умеренно либеральную позицию занимала редакция «Русского вестника» под управлением Каткова. Во второй половине 50-х это издание стало одним из самых уважаемых в стране. Здесь публиковались Салтыков-Щедрин и Сергей Аксаков, Гончаров и Островский. Именно тут печатались главы из наиболее известных произведений Льва Толстого («Семейное счастье», «Казаки», «Война и мир» и «Анна Каренина»), Достоевского («Преступление и наказание», «Идиот», «Бесы» и «Братья Карамазовы»), Тургенева («Накануне», «Отцы и дети», «Дым»), Лескова («На ножах», «Соборяне», «Запечатленный ангел») и многих других писателей. Интересно, что в «Русском вестнике» было достаточно много женских имен. Это подтолкнуло юную писательницу Екатерину Славцову-Камскую отправить свой первый рассказ именно в «Вестник».
XX век. Похороны толстого журнала. Или нет?
Сегодня мы часто слышим, что литературные «толстяки» увядают. Давайте вспомним, что однажды их уже хоронили. В самом конце XIX — начале XX века рынок захватили альманахи, и Блок, подводя итоги литературного года в «Золотом руне», писал:
«Можно указать на то, что сборники и альманахи затопили книжный рынок и явно должны скоро совсем сменить умирающие “толстые” журналы».
Деление по политическим кружкам и направлениям, которое когда-то вывело «толстяков» на первое место, теперь стало для них ловушкой. Сборники же, по мнению Зинаиды Гиппиус, действовали по принципу «Вне партий! Вне направлений! Каждый сам за себя!», активно сотрудничая с молодыми писателями. Тут редакциям толстых журналов стоит отдать должное: они поняли запрос рынка и быстро под него адаптировались.
«Старый генеральский журнал “Вестник Европы”, который все время закрывался в свой футляр и застегивался на все пуговицы, — отмечал рецензент «Живого слова», — теперь почувствовал потребность в освежении и начал давать свои страницы молодым литературным силам… И дезенфекцию эту спертого литературного воздуха мы можем заметить в других толстых журналах».
Время «упадка» длилось недолго, и вплоть до 1917 года литературные журналы, а с ними и журналы об искусстве, истории и науках, чувствовали себя весьма неплохо.
Приход советской власти резко изменил сам литературный процесс, но, как ни странно, не положение литературных журналов. Все они попали под надзор правительства, но по-прежнему оставались «входным окном» для начинающих авторов и основной площадкой для короткой прозы уже известных писателей. На их появление и закрытие теперь влиял только политический курс. Так, меняя редакторов, тиражи и соотношение переводов и русскоязычной литературы, до 1943 года существовал журнал «Интернациональная литература» со своими версиями на французском, английском и немецком языках. Первым толстым журналом стала «Красная новь», где публиковались Горький, Маяковский и Есенин. В 20-е годы возникли «Молодая гвардия», «Новый мир», «Звезда» и многие другие издания. С 1931 года начал выходить журнал «Знамя».
Новым этапом в истории российских толстых журналов стал период оттепели, когда появились «Иностранная литература», «Дружба народов», «Юность», «Наш современник» и многие другие. Эти площадки, основные для авторов-шестидесятников, оказались самыми живыми и, пожалуй, неожиданно свободными печатными органами СССР.
Литературные журналы сегодня
В 90-х на короткое время литературные журналы снова стали очень востребованы: в страну вернулась эмигрантская литература, в печати появились ранее запрещенные тексты. Все это быстрее и проще оказалось опубликовать именно в литературных журналах.
Сегодня, с развитием соцсетей, книжного бизнеса и удешевлением процесса книгоиздания, снова говорят о том, что эра литературных журналов, особенно «толстяков», закончена. К счастью, не все так плохо.
«Да, золотой век толстой литературной периодики в ее бумажном варианте миновал, — уверена редактор отдела критики и библиографии журнала «Знамя», а также редактор отдела философии и культурологии журнала «Знание — сила» Ольга Балла-Гертман. — Скажем, у “Знамени” тираж 1000 экземпляров, у “Нового мира” — 1600 (это — то, что указано в выходных данных). Понятно, что всего этого исчезающе мало даже для Москвы, но, по-моему, печаль невелика, потому что существуют электронные версии, которые во многих отношениях даже удобнее и не знают границ. Электронная и бумажная версии вообще-то в точности совпадают, — по крайней мере, в тех журналах, с которыми работаю я, — поскольку первая из них затем и делается, чтобы представлять вторую».
Литературные журналы — хроника времени, коллективный дневник его, рефлексия проживаемого.
По словам Ольги Балла-Гертман, есть журналы, которые ей хотелось бы видеть в бумажном варианте, потому что электронное «хрупко и уязвимо». Но увы, выпуск таких изданий — слишком дорогое удовольствие.
Из плюсов остается то, что электронные версии вообще и Журнальный зал в частности помогают увеличивать аудиторию, так как условные «московские» журналы теперь можно читать из любой точки мира. А желающих приобщиться к литературным «толстякам» достаточно и по сей день:
«Я могу предполагать, что основные читатели “толстой” периодики — те, кто успел сформироваться в эпоху расцвета литературных журналов, то есть до экспансии электронной прессы в частности и интернета вообще, и в чьих умах, соответственно, сохранилось представление об авторитетности “толстожурнального” слова, о том, что если что-то представлено на их страницах, оно точно достойно внимания. Вполне вероятно, что у росших в эпоху электронного чтения это не так, они в пору своего формирования другое читали. (То есть моё поколение, для которого в молодости чтение взахлеб перестроечной прессы стало одним из решающих опытов, — ещё да, но нам уже за пятьдесят, а вот о тех, кто лет на десять младше, кому теперь за сорок, я уже не уверена.) Непосредственный же опыт — с неминуемой его неполнотой — свидетельствует о том, что, например, журнал “Знамя” молодые — те, кому сейчас от 20 до 30 лет, — очень даже читают. Правда, это пишущие, литературные молодые, которые рады публиковаться на наших страницах и считают (мне хочется надеяться, обоснованно), что публикация в том же “Знамени” — это свидетельство некоторого признания и показатель некоторого достигнутого автором уровня».
Если говорить о задачах качественных литературных журналов, то они остаются прежними и по сей день: поиск новых авторов и создание площадки для дискуссии.
«Я бы сказала, что литературные журналы — также и хроника времени, коллективный дневник его, рефлексия проживаемого, — подводит итог Ольга Балла-Гертман. — С этой точки зрения особенно важны критические отделы журналов, свидетельствующие не только о том, что сегодня пишется, но и о том, как написанное читается, какие вызывает реакции, вопросы, каким ожиданиям соответствует или не соответствует. А еще — создание (неминуемо субъективной, конечно) картины актуального литературного и, шире, культурного процесса. “Знамя”, например, всегда радо материалам о художественных выставках, фильмах, театральных спектаклях, фестивалях, о разного рода культурных проектах — скажем, о циклах лекций, посвящённых истории культуры, — и даже о научных конференциях; я бы сказала, собирание разрозненного в некоторую хоть предварительную цельность».