«Дорогой издатель, — думает девушка, — я бы давно уже выслала стихи о детстве, о Колыме, о родителях, рукопись-то готова. Но кажется, что-то упустила… Где-то была недостаточно искренней…»
Юля вздыхает и открывает новый вордовский файл.
— Последняя попытка у тебя, — предупреждает она себя вслух.
На неё смотрит не белый лист документа, а крыша их барака, застеленная без единой складочки пушистым снежным покрывалом.
Юля моментально переносится на тридцать семь лет назад, в своё десятилетнее тело, и застаёт себя в слезах. Зато рядом на кровати сидит мама, ещё живая.
Папа, тоже ещё живой, кидает дрова в печь — серый, измождённый после добывания золотого песка в вечной мерзлоте.
— Юля, — вспоминает мама про ребёнка, — ну хватит капризничать, все на Севере ходят в собачьих шубах. Папа шил, старался. Девять собак пришлось вздёрнуть. Про какую мутоновую ты говоришь, нам зарплату уже два года не платили. Сама знаешь, выдают талонами на еду понемногу…
Эту шубу папа торжественно распял на пианино: смотри, как я старался.
Юля узнаёт бездомных собак, с которыми играла после уроков. Спинка шубы — это Шарик, кусок снизу — это Атаман. А на рукавах… неужели Мухтар? Он же совсем старенький, ветеран Севера, сумел прожить на улице всю жизнь, спать в сугробах.
— Мы с тобой на рыбалку летом ходим. Ты же рыб убиваешь? Убиваешь. Я сам тебя научил, на закидушки… Чтобы было что покушать, — подключается папа. — Что за разжижение сердца?
Мама, глядя на шубу, рассказывает ей, будто оправдываясь:
— У меня в детстве случай был. Дружила я с Нинкой, а у Нинки был пёсик Дружок, смешной такой, встречал нас со школы. А время голодное… Приходим как-то со школы, а её отец нам тарелку борща наливает, каждой по большому куску мяса кладёт. Мы аж захлопали от радости! Наелись от души. Собрали кости, чтобы Дружку отдать — вот удивится, жрал-то он обычно картофельные очистки. А отец Нинки нам говорит, мол, куда собрались, вы Дружка сейчас и съели.
Мама резко встаёт, идёт к отцу, к печке — проверить рассольник.
— Или пан, или пропал, — подытоживает он. — У нас тут вопрос выживания. Или ты съешь или тебя съедят.
…На этой фразе Юля возвращается в себя. Она думает:
«Сколько таких невидимых шуб сшито из лоскутков людских надежд и слёз работяг? Все эти трудовые подвиги, сломанные судьбы — во имя дополнительного жирового слоя у власть имущих, которые «ошкуривали», дурили нас, бродячих бездомных собак?»
Она на одном дыхании пишет последнее стихотворение для книги:
У Тани шуба пахнет Шариком.
У Вовы — пахнет Атаманом.
Мухтар был псом, конечно, стареньким —
Освежевали, как барана…
Никто не спрашивает школьников.
Как голод — Север нам не тётка.
А что за мясо там, в рассольнике?
Откуда фарш на сковородке?
Мы не боимся вьюги, холода.
Собачья шуба — не дерюга.
Мы учимся молчанью смолоду
И гладим панцири друг друга.