Проснулась в холодном поту. Просунула руку под подушку — на месте. Скорее вытащила словник и начала повторять про себя слова:
«Натуральный — естественный»
«Гуманный — человечный»
«Маска — личина»
«Ренессанс — возрождение»
Мне как ветерану (нет такого слова) старослужащей разрешалось иметь словник с одобренными словами и речениями. Остальным же выдавали описи из 1000 слов, которые можно было употреблять. Достаточное количество для работы и общения в нашей дружине. Вечерами мы собирались в общественные сети. Сидели перед станками и отправляли друг другу слова для беседы:
— Небо
— Ты
— Вместе
— Я
— Есть
В моем письмовнике когда-то было 9000 слов. Но уже осталось в разы меньше. Многие были закапаны кислотой. Стерты. Навсегда. Из моей души, из моей памяти.
«Мемо»
«Мемория»
«Меморандум»
«Мемориальный»
Слова иногда всплывали в голове потоком, но после каждой чистки их становилось все меньше. Я не всегда понимала, что значат эти слова, перебирала их губами, силясь открыть рот и произнести. Но не могла вымолвить. Широко раскрывала едало, вытаскивала язык, скалилась, но не выходило ни звука. Припоминала журчание речи, и оно мурашками расползалось по телу.
Нас называли носителями — тех, кто застал живой язык. Становилось все сложнее соединять слова в предложения. А если получалось, то смысл этих соединений от меня тут же ускользал. Зачем они приставлялись? Я подбирала и подбирала слова друг к другу, пока не начинались корчи. Тогда мне на голову надевали смирительный шлем. По телу бежали электрические (нет такого слова) искровые разряды. Я успокаивалась и повторяла:
«Иностранные слова загрязняют сознание. Я очищаю свои мысли. Я очищаю свой ум. Я очищаю себя».
Я успокаивалась и шла на работу. Не помню, что делала раньше. Теперь управляла дробилкой зерна.
«Зерно — то, что созрело. Зреть. Зернышко. Зерна».
«Дробилка — то, что дробит. Дробь. Дробление».
Я передвигала черпало в зерна, зачерпывала их и погружала в дробилку, где они перемалывались в крупку. Они сыпались и сыпались, сыпались и сыпались. Однажды я так засмотрелась, что не заметила, как мое черпало отъехало в сторону и врезалось в мельницу. От неожиданности у меня вырвалось:
— Б**дь! (слово, запрещенное на селитьбе дружины 77.)
Сначала совсем тихо, но буквально сразу же я заорала на весь двор:
— БЛ**Ь! БЛЯ**! **ЯДЬ!
Я кричала, срываясь на визг, верещала, пока у меня не свело скулы и перехватило дыхание. Из горла вырывались теперь лишь хрипы и вопли. Я рычала, скалилась, щерилась. Отбивалась от малолетов, которые кружили над головой. Но их было слишком много.
На голову водрузили шлем. По телу понеслись искровые разряды. Голова безвольно повисла. «Иностранные слова порождают иностранные мысли. Иностранные слова порождают иностранные мысли. Иностранные слова порождают иностранные мысли», — повторяла я беззвучно. Но где-то глубоко внутри все еще звенел голос.