— Мама, уберите псинку! — рявкнул следователь Щекотов и тут же пнул за дверь чихуахуа с перемазанной кровью мордой. Младший лейтенант Костин рассматривал яркие собачьи следы, но каждый раз упирался взглядом в угол комнаты.
— Скорую надо. — Костин споткнулся о бутылку и сел на край кровати. — Мама не в себе.
— Дочь-то в себе была? И где чёртовы криминалисты? — Щекотов расстегнул браслет и почесал руку под часами. — Потом нас спросят, не быстро ли закрыли дело.
— Она сама себя? — Костин сморщился, услышав свой жалобный голос. — Молодая, красивая такая…
— Как ты меня бесишь! — Щекотов сплюнул на пол и растёр носком кроссовка. — Иди на кухне посиди.
— Мам, свари кофе, не успеваю, — крикнула Лиза, третий раз за утро исчезая в ванной. Всё идеально: персиковая помада, растушеванные тени, немного румян. Только эта безобразная переносица… От неё краснота переползала и на лоб, а нос припух. Но прыщ оставался на месте. Лиза протёрла спиртовой салфеткой руки. Выдохнула. Сжала ногтями складку кожи — и струйка гноя брызнула на зеркало. Но где-то глубоко по-прежнему каталась упругая горошина. Избавиться, избавиться от неё, иначе через несколько часов опять вздуется огромный пузырь. Лиза скрипнула сжатыми зубами, выступили слёзы… Остановилась она, когда пара красных капель докатилась до подбородка. Макияж пришлось переделывать. На лбу, несмотря на тучу пудры, выступала сукровица.
— Проколом? — робко спросила Аня. Она работала в бухгалтерии недавно, и Лиза её опекала.
— Какое там! Фигак — и всё. — Лиза изобразила движение, которым рекламный папа отрезает себе докторскую колбасу. — И антибиотики в инъекциях.
— Бедняжечка! — Вечно худеющая Ирина Олеговна, как хомяк, грызла юбилейное печенье. — Где твоё спасибо, что мы тебя к врачу отправили?
— Спасибо! — Лиза и чувствовала себя благодарной. — Не подумала бы, что головная боль и прыщ связаны.
— Да рог это был, а не прыщ! — Аня похлопала подругу по плечу, первая вынырнула из кухонного закутка и села за рабочее место. — Единорожек ты наш!
— Вы послушайте, как я в хирургии лежала! — Лиза посмотрелась в зеркальце. Лоб был крест-накрест заклеен повязкой. — Соседки — пять бабок категории восемьдесят плюс, все с геморроем. Каждый вечер рассказывали, у кого от чего муж умер.
— Илья Германович, он что? — Ирина Олеговна хлюпала чаем перед монитором.
— Звонил, когда лежала. Говорит, жалко такой красоты, найду тебе пластического хирурга. Потом перезванивает, говорит, нашёл. Правда, специалист по груди. Как думаете, это намёк?
Так и прохихикали всю пятницу. При первых признаках головной боли Лиза глотала таблетку. Она надеялась, что Илья захочет встретиться после работы. Но чуда не случилось: пятницы он проводил с сыном. Так что весь вечер Лиза искала в интернете парикмахера, который сделает ей супер-чёлку. Повышенное внимание ко лбу ни к чему, не к такому вниманию она привыкла. Уснула Лиза рано.
Снилась больница. Соседка по палате стояла над ней, спящей, и говорила: «Ты ж погляди, красавица… А на лице выросло, что у меня на жопе!» Лиза проснулась со странным чувством, что это не сон, а воспоминание. Ещё откуда-то пришла мысль, что бабка эта замужем никогда не была и умершего от рака простаты мужа выдумала, чтобы от других не отставать.
Голова потрескивала. Лиза потянулась к тумбочке за таблетками и нащупала колючий блистер. Пустой. «Суточную норму выпила, потерплю». В ногах посапывала Корюшка. Лиза коснулась маленького тельца. И её, точно тяжёлым ватным одеялом, накрыло робостью, желанием нравиться — сильнее собственного. А ещё голодом. И глубинным страхом быть съеденной. Лиза отдёрнулась и схватила телефон. «…индейцы-тольтеки вывели чихуахуа с практической целью: их ели».
Лиза провела рукой по лицу, наткнулась на как будто немного сдвинувшуюся повязку. «То ли щёки — утюги, то ли руки ледяные». Пытаясь успокоиться, она подумала о маме. И увидела, как мама спит: плечи подёргиваются, вздрагивают руки. Почувствовала и слабость маминого тела, и досадные синяки, которые она сажает последние несколько месяцев, теряя равновесие в самый неподходящий момент. Это БАС, и она не знает.
Лиза зашла в мамину комнату, погладила беспокойную руку и вернулась в кровать. Слёзы застряли где-то на полпути. В сознании мелькали смазанные кадры. Аня портит Лизин отчёт, пока та в больнице. Ирина Олеговна мусолит в главке Лизин роман с директором. Илья Германович проводит выходные с сыном и бывшей женой. Такие мелочи, но мама…
Лиза решила подумать о чём-то приятном. В тумбочке — путёвка на Гоа. «Слетаем с мамой. Песочек, море…». Но утешающая картинка не появлялась. Перед глазами плясали мумбайские трущобы и толпы грязных детей, играющих на свалке. Тающие ледники, погодные аномалии, наводнения. Боль и горе, которые вот-вот всё затопят.
— Корюшка, всё плохо? Вообще — всё? — Чтобы видеть собеседницу, Лиза подвинула собаку на полоску света от фонаря, проникающего между штор. В руки брать её не хотелось.
Тесную шапку головной боли пора было снимать. Лиза полезла в сумку за таблетками — не нашла. «На работе забыла». Даже халат не накинув, доковыляла на кухню, достала из холодильника бутылку коньяка, которая стояла открытой с маминого юбилея. От нескольких глотков стало чуть легче. Лиза села на табурет и прислушалась к себе: литавры в затылке, темени и висках заиграли тише и как-то мажорнее. Солировал тамтам в переносице. Лизе казалось, что шва нет. Что на его месте — открытая кровоточащая рана, которая только расширяется. Страх, что под повязкой растёт какое-то инородное тело, усиливал накатывающую тошноту.
Лиза метнулось в ванную. В зеркале — огромные испуганные глаза, в них — секундная радость обострившимся скулам. От вида своего лба Лиза забыла, что её подташнивало: под повязкой явно улавливалось шевеление. Она подвигала бровями. Нет, шевеление не подчинялось мимике. Нетвёрдым шагом Лиза вернулась в спальню и, продолжая прихлёбывать коньяк, уселась за туалетный столик. Откинулась на спинку стула, закрыла глаза, пытаясь расслабиться.
От боли отрезал поток незнакомых ощущений: ветер прямо в лицо — свободный полёт парапланериста; подложенный в штанишки ягель щекочет попку якутского малыша; аммиачный вкус китайских столетних яиц; удушье от сохнувшего индонезийского табака; сухое трение кожи питона о шею. Затем — лопающиеся виноградины между пальцами ног, финальные схватки, аюрведический массаж поясницы, облегчение от вправления вывихнутой руки. И новая волна: прикосновения рыб-докторов, объедающих псориазные корочки; рвота кровью; мужской оргазм; мокнущая мозоль от гэта.
Эта дикая парестезия выматывала. Лиза мысленно выбрала боль. Хотелось отклеить повязку, но она не решалось. Пластырь около правой брови отошёл сам — так сильно что-то шевелилось.
— Корюшка, рыба моя золотая! — Лиза хлопнула себя по коленке, и собачка подбежала и потянулась к хозяйке. — Тебе тоже не нравится моё украшение?
Корюшка коротко рыкнула и лизнула Лизин нос.
— Сейчас уберём эту фероньерку! — Скомандовав сама себе, Лиза пошла за спиртовыми салфетками. Она разложила на туалетном столике нож для бумаги и самый маленький кухонный, маникюрные ножницы, клещи и отвёртку. Собралась с силами и одним движением сорвала пластырь. Кромки шва разошлись, кожа растянулась и оформилась в тонкие розовые веки. Остатки хирургических нитей свисали, напоминая редкие ресницы. Из переносицы строго смотрел ясный голубой глаз.
— Я не хочу спасать российских политзаключённых, Иркутскую область — от ВИЧ, океан — от пластика, мир — от коронавируса и глобального потепления. Я даже знать об этом ничего не хочу. — Лизу трясло от рыданий. — Я хочу быть как раньше, беззаботной молодой девочкой. Счастливой девочкой!
Лиза выпрямилась. Она смотрела в зеркало. Глаз — на неё из отражения. И из души. Учил: «Нет, как раньше — нельзя. Ты уже знаешь и будешь знать больше. Будешь видеть. Будешь страдать. Будешь действовать».
— Хочешь действий? — Лиза прилипла к бутылке. Вытерла слёзы и выбрала клещи. Примерилась. Зажала. Начала прокручивать.
— Всё у меня ещё будет. Хорошо будет. Что-то я вижу, да. Мама — в светлом месте, санаторий, что ли. И любовь… Кто-то меня любит. Вот же — сидит на краю этой кровати. Ресницы как у девочки, родинка над губой, взгляд добрый. Ему меня что, жалко?..
Лиза выдернула мерзкий глаз и стряхнула на пол. Она чувствовала, что возвращается к себе. Накатывала усталость, хотелось отдохнуть.
— Корюшка, что ты там ешь?
Лиза засыпала на стуле под собачье чавканье.