— Смотри, это — Арбат! — И Кирилл широко, всей рукой показал Ксюше улицу.
Сумрак уже понемногу спускался на весеннюю озябшую Москву. Прямо на углу, обозначенном Кириллом как «вход на Старый Арбат», собралась группа музыкантов. Ксюша вытянула шею, пытаясь разглядеть артистов поверх голов праздных зевак, и холодный ветер тут же полоснул по шее там, откуда сполз тёплый платок. Под оглушающий стук барабанов, в котором музыка узнавалась едва ли, танцевала девушка. Она зачем-то надела тяжелые сапожки и теперь энергично втаптывала в неровную брусчатку толстый неудобный каблук. И как она только ноги не переломала?..
Удары барабанов складывались в задорную, яростную мелодию, и Кирюхины плечи чуть вздрагивали, словно просились в пляс. Он и в клубах танцевал вот так: в основном плечами, а ноги оставались где-то внизу, почти на месте.
Ксюша всматривалась, любовалась его красивым лицом с остро выступающими скулами и выпуклыми зелёными глазами, в которых буйно плескалось счастье. Оно рвалось наружу: энергия музыки, ритма, этих оглушительных барабанов била в нём, как струя в танцующем фонтане.
— Весело, да? — Он тряхнул пшеничной шевелюрой, оскалился, сверкнул глазами.
— Весело. — Ксюша попыталась достать из себя улыбку.
Ей было шумно. В этом городе шум сопровождал её везде, начиная от гула голосов и крика оповещений на Ленинградском вокзале, затем следовал по пятам до номера в гостинице, где до двух ночи дребезжали стены — в ресторанчике на первом этаже веселились вовсю. Утром шум накатывал снова: звоном трамвая и сигналами машин из открытого окна.
А ещё в Москве было очень суетливо. Вечно кто-то куда-то бежал; толкая Ксюшу то плечом, то бедром, мимо неслись люди, почему-то часто — в костюмах и с белыми длинными затычками в ушах. Нервный деловой ритм города как будто резонировал в теле каждого, прямо как сейчас отдавались в перепонках удары барабана.
Да, было весело. Весело, необычно, шумно. Очень шумно.
— Вот, смотри! Совсем как в твоём Питере!
— Картины, Кирюш, не только у нас пишут, — медленно, словно не доверяя самой себе, проговорила Ксюша.
И правда, прямо посреди улицы — художники. Они улыбались, гордо выставляли напоказ бездарные портреты. На загрубевших пальцах нет следов краски. Ксюша знала, чувствовала, что Кирилл хотел сказать. Вот, мол, и столице культура не чужда. Вот только в глазах этих художников был всё тот же алчный блеск, какой чудился ей во взгляде каждого москвича.
— Ну да ладно. Замёрзла? Куда пойдём? Вот тут местечко есть! Тебе понравится!
И он потащил её вперёд, да так, что они почти побежали, не разбирая дороги.
— Быстро, Кирюша, слишком быстро. Не гони, пожалуйста!
— А, точно. Прости. Я всё забываю, что ты медленнее ходишь.
Дома сливались в размытые пятна, и лишь изредка что-то цепляло. То яркая неоновая вывеска с нарисованным бургером, то красно-жёлтые «Сувениры». Хоть Кирилл и замедлил шаг, они всё же двигались слишком быстро. Но вот подошли к совершенно чудесному местечку: небольшая деревянная веранда с искусственным вьюном по чёрным прутьям. Зелёная вывеска «Мильфей». Французская кухня. Ах, как хорошо.
— Вот, Ксюха, мой любимый паб. Ирландский. Там такое пиво!
— Я… же не пью пиво.
— Ну ничего, там крылышки!
— Какие крылышки, я же веге… — Ксюша вдруг застыла, глядя в полные радости изумрудные глаза. — Ох, ну ладно. Пошли.
Внутри стало ещё шумнее. Кирилл заказал крылышки, пиво и Ксюше — сидр. Пузырящаяся вишнёвая жидкость была такой сладкой, что тут же начало мутить и пришлось переключиться на чай. Кирилл этой смены не заметил: грелся в волнах своего шума, что-то кричал Ксюше, безуспешно пытаясь перекрыть орущий из колонок рок.
Вокруг была толпа. Люди ставили локти на грязные липкие столешницы, кричали друг другу что-то, подставляя уши. Кто-то танцевал, кто-то просто отдыхал, глядя на беснующуюся под музыку толпу, за стойкой толстый гражданин тянулся блестящими губами к светлой голове с безупречными локонами, которые прикрывали прекрасно очерченные узким платьем ягодицы. Локоны вздрогнули, подаваясь навстречу губам, и Ксюша опустила взгляд, поправляя на острых коленях дешёвое тёмно-синее платье.
В уши словно ваты набили, и она уже не пыталась расслышать Кирилла, лишь наблюдала, как часто бывало с ней в кино или театре. Вся эта большая тусовка была совсем не в её стиле. Захотелось вдруг достать книжку и почитать.
Кирилла тем временем заприметил какой-то парень, и теперь они стояли, крепко обнявшись, орали что-то друг другу в уши. Видимо, однокурсник. Ксюша помахала Кириллу, и какими-то жестами ей удалось объяснить, что она отойдёт на минуточку, в туалет.
Тот кивнул, продолжая слушать какую-то болтовню друга, а Ксюша тихонечко взяла пальто и вышла. На улице то, что в начале прогулки казалось шумом, вдруг стало сносным фоном. Она постояла так чуть-чуть, пытаясь понять, чем пахнет Москва? Чем-то другим, чем её родной Питер.
Ксюша тихонечко прокралась к скамеечке, села и достала из сумки книжку. Кирилл её не хватится в ближайшие минут пятнадцать, а она как раз успеет отдохнуть.
Мимо прошли девчонки. У одной волосы розовые, точно пластиковые, у другой уже вылинявшие, цвета лаванды. Держась под ручку, они громко и весело пели, сверкая глазами друг на друга:
— А я! Иду! Шагаю по Москве!
И тогда Ксюша улыбнулась. Вот люди: гуляют, поют, не думают ни о чём. Уже зажигаются тёплым светом фонари, и нежный апрельский вечер кисеей ложится девочкам на плечи. И в глазах у них что-то такое… Родное.
Ну вот теперь она поняла слова Кирилла, что если есть в Москве место, которое напоминает Питер, то это Старый Арбат.
Ксюша завязала покрепче платок. Теперь, когда Кирилл никуда не бежал, она могла осмотреться. И увидела классические дома с белыми наличниками: бежевые, розовые, нежно-голубые с тёмными двойными стёклами окон в деревянных рамах, а ещё высокое небо в прозрачных золотисто-клубничных облаках. Услышала, как стучат чьи-то каблуки по брусчатке и шелестят разговоры прохожих поверх далёкой акустической гитары.
Ксюша улыбнулась и раскрыла книгу.
Теперь и ей казалось, что она немножко как будто дома.