Я была слишком маленькой, чтобы расслышать в звонком шелесте арыка, пробегавшем у самых ворот дома, где жили бабушка с дедушкой, голоса из соседских домов.
Хлеб вчерашний продала, зараза!
Невестка мне утром не поклонилась
Опять этот ненормальный на улице, побереги, Аллах, его душу.
На мой вопрос, откуда вода в арыке, либо пожимали плечами, либо говорили, что спускается она с самых гор. Как интересно, думала я и воображала, как каменные великаны плачут, а их слёзы ручьями стекаются в долину, где был дом моих бабки с дедом. Ручьи эти потом объединяются со слезами других великанов, вырастают в реки и в конце концов попадают в Ледовитый океан, потому что там есть магнит… Он запустил руку в арык, распотрошил землю, вытянул червяка и потряс им в воздухе. Прервал такую фантазию! Странный он, мой дядя.
Мягкое розовое тельце червя сокращалось и расслаблялось, завивалось в кольца. Казалось, он вот-вот вопьётся в кожу своего мучителя и запустит какой-нибудь яд. А дяде как будто бы было даже приятно. Он улыбался, а я смеялась в голос, не я же держала противную тварь голыми руками, а мой странный дядя.
А потом он его проглотил. Всего червя целиком. Средь бела дня. И заржал на всю улицу, смотря мне в глаза.
— Вот дурак! — ругалась я. — Ты же теперь умрёшь!
А он только громче хохотал.
В доме маминых родителей всегда было много людей. Я путалась в тётиных и дядиных именах. (Бабушка хранила в сундуке вместе с конфетами для гостей значок матери-героини. Мама, самая старшая и главная дочь, спрашивала у бабушки, зачем ей это надо было, столько рожать; на что бабушка отвечала, что боялась бога, вот и рожала, пока первый внук не появился.)
Наша летняя банда из двоюродных братьев и сестёр ела дыни за отдельным столом и обсуждала, кто вырос и как изменился после целого года разлуки.
Дяди работали днём на шахте.
(Мам, а кто такие шахтёры?
Шахтёры добывают горную породу, уголь, руду. У них очень тяжёлая и опасная работа.
Потому что горы не хотят отдавать руду?
Вполне может быть.)
Тёти хозяйничали в доме, подавали нам чай во дворе, а ночью, пока мы спали на свежем воздухе на тапчане, скрывшись от комаров под марлевой палаткой, бегали на свидания и дискотеки. И только он — мой странный дядя — был каким-то другим.
Под большими карими глазами у него темнели круги. Волосы были очень коротко стрижены. Щетина на впалых щеках как будто перестала расти, да так и осталась не выбритой. Он носил старую, но чистую одежду (тёти мои — его сёстры — по очереди стирали его одежду в медном тазу во дворе). А ещё он всегда ходил босиком. Бесшумно так ходил. Как тень. Он был высокий, и пока мы путались под ногами у взрослых, он путался под ногами у нас. Мы спорили о том, чья очередь ездить верхом на дедушкином ишаке. Лазали по деревьям в поисках спелых абрикосов, лепили лепёшки из коровьего навоза. И он всегда слонялся рядом.
Я не понимала, почему он не ходит на работу или почему его не берут с собой на дискотеки; почему он смотрит с нами мультики, а не «Дикую Розу», как остальные взрослые. Он мешался нам, как гора, выросшая посреди дороги. Сдвинуть нельзя — поругают, попробуй обойти — он последует за тобой. Мы хотели играть с ним, но не понимали его правил игры. То он спорил с нами на равных из-за какой-нибудь чепухи, то он жестоко подшучивал над нами, а когда мы жаловались на его шутки взрослым, они лишь смеялись.
Когда среднюю тётю украл незнакомец, чтобы женить на себе, я услышала краешек разговора — мама сказала бабушке, что кто-то, должно быть, наслал порчу на их семью; тётю, вон, украли средь бела дня, а до этого сглазили дядю, что неудивительно, ведь он такой красивый был.
Мы поссорились с самой молодой тётей из-за этого. Я не верила, что мой дядя — этот щетинистый великан — был когда-то красивым. Тогда тётя нашла в бабушкином сундуке семейный альбом. Там среди твёрдых хрустящих страниц спряталась единственная фотография дяди. На ней дядя был гладко выбрит, с модной причёской и густыми бровями, с блеском в глазах. Он смотрел куда-то в сторону. Смотрел ли в ту же сторону человек, сидевший рядом, я не знаю. Этого человека аккуратно вырезали. Легенду о «вырезанном человеке» я собирала из тех осколков разговоров, которые предусмотрительные взрослые не успели от меня спрятать.
Свадьбу дяди отгуляли, как только он вернулся из армии. Гости, захмелев от кумыса, танцевали под звёздным небом, желали молодым счастья на века, достатка и детей побольше. Молодые улыбались, краснели, переглядывались друг с другом, как сообщники, делившие общую тайну на двоих.
(Родится мальчик, назовём Олжасом, как поэта.
Нет, это будет девочка. Назовём её Шынар, как тебя.)
Девочка или мальчик? Мальчик или девочка? Наверное, об этом думал мой дядя, когда пытался отвлечься от головной боли, донимавшей его после армейской службы. Кошмары возвращались ночью, прогоняя сон, тогда он подставлял голову под струю ледяной воды. Струя бежала долго-долго, а любимая дяди тихонько плакала в спальне, потому что ушёл ребёнок, а боль отбирает мужа. Он стал несдержан и жесток, просил не раздражать его, потому что его голова вот-вот лопнет. Вот-вот. Вот сейчас. Аааа!
Дядя замкнулся и больше в их с женой комнату не возвращался.
Бабушка не сдержала слёз, когда рассказала маме, как их невестка медленно уходила вдаль, оборачиваясь на каждом шагу. Бабушка с дедушкой благословили её и отпустили.
Дядя часто лежал в больнице. В наш последний с мамой визит мы принесли ему суп с домашней лапшой. Он им потом поделился с друзьями по палате. Помню, пижама на всех была одинаковая, в полоску. У всех были впалые щёки, покрытые щетиной, а лица будто потеряли цвет. Наверное, они все стали тенями, подумала я тогда.
— Какие красивые длинные волосы! — сказал мне один из дядиных новых приятелей.
А когда я вернулась домой после каникул, они стали у меня выпадать. Мама с папой где-то откопали рецепт маски от выпадения волос. Никогда не забуду запах сырых яиц, взбитых с коньяком.
— Зря ты её туда водила. Психбольные сглазили! — ругался папа.
Мам, а дядя психбольной?
Душевнобольной, доча.
У него болит душа?
Не знаю, доча, просто так говорят про тех, кто сошёл с ума. Но душа болит у нас, его родных.
А почему он сошёл с ума?
Говорят, его избивали в армии. После службы у него начались сильные головные боли.
А может, оттого что теперь у него нет любви? Он поэтому такой странный?
Почему же у него нет любви? Мы его любим, бабушка с дедушкой его любят.
Это не считается.
Волосы мои хоть и росли быстрее, но густыми больше не были. Мама их заплетала в тугую косичку, чтобы не сглазили.
Когда междугородний звонок сообщил о дядиной смерти, мама проплакала больше недели. А я не плакала и не понимала, почему маме грустно, ведь теперь не надо навещать дядю в больнице. Теперь никто не будет мешать нам на летних каникулах.
А дядя? Наверное, он стал каменным великаном, суровым, одиноким. Теперь его видят все. И любят все. Он плачет, потому что скучает по родным, по бабушке с дедушкой, по ушедшей любви. Ручьи его слёз бегут далеко-далеко, в Ледовитый океан…