«пространство разомкнуто в разные стороны»
Анна Линская
Идёт дождь. Идёт в магазин Виктор Олегович. Перебирает ноги, одна за одной, шаркая по асфальту — автор, а разве не дождь? — ну хорошо, хлюпая. Виктор Олегович никуда не торопится, у него вообще хоть немного умеют шевелиться только руки и иногда ноги. Виктор Олегович — какой-то там программист.
Зашёл в магазин. Купил хлеб. Ушёл из магазина. Вернулся домой. Промок. Ест хлеб — не промок.
Виктор Олегович развёлся с женой вскоре после рождения сына. Бывшая жена Виктора Олеговича — одна из тех, кто не убавляет звук на рекламе, не вздыхает в духе «дакогдавсеэтозакончится». Так она перешла по одной из ссылок и закончила полугодовые курсы психологов. Теперь она считает, что у Виктора Олеговича депрессия. Впрочем, я с ней согласна.
# Victor Olegovich has only two joys in his life
# “..” The first is “ ”
a=code
b=to
a, b = b, a
print(a, b) # a= to, b =code
Второе развлечение в его жизни — улучшать свою квартиру. Виктор Олегович каждую неделю настраивает в очередной комнате свет так, чтобы он включался не кнопкой, а движением. Поставил посудомойку. Притащил вторую плазму — на кухню. То и дело прикручивает новую душевую лейку. Купил робот-пылесос. Виктор Олегович живёт один.
Виктор Олегович жуткий. Я ни разу не смотрела ему в глаза, только слышала голос — из-за стены, он тогда спросил, не наркоманка ли я, а то дешёвой травой завоняло. Звучал как человек, который может дать в морду. Он, наверное, василиск, почти никто на самом деле не знает, как он выглядит, а кто знает — жутко страдает.
Ещё у Виктора Олеговича был сын. Константин, соответственно, Викторович. Но для меня и, так уж и быть, для вас — просто Костя. Человек это невероятный, в определённом смысле святой, и в чём-то точно лучше всех нас.
Мы познакомились в школе, на групповом собеседовании. Я сначала подумала, что он школьник. Собеседовались на учителей — школа хорошая, частная, так что соки выжимали часа три. Вышли потом и закурили вдвоём — постоянно приговаривая, что ну вообще-то не курим, сегодня вот так просто, стресс. Костю, кстати, в школу не взяли, а я второй год училка.
Все эти два года мы с Костей регулярно виделись и курили, когда стресс, а стресс, конечно, всегда. Я переживала за свой режим сна и баланс на карточке, он — за добро и зло в границах вселенной.
Однажды мы в очередной раз встретились и взяли пачку на двоих — как назло нужной марки оказались только тонкие. Я услышала шмыгающий звук в районе уха на две головы выше. Своей длиннющей рукой Костя смахивал длиннющие слёзы. «Что случилось?» — «Девушка написала мне неприятное сообщение». Милашка.
С девушкой они периодически ссорились. Я всегда думала, зачем оставаться с человеком, если вас постоянно друг в друге что-то злит, а потом Костя позвал меня домой.
Ещё в подъезде мой нос пробил сладко-масляный запах. В квартире были открыты все окна, но они едва ли справлялись с проветриванием. Костя только развязал шнурки, почти споткнулся, но удержался и побежал на кухню. Совсем не к еде — то есть, не из-за еды. Мини-духовка с капкейками стояла прямо на духовом шкафу, в нём тоже поднимался кусок теста.
На них обоих были фартуки, белый в красную крапинку и красный в белую. Костя мучился со взвешиванием сахара, а она ловко отсыпала пару ложек до нужного значения. Костя нелепо и явно неправильно взбивал крем, а она подошла к нему сзади и обхватила правую руку своей, направляя. В тот вечер я поняла, какой должна быть настоящая кондитерка. И, возможно, что-то более важное.
Костя как-то мне сказал, что своей жизнью вполне доволен. Я постеснялась что-либо спрашивать и навязывать, но, видимо, в моих глазах читался вопрос.
— А что? Ну, типа — у меня есть крыша над головой, любимая девушка, кандидатскую пишу.
Не знаю, что я сделала со своим лицом на моменте кандидатской.
— Слушай, я в курсе, что это шарага и тут всем похуй. Но так даже удобнее! Кто на это смотрит, скажи мне? А там и работа приложится. Ну, когда-нибудь.
Костя однажды спросил, когда были мои последние отношения. Я не соврала — вообще-то, никогда. Его глаза округлились, и он ещё долго разными словами и интонациями спрашивал «Реально?». Говорил о необходимости и небезнадёжности Тиндера — они вот с девушкой там познакомились — и вокруг осмотреться, мол, наверняка же кто-то есть на горизонте. Меня обычно раздражает, когда люди лезут с непрошенными советами, но на него я совершенно не могла обижаться.
Я ведь знала, что он не хочет зла — ни мне, ни кому-либо ещё. Позже, когда он стал звать меня на какие-то хипстерские рауты со своими знакомыми, — выходил из любой дискуссии пораньше, пока не успевало дойти до конкретики. Наблюдал на берегу. Так было и с мафией и прочими настолками — говорил, со стороны это всё интереснее выглядит. Некоторые называли его за это куколдом, но я-то знала, что он просто — ой, уже было в начале абзаца.
Как-то Костя переезжал от отца к девушке, и я несколько дней подряд гоняла после работы к нему. Мы таскали коробки из ближайшего продуктового, складывали вещи как попало, заматывали в пять оборотов скотчем и откусывали — ножницы уже были где-то запрятаны. Прослушивание альбома Showbiz оборвалось на середине — ключ во входной двери издал «особый, отцовский» звук. Схема на такой случай была отработана: я в комнате, за закрытой дверью, он что-то там здоровается и обкашливает.
В этот раз сложилось иначе. Я прилегла на голый матрас на полу — наполовину в полиэтилене. Из привычного радио тревожных мыслей меня выдернули голоса — Костин потоньше и отцовский побасистее. Удивительно — в квартире хорошая звукоизоляция. Открыть дверь и вмешаться я не решилась, но подошла поближе.
«Девки».
«Деньги».
«Заколебал».
«Удар».
Нет, то есть —
Удар.
И второй удар — уже по моей голове, секундно распахнувшейся дверью. Красное лицо Кости — от плача? От крови? Позже разберёмся. Беру под руку, лифт, сидим на бордюре, 03, как вызвать скорую с мобильного, 103.
— Я как тот грёбаный Джерри из «Рика и Морти». Ну или активно иду к этому.
— Продолжай.
— Я, в сущности, ничего не умею и не уверен, что смогу. Не уверен, что хочу. Я просто прожигаю дни, всегда прожигал. Ему ведь тоже всегда было на меня насрать, понимаешь? Это и его вина, что я такой, а сейчас ничего не исправишь…
Он просто говорил и говорил, а я выражала активное слушание мгм-каньем. Формально. Возможно, я ошиблась, подумав, что ему нужно высказаться, а не нарваться на препятствие из «да ты чего, ты такой классный, я тебя так ценю». Страшно было то, что с этим жалобным пассажем я вдруг оказалась согласна.
В тот вечер меня как дёрнуло током, так и не отпустило. До приезда скорой я не сказала ему ни слова, а после — отправила дежурные сердечки в Телеграме с пожеланием выздороветь. Не знаю, что конкретно я вложила в это пожелание.
Сесть в автобус. Выйти из автобуса. Вернуться домой. Поесть хлеб.
Не промокла.