— Глаза не закрывать, — сказала медсестра, прокалывая мой живот толстой иглой, — мы должны видеть, что вы в сознании. Расслабьтесь.
Я хмыкнула в знак согласия. Тело замерло, мысли оцепенели. Выполнить рекомендацию не получалось. Не моргая я смотрела сквозь белый больничный потолок.
Я мысленно перебирала всё хорошее, что происходило со мной за последние три месяца. Как мы с мужем обрадовались, когда узнали, что у нас будет ребёнок. Даже токсикоз, накрывший меня с первых недель, виделся чем-то приятным. Вспомнилось, с каким нежным трепетом я шла на первое плановое УЗИ.
В тот день всё изменилось. Моей реальностью стала безысходность. Это чувство не покидало меня с момента, когда врачи на УЗИ начали переговариваться шепотом и перестали отвечать на мои вопросы. Они сказали, что мне всё объяснят «на участке». После этих слов стало трудно дышать. Сердце заколотилось так громко, что его можно было услышать.
Охваченная паникой, я ворвалась в кабинет к лечащему врачу, не обращая внимания на громкие возмущения девушек, сидевших в коридоре. Когда я показала врачу результаты УЗИ, она нахмурилась и, едва открывая рот, пролепетала, что ситуация очень тревожная. Она сделала несколько телефонных звонков, а потом добавила, чтобы я срочно ехала на консультацию к генетику. Меня там ждали и готовы были принять без очереди. Слёзы полились сами собой, я осознала собственную беспомощность.
На приём мы пошли вместе с мужем. Он старался подбадривать меня, но я замечала, что он тоже напряжён. Врач-генетик разъяснила нам, что по результатам УЗИ у ребёнка выявлены тяжёлые патологии развития, которые могут быть свидетельством хромосомных аномалий. Обычно в таких случаях рекомендуется прерывание беременности. Если генетические заболевания не подтвердятся, и ребёнок родится живым, то ему потребуются несколько операций. Чтобы поставить окончательный диагноз, нужно провести генетическую экспертизу образца тканей плода. Биопсия ворсинок хориона — процедура неприятная, но терпимая.
Мысли вернулись туда, откуда пытались уйти. Расслабиться не удалось.
— Всё готово, можете не спеша вставать. Ожидайте в коридоре. — Медсестра прервала мои воспоминания и подписала священную пробирку. Я мысленно пожелала удачи этой стекляшке.
Я вышла из палаты и заняла свободное место на кушетке возле двух девушек, которым тоже делали биопсию. Вокруг было не по-больничному тихо. Высокая худая брюнетка Ирина отметила, что я очень бледная, и предложила воды. Она шёпотом рассказала, что у неё по УЗИ всё хорошо, но есть какие-то отклонения в анализе крови. Молодая цыганочка Рада с золотыми коронками на вторых резцах недоумевала, зачем всё это, ведь у неё уже есть три здоровых дочери. Звонкий голос Рады прокатился волнами по пустым серым стенам.
Медсестра вышла к нам и объявила, что сейчас нас доставят на машине «скорой помощи» в Городскую больницу №3. Результаты экспертизы будут готовы через неделю в пятницу. Если всё хорошо, то нас просто понаблюдают какое-то время и выпишут, а если нет, то там и аборт сделают. От такого сервиса у меня закружилась голова, а пальцы машинально вцепились в край кушетки.
В душном и тесном приемном отделении Горбольницы №3 мы просидели на деревянных скамейках больше двух часов. Нам ещё повезло, девушки, которые пришли позже нас, стояли. Сначала принимали тех, кто поступил экстренно. Все попытки объяснить, что мы тоже «по скорой», что у нас есть выписки и анализы, заканчивались одинаково — «Ожидайте!» Рада сбежала первой. Следом я не выдержала и попросила мужа забрать меня. Ирина осталась.
Всё время тягостных ожиданий результатов я провела дома, старалась соблюдать предписанный режим. Муж ухаживал за мной, и я даже радовалась, что не осталась в больнице. Мы решили настраиваться на лучшее, ведь мы оба здоровы. Мы обсуждали, что ребенку сразу после рождения потребуется операция, и нам нужно подготовить его, обеспечить полноценное питание и свежий воздух. Худший сценарий не умещался в нашей действительности, мы старались об этом не говорить.
Через неделю в пятницу мы пришли к генетику. С первой секунды по её взгляду стало ясно — это конец. Врач сообщала, что экспертиза показала трисомию по восемнадцатой хромосоме. Диагноз — синдром Эдвардса. Частота появления в человеческой популяции составляет один случай на три-семь тысяч беременностей, точной статистики нет. Причины образования лишней хромосомы до конца не изучены. Дети с таким заболеванием обречены. Если ребенок и родится живым, то он вряд ли проживет больше года. Слова врача в моей голове звучали как смертный приговор моему неродившемуся ребенку. От меня требовалось решить, как и когда привести этот приговор в исполнение. Я открыла рот, но не смогла произнести это вслух. Было ужасно осознавать, что я действительно готова это сделать. Муж обнял меня. Врач дала выписку, с которой мне нужно было в понедельник пойти за направлением на аборт к начмеду Горбольницы №3, потому что срок беременности превысил двенадцать недель.
Это были самые длинные выходные в моей жизни. Не хотелось ни есть, ни спать, но все еще беременный организм требовал своё. Хотелось бесконечно плакать, даже кричать, но опухшие сухие глаза уже не вырабатывали слёз. Я перерыла весь интернет в поисках опровержений слов генетика, но каждый раз находила только новые подтверждения. Некоторые люди сохраняют такую беременность. Я восхищалась силой их духа и презирала себя за слабость. А может, наоборот? Время и пространство смешались в тягучий ядовитый клей, в котором я увязла. Муж пытался меня вытащить, но и сам время от времени погружался в отчаяние.
Наступил долгожданный и ненавистный понедельник. Ночью шел сильный дождь, я почти не спала. Утром воздух был прохладный и влажный. Муж подвез меня к центральному входу больницы. На крыльце стояла бабушка с иконой. Она знала, что через эту дверь сюда входили только те, кто хочет сделать аборт. Те, кто хотел сохранить беременность, поступали через приемное отделение. Я направилась к двери, опустив голову, чтобы не встретиться взглядом с этой бабушкой. Для неё это был сигнал. Она стала совать мне какую-то листовку и причитать, что я совершаю самый страшный грех. Я нагрубила, отмахнулась от неё и захлопнула дверь.
Начмед приняла меня и попросила подождать снаружи, пока она все оформит. Я сидела в коридоре. Ноги взмокли в бахилах. В кабинете напротив с желтым треугольником, обозначающим биологическую опасность, находилась лаборатория. В приоткрытую дверь мне было видно, как женщина в белом халате моет в раковине грязную туфлю. Мне стало так противно, что чуть не стошнило. Заметив меня, она закрыла дверь, но вода продолжала шуметь.
Получив направление, я пошла на четвёртый этаж. Мое исхудавшее за последние две недели тело казалось настолько тяжелым, что я с трудом поднялась наверх. Отделение было охвачено суетой. Все места в холле были заняты, повсюду женщины шуршали бумагами, раздавались телефонные звонки. Одна девушка срывающимся голосом умоляла регистратора принять её. Ей отказали и попросили уйти, потому что срок был больше двенадцати недель. Присутствующие с сочувствием смотрели на неё. На дрожащих ногах я доплелась до регистратуры и получила кучу добровольных согласий на медицинское вмешательство. Я подписала всё у подоконника, не читая.
Врач, напоминавшая набожную бабушку у входа, переодетую в белый халат, по очереди приглашала всех на беседу. Она внимательно проверила наличие подписей в документах и в подробностях рассказала о возможных негативных последствиях аборта. Меньше всего мне хотелось об этом узнать! Врач была обязана меня проинформировать. Я это понимала и молча делала вид, что слушаю. Её голос слился в поток бессвязных звуков, а её лицо растворилось в воде, стоящей в моих глазах.
Всем пациенткам выдали безразмерные ситцевые сорочки и велели ждать в коридоре. Самые активные принялись распределять очередность. Кто-то торопился зайти первой, потому что вечером нужно было идти на работу. Больничный оформлять она не хотела, иначе всем станет ясно, где она была. Другая девушка рассказывала, что и как сейчас будет происходить. Собравшиеся её внимательно слушали, она была здесь уже восьмой раз. Кто-то всё же задал вопрос, почему она не предохраняется. Ответ был прост — таблетки стоят слишком дорого, а аборт по ОМС делают бесплатно. Так женщины обыденно и непринужденно рассказали, что их сюда привело, некоторые даже шутили, некоторые — молчали. Я выла.
Появилась врач в хирургическом костюме и назвала мою фамилию. Увидев слезы, она приказала успокоиться, иначе — зайду последней. Я вытерла лицо сорочкой, вслух попросила прощения у малыша и вошла в открытую дверь.
Перед глазами кружились красные цветы, и чей-то жуткий голос монотонно звал маму. Через какое-то время я поняла, что голос принадлежит мне. Тело меня не слушалось и протяжное «ма-ма, ма-ма» разносилось по палате.
Я медленно приходила в себя. Красные цветы перестали кружиться и замерли узором на зажатой в кулак простыни, которой я закрыла лицо. Всё закончилось. Я сделала глубокий вдох, стало легче. Другие женщины уже разошлись. Мне тоже хотелось поскорей сбежать. Заглянула медсестра и отправила меня пить чай.
Обед только начинался, и столовая была наполнена запахом тушеной капусты. Ещё утром меня бы стошнило просто от мысли о тушеной капусте, а сейчас я спокойно могла находиться здесь. На входе я встретила Ирину. Она лежала «на сохранении». Я была рада узнать, что у неё всё хорошо, но не смогла поддержать разговор. Я заняла место у окна. Вымытые ночным дождем листья тополей сверкали на солнце. Мне дали кусок хлеба с маслом и омерзительно сладкий чай. Я ненавидела его с детства, но всё равно сделала глоток. Чай показался мне божественным нектаром, и я выпила весь стакан.
После обеда я получила выписку, листок нетрудоспособности и справку, в которой говорилось, что мне оказаны медицинские услуги на сумму четыре тысячи рублей. Вот она — цена человеческой жизни. Я разорвала справку и поспешила уйти. Меня встретил муж, мы обнялись. Я была рада его видеть.