Есть такие люди, от которых все вокруг приобретает живость; все, чего они касаются, меняется, наполняется жизнью. Если бы человеческий мир был наделен определенного рода способностями, именно они оживляли бы погибший цветок, одним прикосновением возвращали бы раненую лошадь в табун, подхватывали бы падающие звезды и отправляли их обратно в небо. Что-то высшее и очень разумное решило, что пока вещественный мир не готов к таким откровенным чудесам, его нужно поддерживать чудесами другого рода, такими, которые не увидишь глазами, а увидишь только сердцем. Именно к таким людям Небесный Комитет приставляет таких, как я — особое пожизненное сопровождение. Из всех моих подопечных (а было их очень много) мне хочется рассказать об одном. Не потому, что он был лучше всех других, а потому, что его история отличалась от многих.
***
Помощник прокричал: «Стоп! Снято!», и эти слова вытолкнули из своего кресла режиссера. Он наконец распрямил ноги, чтобы отделаться от мерзкого ощущения прилипших к коже брюк. Все лето было плюс тридцать. На площадке поставили три кондиционера, но сидящего долго и в напряжении это не очень-то спасало.
Знакомьтесь, это мой подопечный, Артемий Зимовец. В прошлом году он попал в топ лучших режиссеров России. Как и в позапрошлом, как и…
— Эй, хватит меня воспевать!
Это он мне. Кстати, видит меня тоже только он. Ну как видит — чувствует, что я здесь. Я и сам себя никогда не видел. Меня приставили к Артемию с рождения. Частично его киноуспехи — это моя заслуга.
— Ага, щас! — Артемий захлопнул дверь автомобиля и выехал с территории киностудии. Водит он очень смело, поэтому я сейчас прервусь, пристегнусь и буду держать ухо востро.
…Припарковав машину в подземном гараже, Артемий вышел во двор посмотреть, как там прижилась туя, которую он посадил пять дней назад. Пять мохнатых сочно-зеленых кустиков, по форме напоминавших гигантские капли, уверенно сидели в земле своими корнями, а верхушками еще более уверенно тянулись к небу. Артемий наклонился проверить, влажная ли почва или уже пора полить, когда его окликнул знакомый голос:
— Привет, сосед! Я весь день за ними наблюдаю!
Это Иван. Год назад он попал в аварию, ему сильно перебило ноги, и теперь он передвигался на инвалидной коляске. Жена Ивана собрала вещи и ушла. Иван получил от нее письмо с просьбой подписать заявление на развод. Вместе с заявлением из письма выпорхнули невидимые оправдания своего невеликодушного поступка, и Иван открыл пошире окно, чтобы дать им покинуть его жизнь. Заявление он подписал. Потянулись дни новой жизни. Управление своей долей строительного бизнеса он делегировал партнерам, на объекты больше выезжать не мог, но раз в месяц проверял отчетность, бухгалтерию и ставил свои подписи на новых контрактах. Однажды я решил проведать его, пока мой Артемий разговаривал по телефону, и увидел, как он, набрав в раковину воды и опустив туда голову, беззвучно кричал, и только огромные пузыри воды вырывались из его рта с приглушенным бульканьем. Я кинулся обратно к Артемию и рассказал ему все, что видел. На другой день мы поехали в приют, который спонсировал Артемий, и забрали оттуда молодого белого кота. Сначала Иван отпирался и становиться хозяином животного не хотел, но когда заглянул в его синие-синие глаза, сдался и поблагодарил Артемия. Снова у Ивана настала новая жизнь. Впрочем, у кота тоже.
Артемий поднял голову и поздоровался: Иван сидел в своем кресле, облокотившись на балконный подоконник, а на плече у него устроился Буня и время от времени бодал любовью своего Ивана.
Когда Артемий зашел в квартиру, было уже почти темно. Я повис на люстре и следил, как он снимал часы, переодевался в домашние штаны и футболку, делал себе бутерброд, а потом включил ноутбук. Дома он тоже всегда работал. Я сполз с люстры на плечи Артемия и заглянул в монитор. Замелькала раскадровка завтрашней сцены, направление движения камеры, ракурсы… Я зевнул, переместился на диван и уснул.
Через месяц Артемий доснял свой фильм, еще через год он вышел на экраны. В день премьеры собралась вся творческая знать Москвы. Сверкая дорогими украшениями на пальцах, эти декоративные люди тянули к моему Артемию руки, и я перебрался к нему за правое плечо, чтобы быть начеку. Насчет успеха фильма я не волновался: я знал его судьбу. Поэтому когда последние титры убежали наверх и зрители встали, аплодируя, нисколько не удивился. Облетая зал и показывая Артемию жесты, за которые Небесный комитет, как пить дать, снова объявит мне выговор, я вдруг заметил серую тонкую женщину. Она была именно серой, потому что среди всей этой аляпистой толпы ее невзрачный наряд только так и можно было назвать. Она стояла у входа прямо напротив сцены и Артемия, не сводя с него глаз. В руках у нее что-то было, я подлетел поближе и увидел сложенный лист бумаги. От нее не веяло опасностью, Артемию она ничем не угрожала. От нее исходили долгоживущее горе и надежда.
Зрители стали покидать зал, я снова занял свое место у Артемия за правым плечом. Мы вышли с ним в коридор, и тут я снова увидел эту женщину. Она вглядывалась в толпу, увидела Артемия и неуверенно подошла к нему.
— Артемий, пожалуйста, выслушайте! — выпалила она и опешила от своего напора. Я засмотрелся на нее, не заметил, как Артемий остановился, и врезался ему в затылок. Серая женщина не дала Артемию ответить и сразу продолжила: — Мой сын, ему тринадцать, он очень хотел увидеть ваш новый фильм…
— Его начнут показывать завтра. Он еще успеет. — Артемий улыбнулся.
— Нет, он не сможет прийти ни на один из показов. Я за этим пришла. — И она протянула ему сложенный лист и достала ручку из кармана. — Сына зовут Дима.
Лист оказался чистым, и Артемий широко шагающими буквами вывел «Диме от А.З.» и расписался. Толпа обтекала нас, иногда толкая.
— И вот еще что… — снова заробела женщина и протянула конверт. — Это вам от Димы.
Весь фуршет Артемий рассеянно отвечал на поздравления с премьерой, стоял чаще отдельно от толпы и мял в кармане письмо. Да и мне самому не терпелось узнать, что же там. Это не первый раз, когда Артемию писали письма поклонники, но мы оба чувствовали, что каждая буква этого письма займет место не только на бумаге. Двое известных артистов и один влиятельный кастинг-директор спросили у Артемия, почему он в такой день стоит сиротой. Они не знали, что Артемий был не один.
Первым делом в такси Артемий включил фонарик на телефоне и развернул письмо. Я прильнул к нему и тоже стал читать. Машина шла мягко по ровной дороге, и тряска не мешала чтению.
***
В больницу мы вошли около десяти утра. Трудно искать пациента в таком огромном бетонном канапе, когда ты знаешь только его имя. Артемия никто не узнавал, люди здесь были заняты реальностью, и я воспользовался своим служебным положением — напряг все силы, уткнулся подбородком в грудь, глубоко вдохнул и повел Артемия к палате Димы.
Мы вошли внутрь. На кровати в полусидячем положении лежал мальчик. Он смотрел в окно, на голове — большие наушники, как у пилота. Волос у Димы не было, под глазами — синие тени. Я почувствовал, как у Артемия сжалось сердце.
— Привет, Дима, — сказал он. Мальчик не расслышал, и тогда Артемий сделал шаг. Дима уловил движение и повернулся. Я много прожил, но даже я изумился, как такое слабое человеческое тело могло испытывать такой водоворот эмоций — удивления, восторга и непонимания. Я даже испугался, что мальчик не выдержит.
— Вы прочитали письмо, да? И пришли… — Мальчик хотел подняться навстречу Артемию, но силы в ногах не было. — Мама говорила, что отдала письмо, но я и подумать не мог, что вы прочитаете его, да еще и придете! Кстати, как вы меня нашли?..
— Куда без халата и бахил? — На пороге появилась женщина с ведром и шваброй. — И наверное, без допуска… — Она прищурила глаза. — Щас охрану позову!
И угрожающе подняла швабру. Я протиснулся между ней и косяком и дал Артемию знак, что нам пора. Техничек побаиваются даже в Небесном комитете.
— Слушай, Дима, я обязательно еще к тебе вернусь. Обещаю.
И Артемий дотронулся до желтой руки ребенка.
***
— И когда ты собираешься это сообразить?
— Завтра. Врач сказал, что времени почти не осталось.
Мы с Артемием сидели у Ивана на балконе. После дождя вкусно пахло мокрой землей. Я с удовольствием дышал и легонько дергал Буню за хвост. Кот поворачивался, бил передними лапами невидимого врага.
— Возьми меня с собой, Артемий! Хочется тоже чего-то такого сделать, ну хоть косвенно поучаствовать, понимаешь?
Артемий понимал.
— Тогда до завтра, — сказал Иван, провожая Артемия. И тут же, в дверях, добавил: — Чёт ты как ни придешь, Буня будто валерианки налакался, нервный какой-то. Может, пиво наше подлизывает… без тебя-то я не пью.
***
Окна холла занавесили плотной темной тканью. Принесли раскладные стулья, пуфы, лавочки. На них сидели те дети, которые могли ходить, а еще врачи, медсестры, технички. На подоконники накидали подушек из пустых палат для детей послабее. Я насчитал троих ребят, которых привезли даже на их собственных кроватях. Дима был среди них. Рядом с ними стояли системы, капали лекарства, так что наш кинопоказ не пошел им во вред. Были и родители. Диму привезла из палаты мать, та самая серая женщина с премьеры. Только сейчас вся ее серость куда-то исчезла. Кинопроектор бросал немного тусклые, но все же яркие цвета ей на лицо, и она улыбалась. Сдается мне, что не из-за сюжета.
Я витал вокруг проектора, который Артемий подвесил посередине потолка, и считал взрослые и детские головы. Насчитал пятьдесят две! Иван разъезжал то с левой, то с правой стороны зрительного зала и раздавал всем желающим попкорн и газировку. Про себя он тоже не забывал и то и дело стряхивал с груди крошки.
Когда титры побежали наверх, я вспомнил премьеру, которая прошла неделю назад. Эта нравилась мне больше. Я чувствовал каждое благодарное биение сердца в этом зале. Я видел, как с каждым вдохом те, кому уже не победить болезнь, смирялись, а те, кто еще мог бороться, набирались сил и упорства. Никому не хочется покидать этот мир, даже самым маленьким. Иван прослезился и отвернулся. Необязательно быть таким, как я, чтобы это понять.
На следующий день о больничном кинопоказе узнал весь город, потом область, а следом и вся страна. Я переключал каналы — во всех новостях говорили об этом. Показ не был тайной, но и привлекать внимание к нему мы не хотели. В недуге нет ничего стыдного, но это то, что обычно оставляют при себе или делят на семью и близких.
Артемия завалили письмами, звонками, сообщениями. От постоянного пиликания даже у меня чуть не разболелась голова. Журналисты хотели интервью, поклонники и просто неравнодушные граждане — выразить свое восхищение. Его звали на все шоу, во все программы. Артемий отказывался, говорил, что много работы. Письма и сообщения писали даже Ивану, когда узнали и о его участии. Иван, конечно, тоже отказывался от интервью и шоу, но отвечал на все письма и сообщения. Буня даже обиделся, что остался без положенного внимания, и я иногда залетал, щекотал ему белый загривок.
И в больницу, и родителям на счет стали приходить деньги. В больнице всего хватало, и главврач решил перенаправить неожиданный денежный поток на благотворительность. Родители тоже делились. В тот год Небесный комитет сбился со счета, пытаясь внести в Небесный реестр всех выздоровевших.
Спустя две недели после показа мы паковали чемоданы — вечером улетали в Сочи (фильм Артемия попал в фестивальную программу). Наши сборы прервал звонок. Звонок был нехороший, но не неожиданный. Артемию стало жарко. Я раскрыл окна и усадил его на диван, положил руку на плечо. Футболка под рукой была мокрая от пота. Он ходил по квартире, снимал и снова надевал носки, врезался в косяки, и если я не успевал подлетать, расшибался до ссадин. Снова перечитывал письмо. Все хотел что-то сказать, но не получалось. Мне и не нужно было, я и так все знал. Потом выбежал босиком в подъезд и стал стучать в двери Ивана.
До вечера сидели у Ивана на балконе. Буня скрутился калачиком у хозяина на коленях и даже не мурлыкал. Все молчали, смотрели на небо, пока не появились звезды. Убедились, что Димина душа попала именно туда, куда нужно.
Мы с Артемием провели пять дней в Сочи. Его фильм то хвалили, то критиковали. Одни говорили, что это лучший фильм за всю карьеру Артемия Зимовца, другие — что худший. В общем, в земном мире все было как всегда.
Когда мы приземлились в Москве, шел дождь. Иван встретил Артемия в аэропорту. Из его не до конца застегнутой куртки сквозь меня таращились два синих глаза.
Тропинки на кладбище развезло. Иван буксовал, и Артемий несколько раз его подталкивал. Могилу мы нашли почти сразу, мать Димы рассказала Артемию, как к ней пройти. Рядом с ней было еще несколько свежих глиняных куч — смерть Димы не изменила установленного миропорядка. Фото в аккуратной рамке, под стеклом — мальчик в белой рубашке. Несколько венков, искусственные цветы. Ничего особенного в этой могиле не было, оттого двое живых чувствовали себя так, словно ворвались, нарушили все устройство.
***
Это было много лет назад. Некоторых из тех, кто стоял на кладбище, кто был в том больничном кинозале, уже нет в живых, в том числе и Артемия. История его жизни хранится в картотеке Небесного комитета под номером… Даже не знаю, как назвать этот номер, люди еще не владеют такими цифрами. За те жесты на премьере Артемия меня все-таки пожурили и вызывали на ковер к Михаилу, но, в общем-то, обошлось. Вам, наверное, интересно, что там, после жизни? Где сейчас Артемий, Иван, Дима и Буня? Недавно забегали из Небесного профсоюза, искали самый большой кинопроектор, какой только может быть. Получила ли жена Ивана по заслугам за то, что ушла от мужа? За это ответственен Небесный суд, у Небесного комитета другие заботы — подопечные, отчетность, дрязги с Небесной канцелярией… Только я вам этого не говорил.
Рецензия критика Валерии Пустовой:
«Рассказ получился трогательный, написан он грамотно, легко. Автору удалось создать живые образы востребованного режиссера, пораженного неожиданным контактом с чужим горем, «серой» от горя матери, больного ребенка, даже кота. Убедительно звучит фантастический повествователь — это именно личный голос наблюдателя, имеющего возможность немного подняться над ситуацией, но не избегающего эмоционального вовлечения в нее. Внятной, убедительной получилась интрига — и месседж, к которому она выводит читателя: автор показывает, как несколько потерянных людей нашли себя в одном благом событии, устроенном наперекор смерти.
В рассказе есть выход и на философское утешение: автору удалось показать, что успех и горе земные относительны, а безусловно ценен только совершаемый человеком выбор, именно он остается с ним в посмертии и в конечном итоге определяет смысл прожитой жизни. Поэтому уход героя из мира земного в финале не сокрушает читателя, как и ранее смерть мальчика: автор позволяет взглянуть на бесповоротное с позиции существа, для которого ничего не кончается, а впрочем, и не приобретается навсегда. Рассказ помогает приподняться над земным, над жаждой и страхом. Он действует умиротворяюще.
В то же время в самом устройстве рассказа я вижу свойства, от которых впоследствии хочется предложить уходить. Первое мое замечание к рассказу — к заведомой и однозначной расстановке акцентов, даже — оценок. Жена ушла от инвалида — она плохая, режиссер купил инвалиду кота — хороший. Публика щеголяет богатством и успехом — плохая, больные дети радуются чудесному подарку — хорошие. Рассказ давит на читателя. Особенно сильное сопротивление это давление вызывает у меня в сопоставлении двух премьер: почему нужно прославлять одну ситуацию именно за счет другой, в сравнении с ней? — и в образе кота, который и собой хорош, и ярок, и все время умилительно проявляет свою привязанность к хозяину. Это умиление котом и это осуждение успешных в сравнении с обделенными — очень ожидаемые ходы с заведомо просчитанным действием. Можно поэтому назвать их манипулятивными: автор словно нажимает в читателе на готовые кнопочки, вызывая ожидаемую реакцию. Тогда как художественная проза работает с неоднозначностью и скорее нащупывает в читателе новые рецепторы, открывает новые возможности восприятия и чувства.
Вызывает сомнение и сама настроенность рассказа на непременное утешение. Инвалиду купили кота — и его жизнь счастливо преобразилась. Детям показали фильм — и они смогли кто смириться с уходом, кто приготовиться к борьбе. Получается, что и герои действуют по нажатию готовой кнопки. Слишком просто и ясно рассказ разбирается со сложными вопросами, слишком торопится предложить читателю «хороший» ответ. Но проза не занимается ответами. Задача рассказа — обострить вопрос, ввергнуть в противоречие, удивить, задеть, довести до парадокса. Проза не решает проблемы — она их открывает. Там, где для обыденного сознания все просто, для художника — все сложно. И уже на основе этой сложности может рождаться новая, выстраданная, глубокая простота.
Наконец, техническое замечание: вводя фантастическое допущение, важно продумать его следствия. В рассказе совсем осталась непонятной природа рассказчика. То он витает, как невидимый дух, то он должен пристегнуться и у него обозначаются части тела. То он знает все наперед — то волнуется, как земной человек, не имеющий возможности преодолеть ограниченность личного взгляда. То он представитель загробного мира, которому открыты тайны — то вместе с героями-людьми суеверно наблюдает, как душа мальчика звездочкой поднимается на небо. Не очень удачно и то, что именно из-за этого фантастического повествователя в рассказе включается назидательность, предвзятость. Не будь его — некому было бы показательно сравнивать две премьеры.
Интересно было бы предложить автору эксперимент: что, если написать эту же историю с точки зрения невовлеченного наблюдателя, такого, который не может заглядывать в души персонажей, читать их мысли и выносить надмирные оценки? Как тогда выстроится рассказ, куда сместится его смысловой центр, в чем будет его идея? Автор несколько облегчил себе задачу, наделив наблюдателя свойствами демиурга: много видеть, много знать, подниматься над ситуацией. Этот ход не может не выглядеть условностью. И поэтому текст читается хоть и приятно, и трогательно — однако не совсем всерьез. Как если бы нам рассказывали условную, гипотетическую ситуацию. Это не самый продуктивный способ контактировать с читателем. Все же лучше добиваться доверия читателя — полного, серьезного. Убедительной может быть любая фантастика, если она продуманно взаимодействует с закономерностями жизни. Но данный сюжет, мне кажется, в фантастическом допущении не нуждается. Возможно, если попробовать выключить этот план, в рассказе для автора откроются новые задачи и оттенки смысла.»