Как понять, что же такое национальность? Принадлежность ли это к определенному государству или все-таки к определенной культурно-этнической группе? Я никогда не задумывалась над этим вопросом, пока неожиданно в моей жизни не произошла перемена. Вообще-то изменения в моей жизни встречались и раньше, так что здесь надо бы писать «произошла еще одна перемена», так вот, мужу предложили годовой контракт в Новой Зеландии. Прожив ровно половину жизни в России и столько же, после эмиграции, в Германии, я опять переехала в новую, неизведанную и очень далекую страну. Конечно, уехать с мужем по работе — это не эмиграция, но схожие моменты есть. Надо узнать страну, интегрироваться, завести свой круг общения, а главное, снова идти в школу и учить язык. Английским я владела, но для жизни в англоязычной стране надо было его «довести до кондиции». Школа моя находилась в красивом стеклянном здании в центре Окленда и была очень современной и интернациональной. Одновременно там занимались студенты не менее чем 30 разных национальностей. Мы проходили не только английскую грамматику, но и знакомились с политическими и социальными структурами Новой Зеландии, сравнивали их с нашими странами, рассказывали о своей любимой национальной еде, обычаях. В общем, в этой школе мы представляли свою страну и свою национальность.
Для всех я была Ирина из Германии, ну и поэтому мне задавали вопросы о, как все считали, моей стране: «А как у вас в Германии?..», «А какая у вас национальная еда?..» На вопросы я отвечала, но при этом меня не покидало чувство фальши. Ведь пиво и сосиски — не моя национальная еда. Наверное, так чувствует себя шпион, выдающий себя не за того, кто он есть на самом деле.
В нашей группе было несколько ребят из Иркутска, которые подозрительно на меня посматривали, слыша мой неубиваемый русский, акцент. Я им честно объяснила, что я родилась в России, в Санкт-Петербурге, много лет назад эмигрировала в Европу, вышла замуж, родила детей. Вроде все выяснили.
Но вдруг к нам в группу перевелась молодая стопроцентная немка Сабрина из-под Ганновера! И я неожиданно для себя запаниковала. Как говорилось в любимом всеми фильме: «Никогда еще Штирлиц не был так близок к провалу». Мне опять стало неуютно. И я вдруг задумалась, почему меня это напрягает? Где я фальшивлю? Было бы мне легче, если бы меня здесь все считали из России? Но как много я знаю о новой России? Что меня еще с ней объединяет, кроме языка, любви к Санкт-Петербургу и немногих друзей, оставшихся там? Нет, сказать, что я из России, это еще больше запутать себя и остальных. Так откуда же я? Кто я? Какие у меня корни? Почему-то именно в Новой Зеландии я задумалась над этим вопросом. Видимо с другого полушария открывается новая перспектива.
Моя бабушка, рассказывая о себе, говорила: «По маме я еврейка, по папе — немка, по культуре и языку — русская, а по сути совок, „Homo soveticus”». Так и вся наша большая шумная семья была «Homo soveticus».
В детстве я про национальность как-то не задумывалась, да и в школе нам внушали, что все мы — советский народ, но новогодняя елка у нас дома наряжалась всегда к 24 декабря и бабушка пекла Лебкухен (что это протестанское Рождество, я узнала намного позже), но Лебкухену всегда предшествовал прабабушкин Лэках (как я теперь понимаю, это было на Хануку). Потом вся семья громко и душевно, за длинным столом, заставленным оливье, селедкой под шубой, трясущимся студнем и бутылками советского шампанского, встречала Новый год. Все любили друг друга, много пили, говорили, дурачились, а спустя несколько дней бурную деятельность развивала моя русская бабушка, и в нашей квартире поселялся головокружительный запах свежевыпеченных мясных пирожков. Весь этот межнациональный праздник живота заканчивался 13 января празднованием Старого Нового года.
Семья наша не была религиозной и толком уже никто и не знал, как правильно полагается отмечать все эти праздники, но традиции есть традиции, и старшее поколение, получив их от родителей, передало нам. Все это было абсолютно естественно для нас, детей.
С вопросом о национальности в первый раз я столкнулась в шестнадцать лет, получая паспорт. На семейном совете все в один голос считали, что национальность я должна взять «правильную», то есть мамину, а бабушка вообще считала, что и ее девичью фамилию Петрова в придачу. «Так легче жить», — объясняла она. Остановились на компромиссе. Национальность — русская, фамилия — папина. Из-за этой фамилии у меня впоследствии не приняли документы в университет. Вернее, приняли, но тут же тихо сообщили, что шансов поступить очень мало и лучше не теряя времени попробовать подать документы в другое место. Права была бабушка!
С паспортом и национальностью связано еще несколько семейных историй.
Мой немецкий прадедушка Герман Ферман, несмотря на то, что его дядя сорок лет прослужил пастором в лютеранской «Petrikirche» на Невском проспекте в Санкт-Петербурге, всю жизнь считал себя русским. В своей автобиографии он писал: «В документах заявляю себя русским, ибо по всем признакам (общности территории, родному языку, социально-экономическим условиям, бытовому укладу, воспитанию и полученному образованию, по всей совокупности культуры) я — русский». Но когда в мае 1941 у него истек срок действия паспорта и он отправился выписывать себе новый, молоденькая паспортистка усомнилась, что человек с именем Герман Ферман может быть русским. «Вы — немец», — уверенно сказала она ему. В это время у нас была горячая дружба с Германией, и на первой странице «Правды» Молотов и Риббентроп широко улыбались и жали друг другу руки в знак вечной дружбы наших народов. И Герман Ферман спокойно сказал паспортистке: «Ну, если нельзя русский, то пишите — немец». Она так и написала, а через месяц началась война, и известного московского театрального режиссера, теперь уже «немецкого шпиона», отправили в лагерь, откуда он уже не вернулся.
Помню, что папа долго не хотел менять национальность, хотя бабушка и настаивала. Но военную карьеру с записью «еврей» в пятой графе построить было практически невозможно. И однажды в шкафу я наткнулась на залитый чернилами папин паспорт, а рядом лежал новенький молоткастый, выданный «взамен испорченного», но уже с «правильной» национальностью, а также военный билет, где слово «еврей» было перечеркнуто и сверху написано: «русский». На всем этом красовалась большая синяя печать, а рядом надпись: «Исправленному “еврей” на “русский” верить».
Позже, уезжая в Германию по еврейской линии, мне пришлось восстанавливать свою принадлежность к древней нации, хотя здесь еврейкой меня считать отказались. Теперь уже мешала моя «русская мама» (хорошо хоть фамилия моя была не Петрова).
В Германии я встретила самого умного, доброго и необыкновенного человека. Герман Ферман порадовался бы, узнав, что в нашей семье появился еще один настоящий немец. Наши дети рождены во Франкфурте и крещены в лютеранской церкви. Круг замкнулся.
Так кто же я на самом деле? Какое у меня воспитание, какая культура? Где мой дом?
А мой дом там, где накрывается большой стол, на котором стоят оливье и фаршированная рыба, где пахнет Лебкухеном и пирожками с мясом, там, где за столом собираются любимые и любящие меня люди, и все одновременно говорят на русском, немецком, английском, французском и иврите. Вот там, где происходит это вавилонское столпотворение, где сидят, стоят и бегают все эти дорогие моему сердцу люди разных возрастов, иногда не понимающие друг друга, и есть мой дом, моя культурно-этническая группа, и к этой национальности я принадлежу.