Трава, трава…
Сколько я уже писал о ней — самому тошно. Но как не писать, когда она лезет и лезет, непобедимая, неистребимая. Ничто ее не берет, даже, теперь убедился, химия.
В прошлый приезд, в начале мая, купил на рынке в городе несколько банок «Торнадо», пульверизатор. Развел, опрыскал то, что успело проклюнуться на картофельном поле (понимал, что картошку в этом году не буду сажать), в проходах меж грядок. И вот — никакого эффекта. Зеленая стена. Высокая вообще-то теплица выглядывает из-за стены лишь верхушкой. Будто не ухаживали за этой землей тридцать лет, не нагибались за каждым сорняком, не относили сначала курам, а потом, когда кур не стало, в дальний угол огорода, чтоб не высыпала она на поле, на грядки свои семена.
Впервые с похорон мамы закипает в горле.
— Да, вот так оно, — голос Лены, ангела-хранителя моих родителей последние лет десять, — без хозяев моментом дичает.
Примерно те же слова сказал нам, только купившим этот участок, старик Мациевский из дома напротив. Заметил, как мы оглядываем избушку с разбитыми стеклами и сползший с крыши лист шифера, обвалившийся дровяник, упавший забор, и сказал. Было это ровно двадцать девять лет назад. В июне девяносто третьего…
Потом эти слова я вставил в одну из первых своих повестей, а теперь услышал их вновь.
Некрасиво кряхчу, давя рыдание, достаю сигарету. Ответить Лене нечего. Вздохнуть разве что.
— Ну, поеду я, — говорит Лена так, словно разрешения просит.
— А чай?
— В следующий раз. Отдохни с дороги.
Не настаиваю:
— Да.
Возвращаемся во двор.
— Спасибо, Лена, что привезли. А! — вспоминаю. — Луку возьмите, а то издрябнет.
Мама произносила это слово, теперь вот я.
Лена не отказывается — мы заранее условились, что возьмет. Мама много его наростила, просушила, я осенью спустил в подпол в плоских ящиках, а весной достал…
Открываю времянку. Сюда в мае перенес лук, чеснок, уцелевшую от мороза и крыс картошку.
— Картошку не предлагаю — почти вся в парше.
Хочу добавить, что надо заменить семенную, в другом месте посадить, а то на этом поле столько лет подряд, но не добавляю. Какая посадка… Всё теперь по-другому…
Лук хороший. Крупный, твердый. Торопливо накладываю в пакет.
— Хватит, — говорит Лена, — достаточно.
— Да куда его… Мне и пары штук хватит. И чесноку вот… Вещи я постараюсь собрать в ближайшие дни. И позвоню.
Договорились, что я отберу родительскую одежду, какая получше, а Лена отвезет куда-то для малоимущих.
— Хорошо, звони. Ты сильно духом-то не падай. — Лена наверняка слышит в моем голосе что-то, что ее тревожит. — Приезжай, если здесь станет плохо совсем. Одному. Я помню, как это без родителей…
Киваю. Прощаемся. Белый «ниссанчик» скрывается за углом забора. Так же скрывались «скорые» прошлой осенью и в декабре, увозя то маму, то отца, то снова маму…
Вместо того чтобы идти в дом, поесть и потом, может быть, подремать — устал ведь, действительно, перелет четыре часа, смена часовых поясов, — или хотя бы переодеться в рабочее, возвращаюсь в огород.
Это уже давно больше, чем привычка — приезжая к родителям, делать обход хозяйства, смотреть, как что растет, какая предстоит на ближайшие недели работа. Из городского человека во время этого обхода я превращаюсь в деревенского. А у большинства деревенских главная забота с апреля до октября — огородные посадки. Их нужно спасать от душащих сорняков, поливать, удобрять, иначе ничего не наберешь, не накопаешь. Даже картошка требует заботы.
На нашей улице два дома купили небедные люди из Абакана. Не для постоянного проживания, а под дачи. Автомобили у них отличные — минут сорок, и они здесь.
Поначалу говорили: «Засеем газоном, овощей и на рынке полно». А потом, смотришь — изгороди у них современные, европейские, всё видно — одну грядку вскопали, засеяли чем-то, потом другую, вот мотокультиватор купили, делянку под картошку вскапывают. Кажется, самой земле скучно газон питать…
И все эти годы, приезжая сюда, я первым делом, даже сумки в дом не занеся, направлялся в огород. Раньше вместе с родителями, а потом, когда они стали ходить медленно и тяжело, один. Если приезжал летом, мама обязательно спрашивала: «Что, сильно мы запустили?» Я неизменно отвечал: «Отлично всё, чисто». Но мама сразу определяла, если говорил это не совсем искренне, а так, чтобы их успокоить. «Да что тут отличного… Зарос огород, зарос неприлично».
Ох, разве у родителей зарастал? Вот сейчас — зарос.
Трава по пояс. Как в песне.
Усмехаюсь такой аналогии, замечаю, что усмехнулся. Становится неловко, точно я играю. Наверно, играю, но ничего не могу с собой поделать — часто у меня такое чувство, что за мной наблюдают. И надо играть.
В хороших туфлях, чистых джинсах шагаю в траву, начинаю ее выдергивать.
Не очень-то поддается. Крепкая, с толстыми стеблями, совсем не огородная. Да и не трава это в привычном смысле — не длинные и плоские листья у нее, как, например, у пырея, осоки, а небольшие, напоминающие древесные; скорее, не стебли, а — если дать волю дорасти до зрелости — настоящие стволья. Марь, подсвекольник, желтушник, осот… Их десятки, таких сорняков. По ним, как лианы, ползет вьюн, под ними мхом стелется мокрец.
Травяной лес какой-то.
Конечно, любой мало-мальски знакомый с ботаникой может фыркнуть от сравнения с лесом, но пусть сам посмотрит… Недавно я прочитал, что есть регионы, где наблюдается гигантизм трав — они способны вырастать выше двух метров. Нашел карту этих регионов, и один из них как раз здесь — в отрогах Западного Саяна…
А одуванчиков не вижу. Хорошо. В мае я их выкорчевывал лопатой, носил в ведрах на край участка.
Да, одной рукой травины не одолеть. Берусь за стебель-ствол обеими. Дергаю… И корни мощные у таких трав, похожие на корни деревьев.
Выдергиваю одну, другую, третью. Оббиваю землю с корней… Нет, так я все двенадцать дней потрачу. На дерганье этой мари и ей подобного сора. Хотя ведь нет, кажется, ни одной по-настоящему сорной травы, каждая чем-нибудь полезна. Одна от головной боли, из другой салат полезный, третья давление понижает, четвертая снимает изжогу…
Впрочем, об этом я уже писал. И не раз. Но как только начинаю бороться с сорняками, злясь на них, вспоминаю. Что полезны. Они ведь не виноваты, что человек выбрал и окультурил другие травы.
Прошлым летом мы купили бензиновый триммер. Косилку то есть. Мама настояла. «Не сами, без тебя если, так кого из соседей будем просить, — сказала. — У всех есть, и мы можем позволить».
Четыре года назад мама взялась за обустройство усадебки. И до этого они с отцом много делали, но в основном старались сохранить от разрушения, а тут — строительство, дорогие покупки.
Во-первых, баня.
С девяносто третьего, как переехали сюда, и родители, и сестра моя, и я, и мои дочки, жены мылись в старой, оставшейся от прежних хозяев — крошечной, без предбанника, с железной печкой. Разговоры о том, что надо новую баню, сначала заводились, а потом перестали. Сестра умерла, я бывал по месяцу летом и по неделе, и то изредка, весной или осенью, часто без семьи. В общем, и этой как-то хватало споласкиваться.
Как моются в ней родители зимой, как вообще переживают зимы — не думал. Вернее, старался не думать.
А весной восемнадцатого мама вдруг решила твердо — надо строить. Отправила меня в соседнее село, в Знаменку, где есть лесопилки, торгуют досками, брусом, и я заказал материал; там же мне порекомендовали строительную бригаду. И через год появилась просторная — парилка, мойка, предбанник размером с приличную комнату, — баня. Теперь я и моя нынешняя жена, приезжая сюда, живем в ней, а не во времянке, которая, кажется, старее избы.
Да, перед баней появились ворота. Железные, удобные вместо просевших деревянных. А после бани мама наняла рабочих, которые сняли шифер на крыше избы и положили металлочерепицу, стены обшили сайдингом, вставили в окна стеклопакеты.
А этой осенью отремонтировали счетчик, обновили часть проводки, деревянный электрический столб заменили бетонным.
Теперь я понимаю, почему она так активно занялась строительством и серьезным ремонтом. Чтобы мне жальче было продавать участок. Одно дело, если всё ветхое и старое, пригодное лишь на дрова, а другое, когда только что поставленное, свежее, во что вложены большие деньги.
На это была израсходована большая часть их сбережений. И несколько раз мама в последние месяцы просила меня: «Не продавай, пожалуйста. Пусть так стоит, пусть, ладно, лазят, но не продавай. Земля лишней не будет».
Именно — землю ей было жалко терять. Важно было знать, что после ее смерти земля останется нашей. А обшитый дом, новая баня, триммер, это как дополнение. Чтобы удобней было жить при земле.