Они любили друг друга три года. Она летела к калитке с утра пораньше, едва касаясь ступнями шершавой плитки. Старалась успеть первой, но в ячейке забора уже торчали то одуванчики, то ромашки, а то и ядовитый чистотел. Маша с досадой вытягивала очередной букет и ловко карабкалась с ним на старую бесплодную сливу, занимавшую едва ли не треть небольшого дворика в частном секторе их южного города. Если бы Машу спросили, что такое любовь, она подумала бы о клубнике из соседского двора и о том, как невкусно бывает есть ее одной. Ещё она подумала бы о румяных щеках Никиты и ямочке на одной из них, и, конечно, о том, как быстро носится он с деревянным мечом наперевес и как свирепо при этом кричит.
Если бы о любви спросили Никиту, он просто подумал бы о Маше.
Дважды в год родители увозили его из пыльного и шумного областного города, надеясь, что на всем домашнем он поправит своё небогатое здоровье.
В то лето весёлый поджарый дед Никиты норовил отправить их в космос прямо на тачке с одним колесом, помогал выследить преступника, крадущего самые красные помидоры, раздобывал карты пиратских кладов. Лучшие подсказки всегда доставались Никите, но клад находила Маша. Меловой отпечаток руки преступника на сарае тоже замечала она, догнать ее было невозможно ни почти уже восьмилетнему Никите, ни гангстерам, ни индейцам. Читала Маша пока с трудом и по слогам, но легко висла на любых ветках. Машины родители обычно вспоминали о ней ближе к ужину, не слишком настойчиво пытались накормить. В беседке из винограда часто звенели бокалы, бренчала гитара, а иногда и гремели разговоры за жизнь и политику, усталая Маша частенько засыпала прямо сидя за столом.
В день рождения Никиты солнце словно взбесилось. Знойный выцветший воздух струился, обжигая ноздри и глаза. Во дворах было тихо, только стучали, разбиваясь о бетон, капли, сползавшие с древнего кондиционера. Маша, сидя на краешке желтого кресла, клеила Никите в подарок открытку. Тонкие загорелые пальцы стремительно летали над обрезками комиксов о Спайдермене. Вечером обязательно будет батут и может даже шоу мыльных пузырей, успеть бы. Девочка уже мысленно парила над землей с открыткой в руках, иногда встречаясь взглядом со смеющимися глазами Никиты. «БАМ-бам» — пружинил батут… «Бам-бам-бах-бах», — постепенно в комнату врывались негромкие, но тревожные звуки. Слышался мужской настойчивый голос, напряженно шипел женский, разбивалось что-то громоздкое, хлопала дверь. Безобразная симфония раздувалась в пространстве, приобретала углы и наросты, давила на грудную клетку, лишала воздуха. Маша поглубже вдалась в кресло и зашептала: «Только не сейчас, только не сейчас…только не сегодня, только не сегодня… пожалуйста, не сегодня…». Батут сдувался, пузыри лопались и стекали по щекам, оставляя горькие дорожки. Маша зажмурилась. Человек-паук взлетал со стола, готовый спасти, но не спасая.
Хлопнула дверь? и голоса ввалились в соседнюю комнату.
— Я не хочу, не хочу об этом говорить! И не буду, понял! Это мой дом! Не нравится, вали отсюда, исчезни из моей жизни ! Почему не уходишь?!.. А-а-а! Не смей! Ребёнок все слышит…
— Пусть слышит, может не будет, как мать, тупой ленивой сукой, которая только тыркает в телефончик! Ты же никогда меня не любила, все деньги, деньги, да?!
— Прекрати! Хватит! Соседи все слышат, сегодня же будет праздник. Давай не будем, хватит!
— Да мне плевать на них, поняла, на всех плевать! Ты долго будешь держать меня за идиота? Отвечай, я задал вопрос!
Девочка крупно дышала, кажется, тонкая футболка даже намокла на спине, она повертела ножницы в руке, полязгала в воздухе лезвиями и разрезала открытку пополам, и ещё пополам. Оторвала человеку-пауку руку, затем и голову, смяла остатки. По шаткой лесенке забралась на кровать-чердак и накрылась одеялом с головой. Сквозь забытье Маша слышала, как плачет мать в спальне, как пришли и ушли соседи, приглашая ее на праздник, как стучал в стенку растерянный Никита. Закрыв глаза, она бесконечное количество раз залезала на сливу и прыгала с неё вниз, пока не заснула.
На следующий день мама увезла Машу в деревню под Курск , к своей тетке, там было сыро, скучно, но тихо. К осени они вернулись в как будто нежилой, заброшенный свой дом. Газон высох, зато позади летней кухни бушевала дикая конопля. Пока хозяев не было дома, дед Никиты не спросясь отпилил ветку у сливы, решил, что она все равно скоро сломается под собственным весом. На уцелевшей части дерева болтались выцветшие бумажные гирлянды, обозначавшие вход в «комнату». Без спиленной ветки туда было не забраться. Отрешенно слоняясь по двору, Маша пинала носком засохший букетик ромашек, перевязанный грязным шнурком, и все выглядывала тайком Никиту. Его как-то быстро и скомкано увезли, не позволив даже попрощаться. За неделю до линейки успели купить портфель и кое-какие школьные вещи, зарядили дожди.
Через год подросший Никита будто впервые увидел длинноногую амазонку, одинаково легко освоившую и скейт, и ролики, и программу первого класса. Она его больше не замечала.