Он сидел у стены деревянного сруба. Тяжелые морщинистые руки, привычные к труду, неподвижно свисали с колен. Фигура была слегка наклонена, словно он собирался встать, но теперь забыл об этом. Прозрачные живые глаза в плотной сетке морщин смотрели вдаль, где не могли уже разглядеть ничего земного. Едва заметная улыбка блуждала по лицу. Будто он знал что-то важное, но молчал до поры.
Из окна избы спрыгнула пестрая старая кошка. В зубах — поникший комок перьев. Прошлась по скамье, остановила блестящий травяной взгляд на хозяине. Он повернул голову, очерченную вязью длинных седых волос. Кошка сделала еще несколько шагов и замерла.
— Кормлю тебя плохо?
Старик протянул руку, кошка нырнула в нее. Шерсть, похожая на изношенную плюшевую игрушку, коснулась заскорузлой ладони. Дед, было, приласкал старушку и хотел усадить на колени, но кошка спрыгнула со скамьи. На треснувших досках остался лежать сгусток ржавых перьев.
Старик тяжело поднялся. Припадая на одну сторону, пошел вдоль избы и свернул за угол, к колодцу. Здесь рядом с ведром стояла железная кружка с мятым боком, заранее наполненная водой. Старик взялся за нее, и, расплёскивая холодную влагу, поднес ко рту. В калитку постучали.
— Добрый день! Двенадцатый дом не подскажете? — Стройная девушка в легком простом платье заглядывала через калитку. Смотрела, как дед тяжко, в несколько шагов разворачивается, бредет к ней. Потом отперла калитку сама и пошла навстречу.
Плавный шаг, спокойные руки, приятный голос. Только волнение пробегало временами по ее лицу, заставляло брови сдвигаться, образовывая между собой едва заметную складку. Как будто думала что-то и никак не могла закончить.
— Двенадцатого нет. И не было никогда. — Дед улыбнулся, словно извиняясь.
— Как же это возможно. — Девушка озадаченно склонила голову. Немного помедлила. — Я могу зарядить у вас телефон?
Электричество деду Кузьме провели несколько лет назад сыновья. Пользовался он им по мелочи — кипятильник включить, разогреть двухкомфорную плитку, когда на печь не хватало сил. Телевизор отроду не смотрел — времени не было — да так и привык. Телефон в хозяйстве тоже имелся, но гостья не помнила номера.
— Один тут живете? — вежливо спросила Лида, когда они сели на скамейку у дома. Кузьма рассказал про троих сыновей, что приезжали почти каждые выходные, а на праздники — с семьями. Про внуков, которые копошились на лужайке, сводя с ума старую кошку.
— В остальное время сам справляюсь. Звали к себе в город, да я не иду. Здесь к природе ближе. — Кузьма посмотрел на собеседницу.
Взгляд Лиды блуждал по деревьям на участке, потом по ссыпчатым берегам извилистой речки за полем. И куда бы ни был обращен, будто смотрел вовнутрь, где не мог чего-то отыскать. Руки Лиды, все в мелких царапинах, с короткими ногтями, резко выделялись на подоле белого платья.
Кузьме было жаль ее блуждающего взгляда. Он завел разговор издалека. Спросил о профессии — Лида собирала букеты — потом о семье.
— У мамы с папой все хорошо, спасибо.
— Жених-то есть? — по-старчески невинно начал Кузьма, хитро щуря, как и подобает в таких случаях, светлые стариковские глаза.
Лида отвернулась. Потом стала быстро и сбивчиво рассказывать про учебу, про то, что родители хотят перебраться в деревню, а сейчас она едет к бабушке. Через несколько минут Кузьма перестал следить за ходом мысли Лиды и повернул к ней голову. По щеке девушки текла слеза.
— Ну, не умер же? — невпопад спросил Кузьма.
Лида остановилась, глянула ошарашенно, но поняла.
— Не умер, — посмотрела снизу вверх.
Кузьма встал и пошел к колодцу. Вода в кружке закончилась. Он поднял тяжелую деревянную крышку и заглянул в длинное темное, на дне которого видно было черную воду. Мысли ухнули вниз, вязко потонули в ее густоте — не забрать.
Агафью Кузьма схоронил три года назад. Опасный весенний лед как-то вдруг провалился, когда она шла полоскать белье к проруби. Он прибежал как успел. Уже искали. Дергаными рывками двигался по льду, даром что кричали, что за женой уйдет. Растаскивал снежное колючее крошево руками по ледяному стеклу, силясь разглядеть в черной воде человеческую фигуру. Когда достали, белую и неживую, отскочил в сторону, упал на колени, вскочил на ноги снова. Долгим неподвижным взглядом смотрел на жену, потом на черную бездну проруби. Подбежал и со всей силы ударил по жесткой черной воде кулаком. Оттащили.
Непрожитая смерть жены уродливо отразилась в Кузьме. И теперь всякий раз, открывая колодец, он видел все ту же ненавистную черноту на дне и не мог оторваться. Сыновья приспособили к колодцу железную кружку, сказали: «Набирай про запас, не гляди». Он и не глядел, когда мог.
Лида обернулась на шарканье дедовых шагов. Он подошел к ней, протянул кружку с водой. Кому и от чего вода должна помогать в такие моменты, Кузьма не знал. Но всякий раз, не понимая, чем успокоить жену, приносил ей воды — в знак по-детски наивной заботы. И она принимала.
Кузьма сел рядом с Лидой на скамью, поднял глаза вверх. Вечер незаметно превратился в ночь, и на небе можно было увидеть первые звезды — случайные прорехи в другой мир.
— Коли не умер, это не черное еще, — задумчиво сказал Кузьма, не опуская головы. Потом твердо посмотрел на девушку. — Живы все.
И замолк. Ему казалась важной эта добытая в жизни мысль.
Лида не двигалась, молчала. Блуждающий взгляд замер. Может, нашел что.
Девушка вскоре уехала. Позвонила бабушке и заказала такси — оказалось, перепутала деревню. Кузьма остался один. Побрел зачем-то в сарай. Забыл свечку — фонари Кузьма не любил, со свечами было уютней, хоть и грозились, что погорит. Дверь захлопнулась сзади, погрузив Кузьму в шуршащую влажную черноту. Глаза ничего не могли разглядеть.
Кузьма постоял пару минут в легком забытьи и сам не заметил, как перед ним стали вырисовываться ведро дном кверху, старая лопата с отломленным черенком, валенки на зиму. Вспоминая, зачем пришел, Кузьма огляделся по сторонам. Когда снова смотрел вперед, через щель меж досками опустился тонкий пласт пыльного лунного света. Через секунду еще один — проскользнул в следующую щель, нарезая темь на куски. За ним третий.
Кузьма постоял так, потом взял ведро — так ли важно, за чем приходил? — и вышел за дверь.