Каждую сессию перед экзаменами Юре снился один и тот же сон: третий класс, открытый урок по музыке, красивая аудитория с амфитеатром и целая толпа незнакомых людей на задних рядах. Юра сидел вместе с одноклассниками и слушал отрывок из какой-то симфонии. Когда фрагмент закончился, молодая учительница спросила:
— Итак, какие краски вы услышали? Кто хочет поделиться? Ну же, смелее.
Юра никогда не считал себя трусом, так что поднял руку первым.
— Здесь зелёная трава шевелится на фоне синего неба.
В классе повисла пауза. Одноклассники завертели головами, а учительница как будто не знала, что сказать, и только хлопала ресницами.
— Наверное, ты неправильно меня понял, — неловко улыбнулась она наконец. — Я имела в виду эмоциональную окраску созвучий и мелодии, которую вы услышали.
Юра хотел было возразить, мол, а чем вам зелёный с синим не эмоциональный окрас? Но учительница посадила его со словами «Подумай ещё» и обратилась к кому-то другому. Юра нахмурился, но спорить не стал.
Второй отрывок, который им поставили, оказался бодрее и ярче. Заскучавший класс оживился, дети подняли головы, Юра даже начал отстукивать маршевый ритм сандалиями по линолеуму. И снова учительница попросила их в двух словах описать услышанное. И снова Юра поднял руку. На этот раз он был совершенно уверен.
— Это красные флаги! Праздник, фейерверки, и кругом по площади развешаны ярко-красные полотна.
— Я же сказала, что это неверно, — досадливо сказала учительница. — Мы говорим о чувствах, которые хотел передать композитор своей мелодией. Звуки нельзя описать цветами. Сядь и подумай, и не мешай, пожалуйста, вести урок.
Юра вспыхнул щеками, будто кто-то невидимый ударил наотмашь. Оглушенный, он медленно опустился на стул, в один миг ощутив, как все эти незнакомые люди на задних рядах смотрят сверху вниз, сверлят его такими же укоризненными взглядами. Руку на том уроке он больше не тянул, слушал не музыку, а колотящееся в груди сердце, и всё никак не мог понять: почему его осадили? Что значит «нельзя описать цветами»? Неужели никто больше этого не слышит?..
* * *
— Ты не против, если мы это интервью разместим в студенческой газете? — спросила девушка — то ли Аня, то ли Таня, он особо не вслушивался в разговор.
— Пожалуйста, — безразлично сказал Юра, дописывая в ежедневник обрывок очередной идеи. До начала пары оставалось минут пятнадцать, хорошо бы успеть. И надо не забыть забрать у соседа драм-машину с проводами, неделю назад обещал занести. Не хватало ещё, чтобы её «заиграли».
— Тогда начнём? — Аня-Таня подвинула диктофон ближе к Юре и нажала на кнопку. — Расскажи, как ты — студент технической специальности — пришёл в мир музыки?
Господи, как же скучно объяснять очевидные вещи. С тех пор как он начал играть сеты в местных ночных клубах, внимание студсовета к нему почему-то резко возросло. Почему занятие музыкой их так удивляет, Юра решительно не понимал. Каждый третий школьник так или иначе ходил в музыкалку, каждый десятый студент пробовал свои силы в самопальных молодёжных бэндах. А их поразил всего один новый диджей?
Аня-Таня задавала вопросы по бумажке. Юра отвечал на автомате, больше занятый её голосом, чем смыслом слов. Скучный голос, какой-то пресный, однотонно бежевый, как её имя. Под такой, наверное, хорошо засыпать, но храпеть на интервью было бы совсем невежливо.
Меньше всего хотелось рассказывать об оттенках и волнах в голове, это же студгазета, а не познавательная страничка по психоанализу. Поэтому одна за другой от зубов отскакивали придуманные истории о вдохновении, о фантазии, об «учителях», музыка которых помогала найти себя. Только к концу беседы Юра поймал себя на мысли, что врёт так беззастенчиво и гладко, как не отмазывался даже перед родителями за первый в жизни перегар. И почему он просто не отказался?
Потому что предлог для отказа придумать оказалось труднее, чем очередную легенду о том, как делается музыка.
— Ещё одну минуту, — смущённо попросила Аня-Таня, когда Юра уже поднялся, чтобы уйти. — Меня тут подружка просила передать… В общем, если тебе понравится, она могла бы тебе оформить постер для следующего выступления.
Юра поморщился на всё сразу. Он никогда не считал клубный сет «выступлением», это была его отдушина, разрядка после напряжённой, нервной сессии. Смысл рекламы он понимал, но не признавал её ни в каком виде, считая позерством; можно подумать, ночным клубам и так мало посетителей. Да еще подружка какая-то невнятная…
Но чуть только он глянул на экран чужого телефона, как в голове вдруг вспыхнуло. Он даже не заметил, как выхватил трубку. Эскиз явно набросали быстро, начерно: танцпол, прожекторы, смутные очертания людей, на возвышении — пульт и одинокая фигура за ним. Но главное — цвета! Глубокий синий перетекал в густой фиолетовый, растворяясь в черноте силуэтов по краям. А поверх них крутящийся диско-шар разбрызгивал серебристые блики. В ушах зазвучали, перебивая друг друга, треки последнего сета, пальцы напряглись, вспомнив шершавые регуляторы пульта. Словно кто-то залез к нему в голову и выразил весь тот вечер в красках.
— Как зовут подружку? — спросил Юра, не отрывая глаз от картинки.
— Юля, — немного обиженно ответила Аня-Таня.
Юлия. Перед глазами снова плеснуло фиолетовым, только не таким как на эскизе, а теплее, даже мягче.
— Дай ей мой номер. Скажи: понравилось, хочу обсудить постер.
* * *
С Юлей всё сложилось как-то само и сразу. Как будто две частоты вдруг пересеклись и срезонировали.
Первый раз они встретились в кафешке недалеко от центра города. Почти весь вечер сидели друг напротив друга, пили кофе, молчали и слушали живую музыку. Пианист был в ударе, а Юра впервые за всю жизнь заподозрил у себя зачатки телепатии. Чем еще объяснить это странное тихое взаимопонимание с девушкой, которую видел впервые, он не знал.
На второй встрече Юра вспомнил изначальный предлог, и в той же кафешке под живую музыку они обсуждали будущий рекламный постер. Юра вовсе не собирался его размножать и расклеивать, но уже подумывал, что над кроватью дома он бы смотрелся уместно.
А в третью встречу Юля привела его в это странное место.
Двухэтажный панельный дом выглядел обветшалым, почти заброшенным. Юра с опаской поднимался по скрипящей лестнице и тщетно пытался рассмотреть двор сквозь мутные стёкла окон в коридоре. Но когда открылась дальняя дверь, то его вдруг окатило такой тёплой рыжей волной, что все сомнения куда-то улетучились. Юра с любопытством заглянул внутрь. Юля легко подтолкнула его в спину:
— Заходи, будь как дома. Здесь все свои, политехнические.
Сначала Юра услышал солнечный регги. Потом чуть не споткнулся о целую батарею разномастной обуви у входа. И только тогда, сняв куртку, наконец огляделся.
В большой и светлой комнате сидело и стояло всего человек пятнадцать. Один юноша развешивал по стенам фотографии и рисунки, другой рисовал за одним из этюдников. Напротив окна, прямо на полу, две девушки играли в шахматы. Рядом с ними сидела группа молодых людей, окружив игровую карту с фишками. В углу импровизировал растрёпанный парнишка с гитарой, периодически сбиваясь, но радостно подвывая, что «всё будет хорошо». Кто-то слушал музыку, кто-то читал книги или залипал в телефоне. И вроде каждый был занят чем-то своим, но почему-то казалось, что все они здесь собрались с общей целью.
С пола вдруг поднялся невысокий веснушчатый юноша и громко сказал:
— Друзья, я так рад, что все мы сегодня здесь! Люди, я вас люблю. Привет, новенький!
Он помахал остолбеневшему Юре. Юля вместо него помахала юноше в ответ.
— Это что за ещё секта? — сказал Юра, понизив голос. — Ты куда меня притащила?
— Расслабься, — засмеялась Юля. — И послушай. Тут много разного звучит.
И правда, это место как будто жужжало, постоянно и назойливо, так хаотично, что выделить что-то одно никак не получалось. Но рыжая волна не успокаивалась, наоборот, шевелилась чужими энергиями и голосами, вибрировала струнным перебором, манила подойти поближе и окунуться как следует.
Юля заняла второй этюдник у окна и достала краски. Юра совсем растерялся:
— А я-то что должен делать? Я не умею рисовать.
— Никто и не заставляет. Делай что нравится. — Она кивнула на пару девушек, которые тихонько танцевали в стороне, взявшись за руки. — Тут всё можно: рисовать, петь, говорить, смотреть в потолок. А можно и подыграть.
Юра обернулся на парнишку с гитарой. Других инструментов рядом не наблюдалось. В этот момент с места поднялся долговязый юноша в очках, отложил книгу и начал декламировать стихи. А Юра «одолжил» освободившийся стул, уселся на него задом наперёд, подвинулся ближе к парнишке с гитарой и принялся отстукивать по деревянной спинке и ножкам суховатый, но расслабленный и улыбчивый бит регги.
Наконец и его с головой захлестнуло тёплой рыжей волной.
* * *
Вызов в кабинет заведующего кафедрой Юру совсем не удивил. Можно даже сказать, он сам его ждал. Предчувствовал, что ли.
Семён Михайлович стоял против света окна, поблескивая плешью на солнце, и сжимал пальцами спинку высокого кресла так, что несчастная кожа скрипела и трещала, моля о пощаде. С Юрой подобное устрашение не работало, просить пощады он не собирался.
— Когда ты уже возьмешься за голову?
— Моя голова при мне, — спокойно ответил Юра. — Сессия у меня сдана на отлично и в срок.
— Дело не в оценках, Юра-а, — неприятно растянул гласные в его имени Семён Михайлович, оно как-то даже похолодело. — Дело в репутации кафедры, которую ты ставишь под угрозу своим легкомысленным поведением вне этих стен.
— И что я такого сделал?
Семён Михайлович отпустил наконец кресло и уселся в него сам, сложив на животе сухие ладони.
— Студенту нашей кафедры хорошо бы помнить, что не стоит шататься по злачным местам и заводить неподходящий круг знакомств.
Юра поежился от того, как вроде бы обычные слова, произнесенные голосом завкафа, обретали какие-то вывернутые смыслы и отвратительные оттенки.
— Не знал, что моя личная жизнь имеет отношение к репутации кафедры.
— Ты в аспирантуру-то собираешься?
— Вот как раз сейчас задаюсь тем же вопросом.
Заведующий кафедрой поерзал в кресле, облокотился на стол, сцепил узловатые пальцы в замок и сощурил и без того небольшие глаза.
— Ты же умный парень, способный. Понимаешь, что даже с условной судимостью я не смогу тебя допустить до педпрактики?
Юра, не выдержав, скривился. Мало того, что нить разговора петляла, как удирающий заяц, и удержать её становилось всё труднее, так ещё и слова заведующего всё больше окрашивались в резкий ядовито-зелёный цвет с мерзкими болотными разводами. Слушать противно…
— При чём тут судимость? С утра вроде не имел.
— Ты разве не знаешь, что хозяев того сомнительного клуба, в котором ты пропадал ночами, уличили в продаже запрещенных веществ?
— Первый раз слышу, — пожал плечами Юра. — Ну, закрылся один клуб — найду другой. Я играю музыку, мне нет дела до их подпольного бизнеса.
— Видишь! — воскликнул Семён Михайлович. — Ты даже не осознаешь всю степень своей безответственности! А в выходные тоже скажешь, не ты дрался? Тоже «нет дела»?
А вот и настоящий повод для встречи, Юра даже выдохнул. Конечно, та потасовка у дома арт-ребят не могла остаться без внимания студсовета, но меньше всего Юра ожидал, что ей заинтересуется их завкаф.
— А что, нужно было стоять и смотреть, пока их всех перебьют?
— Мы пытаемся научить вас думать головой, а не кулаками. Это варварство, и ты…
— Это трусость! — перебил Юра. — Стоять и раздумывать, пока такие вот «варвары» избивают твоих друзей.
— Учти, — холодно сказал Семён Михайлович. — Загремишь в кутузку — никто за тебя ручаться не станет, даже я.
— Чего конкретно вы от меня хотите?
— Прекрати шляться по клубам и болтаться с этими бездельниками. Возьмись уже за ум и за научную работу. Времени тебе подумать — до конца недели. Если не надумаешь, не обижайся. Мне в кандидатах такие смутьяны не нужны.
Юра слушал и не верил собственным ушам. По лицу будто бы снова прилетело невидимой оплеухой. Внутри всё тряслось от злости, щеки ошпарило кипятком, пальцы сжались в кулаки. А перед глазами стало так невыносимо зелено, словно его окунули в бочонок с кислотой.
— Не дождётесь, — буркнул Юра под нос и хлопнул дверью кабинета заведующего.
Забрать документы из деканата до конца недели он успеет и сам.
* * *
В крохотном классе на десять мест прозвенел звонок. Урок сольфеджио закончился. Дети поспешили сдать тетради на стол учителю и поскорее разбежаться по домам. Юра автоматически пересчитал работы: одной не хватало. За партой продолжал сидеть только восьмилетний Яшка — взъерошенный, как воронёнок, мальчик с вечно строгим, почти взрослым лицом.
— Ну чего, не получается? — Юра подошёл к нему и присел на стул по другую сторону парты.
— Юрий Сергеич, я не понимаю, — нахмурился Яшка. — У других выглядит не так.
— Покажи-ка.
Мальчик развернул к нему тетрадь и закусил кончик карандаша. На стройном нотном стане вместо нот Юра увидел целую вереницу цифр. Какой-то случайный и совершенно беспорядочный набор чисел: однозначных и двузначных, простых и составных, несколько раз даже проскользнула десятичная дробь.
Юра встречал иногда нотную запись в обыкновенных дробях, но такая система сама по себе была избыточной и объемной, перегружала страницу и многим казалась слишком сложной для чтения и восприятия. Однако обнаружить хоть какую-то систему в расписанной Яшкиной тетради оказалось еще труднее.
— А где же тут малый септаккорд? — сделал вид, что вчитывается в запись Юра.
— Да вот же он.
Яшка обвел карандашом три числа, стоявших в столбик. И поднял такой несчастный взгляд, что у Юры по плечам пробежала стайка мурашек от чувства дежавю. В черных блестящих глазах мальчика так и сквозили до боли знакомые обида за чужое непонимание и твёрдая уверенность в своей правоте.
И ни капли — издевки или желания пошутить над учителем.
Юра достал телефон и быстро набрал сообщение Юле: «Задерживаюсь в школе, давай перенесем на завтра?»
— А ну-ка, парень, — он пересел к Яшке за парту и открыл чистую страницу тетради, — давай разбираться. Как ты это слышишь?