Конечно, беречь стоит любую репутацию: с неприятными людьми мало кто захочет связываться. Что же до писателей, то кажется, что их личная жизнь находится несколько за кадром, и достаточно опубликовать талантливый текст и хорошо выглядеть на встречах с читателями, чтобы выйти в литературный авангард. Рассказываем, почему это не так и о чем нужно думать, когда вы формируете свой авторский образ.
Что такое литературная репутация?
Судя по всему, единого представления о том, что такое литературная репутация, не существует. Некоторые исследователи трактуют термин как присутствие писателя в культурном пространстве следующих эпох, образ, сложившийся после его смерти. Другие «осовременивают» это понятие и связывают его не только с авторами прошлого, но и с современными литераторами — тут литературная репутация может соотноситься как с тем, что человек пишет (массовая или элитарная литература, например, автор детективов или любовных романов), так и с тем, как он себя ведет.
В начале XXI века социолог и философ Пьер Бурдье разработал теорию «литературных полей». Согласно его гипотезе, функционирование литературного поля определяется двумя связками: гетерономность/автономность и экономика/эстетика. Разные писатели в течение своей карьеры накапливают либо определенный экономический капитал (произведения коммерчески успешны), либо социальный (литературные премии и хвалебные отзывы критиков). Пересекаются эти группы редко: стремление к эстетике вредит коммерции и наоборот. Но, как отмечает прозаик, эссеист и ответственный секретарь журнала «Знамя» Елена Холмогорова, даже тут не все так просто:
«У нас нет единого литературного поля. То, что одни считают одиозным высказыванием, публикацией или премией, для других может быть маркером качества и близких им взглядов. Но проблема эта вечная, тянется она от пушкинского “Моцарта и Сальери” и вопроса о том, совместимы ли гений и злодейство. Классический пример, который первым приходит на ум — Михаил Юрьевич Лермонтов, который был человеком невыносимого характера».
Лермонтов, расстроивший свадьбу бывшей возлюбленной Екатерины Сушковой и воспевший в «Герое нашего времени» похищение девушки, сегодня действительно мог бы быть обвинен в нарушении всех этических норм, но в то же время оказаться на волне «хайпа». Если говорить о современных примерах, то существуют две разные аудитории: одна для таких писателей как, например, Лукьяненко или Панов, вторая — для авторов современной интеллектуальной прозы, подобных Водолазкину. И там, и там действуют достаточно большие группы поклонников и наблюдается высокий интерес не только к тому, что опубликовал, но и к тому, что сказал автор.
Сила скандала
Именно поэтому «хороших» и «плохих» репутаций почти не существует. Любое высказывание может вызвать волну негативных отзывов. В каком-то смысле неизбежность скандала для большого писателя констатировал Иван Никанорович Розанов, один из первых в России исследователей авторской репутации:
«Нормально, что каждый крупный писатель-новатор или целое поколение, идущее под флагом новаторства, в течение своей литературной деятельности дважды подвергаются нападкам: вначале со стороны литературных староверов и позднее от тех литературных младенцев, которые, по выражению Пушкина, начинают кусать грудь кормилицы, потому что зубки подросли».
Cоциолог культуры и историк Абрам Рейтблат в одной из своих статей делит скандалы на собственно литературные и скандалы с участием литераторов. К первым относятся случаи нарушения профессиональной этики, например, нарушение авторского права, неверное цитирование других писателей с извращением первичного смысла или некорректная критика коллег и издателей. Так, в 1857 году Андрей Ващенко-Захарченко выпустил книгу «“Мертвые души”. Окончание поэмы Н. В. Гоголя “Похождения Чичикова”», а в 1897 году Дмитрий Зуев опубликовал окончание пушкинской «Русалки». В XIX веке это вызвало что-то вроде литературного скандала, хотя сегодня для читателей, знакомых с культурой «фанфиков», могло бы стать просто очередным литературным актом.
Одними из первых, кто оценил литературные скандалы и преимущества эпатирования публики, как пишет Рейтблат, были ранние символисты. В 1893 году молодой Брюсов писал:
«Талант, даже гений, честно дадут только медленный успех, если дадут его. Это мало! Мне мало! Надо выбрать иное… Найти путеводную звезду в тумане. И я вижу ее: это декадентство. Да! Что ни говорить, ложно ли оно, смешно ли, но оно идет вперед, развивается, и будущее будет принадлежать ему, особенно когда оно найдет достойного вождя. А этим вождем буду Я! Да, Я!»
Однако на сознательный эпатаж шли тогда немногие символисты, а вот футуристы, среди которых были Владимир Маяковский и Давид Бурлюк, сознательно работали над своей репутацией поэтов-скандалистов.
Ко второй группе — «скандалы с участием литераторов» — Рейтблат относит разнообразные драки, ссоры, эпатажные нелитературные акции, словом, все то, что говорит о писателе как о человеке, но не как об авторе. Иногда это тоже может сыграть человеку на руку. Так, публике нравился скандальный, но какой-то очень уютный и близкий образ Сергея Есенина, «московского гуляки», «крестьянского сына». За это же читатели полюбили и Хемингуэя с его суровой мужской прозой. Интересным казалось и поведение Фицджеральда: многие его поклонники не могли считать писателя, ведущего богемный образ жизни, «своим парнем», но за их с Зельдой приключениями можно было следить как за долгоиграющей мыльной оперой. Однако литература все-таки не шоу-бизнес, и стоит сотню раз подумать, прежде чем влипать в истории хемингуэевского масштаба или даже просто строить из себя «звезду».
«Разумеется, любой издатель в первую очередь ориентируется на качество текста. Если текст гениален, его, конечно, будут издавать, но никаких дополнительных активностей со скандальным писателем, по возможности, проводить не будут. Если он выдвигает какие-то невероятные требования: и на фестиваль поедет только за крупную сумму, и в СВ-вагоне, и только в определенной компании, — скорее всего, с ним не захотят связываться», — уверена литературный критик Наталья Ломыкина.
Нельзя, по ее мнению, быть и современным Лермонтовым, и рассчитывать на то, что характер никак не повлияет на популярность книг:
«В нынешней ситуации коммуникация с автором — это уже часть чтения. И возможность получать какие-то сведения об авторе, встречаться с ним и узнавать о его жизни в цифровую эпоху стала еще важнее. Характер влияет на то, как человек репрезентует себя в социальных сетях. Ведь текст всегда выдает настроение автора, а это значит, что к неприятному желчному человеку аудитория, скорее всего, не пойдет».
Интересно, что скандальной репутацией, с точки зрения читателей, может обладать и автор, не замеченный ни в драках, ни в ссорах, ни в краже чужого контента. Так, Джордж Мартин прославился не только своим громким циклом «Песнь льда и пламени», но и тем, что никак не может его завершить. Многим фанатам крайне не понравился финал, придуманный авторами сериала «Игра престолов», и теперь они всерьез опасаются, что Мартин в силу возраста просто не успеет закончить последние несколько томов, и любимая история останется с такой нелюбимой концовкой.
Литературный косплей
Цифровизация действительно диктует свои правила и заставляет авторов активнее включаться в процесс постпродакшна своей книги. Для одних это может быть злом (не люблю вести социальные сети), для других — благом (смогу помочь книге стать более узнаваемой). Редакторы, конечно, горячо приветствуют второй вариант.
«У тех писателей, которые работают над книгой вместе с издательством, успех гораздо больший, чем у людей, которые просто отдают книгу и исчезают. Иногда авторы говорят: “Я должен только писать”. Никто не спорит, я тоже не должна заниматься продвижением. Но если ты любишь свое дело, ты автоматически подключаешься к процессу не потому, что надо, а потому, что хочется. И издательство всегда подхватывает эти инициативы, по крайней мере в моем лице и в лице других коллег из отдела фантастики. Очень важно делать все, что вы можете и что вам органично», — когда-то рассказывала нам в интервью редактор «Эксмо» и создательница своего импринта Кира Фролова.
Что касается литературной репутации, то социальные сети навязывают не только необходимость прилично себя вести, но и прилично выглядеть. Несмотря на то, что литература — словесное искусство, формирование писательского образа нередко строится благодаря его внешнему виду. Сегодня возможность подчеркнуть свою связь с персонажами нередко используют авторы фантастических жанров.
«В прошлом году я жила в Армении на краю леса, гуляла в компании черной собаки в длинных платьях с шалью и играла на арфе. Это очень гармонично сочеталось с тем, что я тогда писала. Грех было этим не воспользоваться. Понятно, что обычно в лес я хожу в треккинговой обуви и спортивном костюме. Но для фотографии и создания образа можно сделать исключение», — рассказывает писательница Анастасия Максимова, выступающая под псевдонимом Уна Харт.
Но и до появления социальных сетей, где можно моментально поделиться новой фотографией с читателями, писатели нередко именно с помощью одежды подчеркивали приверженность к тем или иным ценностям, пытались соотнести себя с героями или «сойти за своего» в определенных кругах. Так, эксперименты с писательским дресс-кодом ставил Александр Пушкин, долго отказывавшийся носить любую форму казенных учреждений и намеренно подчеркивающий свое «гражданское» положение. При этом Пушкин был, пожалуй, первым российским автором, который отстаивал легитимность писательства как профессии.
После выхода в отставку Лев Толстой отрастил самую знаменитую в русской литературе бороду (солдатам и офицерам разрешались максимум усы), надел крестьянскую рубаху и пытался примерить на себя образ «мужика», что не могло не эпатировать публику. Граф, конечно, так и остался графом даже за плугом, но со временем у него сложился образ мудрого старца, и тут длинная борода и подпоясанная косоворотка явно сыграли Толстому на руку.
Крайне внимательно к своей сценической одежде относился Владимир Маяковский, чья знаменитая желтая кофта стала символом футуризма. Эта вещь была призвана разрушить традицию выступать перед публикой в строгом костюме, и купил ее поэт вовсе не потому, что у него не было денег на фрак.
«Решив, что наряд его примелькался, он потащил меня по мануфактурным магазинам, в которых изумительные приказчики вываливали нам на прилавок все самое яркое из лежавшего на полках. В. Маяковского ничего не удовлетворяло. После долгих поисков он набрел у Цинделя на черно-желтую полосатую ткань неизвестного назначения и на ней остановил свой выбор», — вспоминал Бенедикт Лившиц.
По сути современные писатели идут по стопам предшественников, с помощью одежды закрепляя за собой определенное амплуа.
«Для меня создание репутации — это конструирование некоего персонажа в жизни. И мне кажется, что моя репрезентация в социальных сетях — это и есть персонаж. Но вне всяких сомнений очень важно строить не только внешнюю картинку, но и бережно относиться к тому, где я появляюсь, с кем я разговариваю, что я рекламирую», — делится Анастасия Максимова.
Скажи, кто твой друг
Писательница рассказывает, что очень тщательно выбирает интервьюеров и площадки, на которых будет опубликован материал о ней и ее творчестве. Если ресурс кажется одиозным, а с автором будущего материала у Анастасии не совпадают ценности и взгляды, она отказывается, несмотря на то, что это могло бы повысить продажи ее книг. Большой проблемой для нее в свое время было избавиться от упоминания «Cosmopolitan». Проработав некоторое время в журнале, она до сих пор пытается уйти от амплуа «девочки из Космо»:
«Поскольку я работала в самом социально неодобряемом сегменте и писала о сексе, то встречала очень разную реакцию на мои материалы. Для одних это было чем-то смешным (поразительно, насколько взрослые люди могут забавляться историями о сексе, насколько для них эта тема до сих пор табуирована), другим казалось, что я развращаю читателей».
Как журналистка Анастасия Максимова освещала еще множество разных тем, среди которых — ВИЧ-диссидентство, онкология и права женщин, но именно тема секса была связана у читателей и с «Cosmopolitan», и с ней самой. А значит… «что может написать девочка из Космо?». Теперь Анастасия очень внимательно относится к каждому акту своей профессиональной коммуникации:
«Литературный рынок, будем честны, очень маленький. Я бы даже сказала, что российский книжный рынок — провинциальный. И поэтому все знают, кто к кому ходит, кто с кем разговаривает, кто что делает, кто у кого переманил авторов. Поэтому, на мой взгляд, самое важное для писателя это быть “прозрачным”. Я знаю случаи, когда автора не брали в издательство из-за его репутации, случаи, когда площадки отказывались размещать и продвигать тексты того или иного человека или даже случаи, когда авторы отказывались публиковаться в издательстве, где публикуется некто, чьи ценности идут вразрез с их взглядом на мир».
Последнее подтверждает и Елена Холмогорова:
«Думаю, что я не готова принять в публикацию текст человека, чьи взгляды коренным образом расходятся с моими, даже если текст будет весьма интересным. Человеческие соображения все равно перевесят. Потому что здесь на кону еще и репутация издателя».
При этом, по словам Елены Сергеевны, она готова рассмотреть произведения писателей, имеющих репутацию массовых или работающих в якобы «низких» жанрах, и тут ключевую роль будет играть именно качество материала:
«Человек не обязан оставаться всю жизнь в одной парадигме, вполне возможны и интересные переходы. Качественные и хорошие тексты бывают в разных регистрах, и для меня практически не существует табеля о жанрах. Как читатель я могу отдавать предпочтение тем или иным направлениям, но как издатель — способна наступить на горло своим читательским пристрастиям, если понимаю, что текст того достоин».
Возможно, именно с жанровой градации и привязки писателя к определенному направлению или аудитории и надо было начинать. Однако тут волей-неволей пришлось бы использовать своеобразный читательский «табель о рангах» и вешать ярлыки. А ведь история литературы знает немало блестящих «переходов». Так, Гоголь, написавший, по сути, фэнтезийный сборник «Вечера на хуторе близ Диканьки», в то же время был блестящим писателем-реалистом. А поэт Пастернак также виртуозно работал с прозой. Сегодня даже нобелевские лауреаты, такие как Ольга Токарчук или Кадзуо Исигуро, пробуют себя в разных жанрах и формах, неизменным остается только качество текста, но это уже совсем другая история.