Децим Метилий, первый центурион гастатов, готовился к еженедельному совету командующих и как обычно репетировал речь, пока я помогал ему одеваться. Сегодня случай предстоял особый: на встрече будет присутствовать сам легат. На днях в Лондинии произошло убийство — событие для такого большого города заурядное, если бы покойником не был один из клиентов легата. Человечек для мелких поручений, редкостный, по рассказам, говнюк, но все же один из его людей, а, как говорят римляне, с возвышением господина возвышается весь его дом — включая родственников, кормящихся с его стола клиентов, да что там, всей челяди чуть не до последнего раба. Разобраться в деле было поручено моему хозяину.
— Итак, — пробасил он, — с самого начала было понятно, что убийца, увы, не из гражданских: удары нанесены глубокие, почти насквозь, явно гладиусом, а не ножом, какой обычно используют местные банды. Далее… — Он слегка кряхтит, когда я затягиваю его пояс, скоро придется делать новую дырку. — В увольнении в тот вечер было полсотни человек. И я должен еще раз поблагодарить тебя, мой дорогой Антигон, за твою проницательность. — Я склоняю голову, но ничего не говорю, его не надо перебивать. — Если бы не ты, мы бы сейчас все еще вели дознание. Огрызок яблока — кто бы мог подумать! Легионер со сломанным зубом, конечно, не редкость, но чтобы вот так, сразу три, кусать пищу приходится клыками — такой нашелся среди них только один. Он мне сразу не понравился, видно, что нрава неуемного. Отнекивался, конечно, да что там, пьян наверняка был, сам не помнил, что натворил. Ну да он подчиненный Гая Силия, уж тот из него признание выбил — тут кто угодно сознался бы. Да еще и туника у него нашлась со следами крови.
Хозяин замолкает. Я встаю на колени и завязываю шнурки на его калигах: на правом, затем на левом. Всегда в этой очередности.
— Вот что, про яблоко я умолчу, на смех поднимут. Допросил всех как положено, нашел виновного. Но ты молодец, Антигон. Только ты не думай, что умнее меня, слышишь? Раб не должен быть слишком умным.
— Конечно, господин. — Встаю, осматриваю его, поправляю складки на тунике, киваю, все хорошо.
Уверенной неспешной походкой, позвякивая наградными знаками и украшениями на поясе, он выходит из нашей казарменной комнатки навстречу новому успеху — гораздо большему, чем он ожидает.
Я же, выждав немного, отправляюсь на легионный продуктовый склад. Надо пополнить наши запасы оливкового масла, но это только повод. Так сложилось, что для личных рабов склад стал местом коротких встреч. К вечеру служащие здесь легионеры уже уходят отдыхать, на хозяйстве остаются рабы. И это возможность несколько минут побыть самими собой, среди равных, немного посплетничать, обменяться новостями.
Вхожу в плохо освещенное, пропахшее кислым вином и прогорклым маслом помещение. Завсегдатаи уже здесь, даже присели за стол, по случаю собрания командиров можно не сильно торопиться. Старый Бартл скрипит про то, как хорошо ему будет житься в Испании: его господин, первый центурион триариев — старший центурион всего легиона — уходит в отставку. Он рассказывает нам про это всю неделю, и мы рады, когда его прерывает Деорса:
— Хоть бы сегодня об этом уже объявили, и вы поскорее уехали, нет мочи тебя слушать.
Все угодливо смеются, и я тоже. Деорса — раб самого префекта лагеря и, сообразно старшинству господ, считает себя выше остальных собравшихся. Я не против, скорее наоборот, ищу возможности поближе сдружиться с ним. Деорса отпивает из деревянной кружки — вода, никакого вина, не то хозяин учует, — делает рассудительное лицо и продолжает:
— Уйдет хозяин Бартла, место освободится. Кто займет, знаете? Думаете, Гай Силий? — Он делает паузу, поочередно смотрит на каждого. — А вот и нет. Тот, конечно, следующий по рангу, но не видать ему должности! А почему? Все из-за того убийства! Господин легат будет в ярости, когда узнает, что убийца служил в центурии Гая Силия!
Собравшиеся согласно кивают, впрочем, не то чтобы эти умозаключения были им особо интересны. Как и мне.
— А значит, кто станет новым старшим центурионом? Следующий за Гаем по званию, господин Децим Метилий, твой хозяин, Антигон!
У меня уже заготовлено изумленное выражение лица. Деорса с достоинством, многозначительно кивает, а я в который раз пытаюсь разгадать: правда ли он не так уж умен или столь убедительно разыгрывает такую роль. Скорее, все же первое — хороший раб и правда не должен быть умнее господина, а его хозяин заслужил свой пост за счет благородного происхождения, вовсе не за ум или другие таланты. Но я буду учтив и продолжу с ним сближаться. Теперь его господин будет непосредственным начальником моего Децима, и так я смогу узнавать много полезного. Как полезен был старик Бартл — вот уж чья болтовня оказалась драгоценным подарком.
Деорса продолжает смотреть на меня, мне надо сказать что-то, соответствующее его ожиданиям. Пока быстро размышляю над ответом, меня выручает один из служащих на складе рабов.
— Ба, убийце-то ужин пора отнести. Другого-то, поди, сослуживцы подкармливали бы, а этого — ой вряд ли, говорят, не шибко его любили, больно злоблив был.
Он кладет в корзинку ломоть хлеба и головку чеснока, ставит туда же кувшин воды. Я поворачиваюсь к мешкам с провиантом, достаю яблоко и подкидываю его в корзинку.
Сам не знаю, зачем я это сделал. Это похоже на издевку над несчастным, которую тот, к тому же, вряд ли поймет, но на самом деле мне его даже немного жаль. Болван, разумеется, к убийству не имеет никакого отношения. Ему просто не повезло служить не у того командира и быть достаточно приметным. Сгодился бы любой с парой сломанных зубов, таких среди легионеров каждый пятый, а у этого, когда мой господин первый раз собрал всех бывших в вечер убийства в увольнении, имелась еще и ссадина на скуле да сбитые в драках кулаки — в вину такого легко поверили. После этого оставалось неприметно покопаться в пищевых отходах, а позже сопровождать господина при осмотре места убийства. Что до крови на тунике — тут просто удача, жест богов, хотя это и неудивительно — скорее всего, это его собственная кровь, поранился на тренировке или во время какой-нибудь потасовки в таверне. Никто не стал особо разбираться: нашелся виновный, из него выбили признание, на это и был мой расчет.
Вслед за ушедшим расходимся и мы. Даже в лагере, полном вооруженных людей, рабам не следует собираться вместе надолго. Спешу к себе: октябрь, и сумерки наступают рано. Уже выставлены вечерние караулы, и, хотя меня хорошо знают, в это время рабу по лагерю лучше не разгуливать.
Вернувшись, зажигаю сразу два светильника, нет, пожалуй, зажгу все четыре — два настольных, включая один большой — на три фитиля, и оба подвесных. Люблю, когда светло.
Подхожу к домашнему алтарю, воскуряю ладан перед статуэткой Минервы. Господин позволил держать ее у себя среди других богов. Хоть и не Марс, которому он, конечно, поклоняется в первую очередь, она для него тоже божество войны. Для меня же она Афина, богиня мудрости. Она помогала мне до сих пор, и еще больше мудрости мне понадобится в дальнейшем. Дециму Метилию всего тридцать шесть, он неглуп, смел и энергичен. Новая должность станет для него, если боги будут благоволить, не последней. Это значит — шанс войти во всадническое сословие, стать элитой Рима, а там — как знать, каких высот он достигнет. Сам и с моей скромной помощью.
Но сейчас нужно решить насущные вопросы. Господин скоро вернется, и надо приготовить ему ужин и воду для умывания. Ужинает он просто. Хлеб, оливковое масло, разбавленное вино, кусок сыра. От лука, наверное, откажется, но на всякий случай положу. За годы рабства я в какой-то степени полюбил простые монотонные действия, выполняя которые можно одновременно размышлять.
Подумать было о чем. Чтобы к господину в будущем не возникло вопросов, нужно решить, как поступить с настоящим убийцей. Одному Аиду известно, кто это, но загадка не слишком сложная.
Это кто-то из гражданских жителей города. Легионер не стал бы пользоваться гладиусом, почти у каждого при себе есть кинжал, он куда сподручней для городской стычки, да и нанес бы опытный воин всего один удар, ну, может, два. На что еще я обратил внимание, когда господин осматривал труп: колотые раны были слишком уж широкие. Современные мечи узкие, такую оставил бы широкий гладиус, такой был в ходу лет пятнадцать назад.
Скорее всего, убийца — сын одного из ветеранов, после отставки поселившегося в городе. Покойник оскорбил его или, скорее, его жену или возлюбленную, и тот подстерег его с отцовским оружием, молодая горячая кровь. Все это несложно было бы проверить — порасспрашивать городских на рынке и по тавернам… Но пожалуй, лучше будет вообще ничего не предпринимать. Если убийце хватило ума не попасться за эти дни, вероятно, он достаточно благоразумен, чтобы и дальше хранить свою тайну. Скорее всего, он даже скрылся из города — обычное решение в таких ситуациях.
Стало быть, буду считать дело завершенным.
Поднимаю тяжелое дубовое ведро, плескаю воды в бронзовый тазик для умывания. Смотрю, как рябь мечется от стенки к стенке, наконец, успокаивается. Вглядываюсь в отражение — лицо сорокалетнего худощавого мужчины, в полумраке выделяются большие глаза, живые, но немного усталые. Зачем все это мне, не обделенному умом, но безродному греку, волей богов ставшему рабом? Здесь все очевидно: с возвышением господина возвышается весь его дом.
В отражении появляется улыбка. Широкая. И еще шире.