В галерейном зале было шумно и тесно. Впрочем, как и всегда. Помимо привычных покупателей — солидных мужчин в возрасте, — попадались худощавые дамы с жиреющими собачками, жирнеющие дамы с сухощавыми собачками, молодые мамочки и визуализация их будущего богатства — прыщавые подростки. Все они даже не знают о моём тяжёлом детстве и автостопной юности. Хотя, по сути, ни то ни другое для присутствующих ценности не имеет. Тут всегда важен эмоциональный фон события, а не его красочные детали.
Кто-то называет их стервятниками, кто-то — безумными коллекционерами. Наверное, мне тоже захочется под старость приобрести нечто свеженькое, чтобы поднять настроение или же, напротив, отыскать смелость уйти из жизни. А пока я надеюсь распрощаться со своим грузом. Поэтому и пришла на торги. Торги собственных воспоминаний.
Аукцион похож на ремонт или переезд: подготовка тянется бесконечно, и кажется, что по итогу ты ничего не успел. Дескать, ещё не все воспоминания декорированы так, чтобы привлечь побольше внимания, не все они надежно упакованы в коробки, чтобы детсадовская каша не смешивалась со студенческим супом, мухи — с котлетами, а зерна — с плевелами. Ассоциативный ряд можно продолжать бесконечно, но какой смысл, если за него не платят. В отличие от памяти.
Да, за торги я получаю такой процент от продаж, что многие из моих знакомых помладше, узнав о нём, бросились вести личные дневники. Надеются, это поможет сохранить памятные события их жизни. Но, как я уже сказала, здесь требуются не художественные подробности, а яркие эмоции, которые по прошествии лет хоть и побледнели, но еще способны поразить в самое сердце. Или куда пониже, ведь грешников на торгах тоже хватает.
Аукционы памяти устраивают в галереях, и это не просто дань искусству: в материальном воплощении все воспоминания выглядят как картины. Чем плотней и насыщенней воспоминание — а иногда оно состоит из нескольких фрагментов, связанных не временем, но отношением человека, — тем крупнее будет аукционный лот. Потому, например, мои воспоминания о безбрежной и романтической стороне путешествий собрались в невообразимо гигантский и пошловатый горно-морской пэчворк, за который в конце вечера до последнего боролись трое мужчин в шаблонных беретах. Ох уж эти творческие личности — искатели лёгкого вдохновения. Потом они будут муссировать мой опыт, перерабатывая его в очевидные инсталляции или занудные пейзажные очерки. Как по мне, настоящая память о поездках кроется именно в их неприглядной стороне, на изнанке каждого из лоскутов памяти. Вот, например, я убегаю от машины с албанскими националистами. Или вот я пытаюсь выбраться из грузовика, чтобы меня не увезли в Элисту пасти овец. Но перевернуть купленную картину и вглядеться в её задник додумываются только избранные.
Не секрет, что картинки из прошлого обычно обрастают в голове провокативными, а то и компрометирующими деталями. Поэтому на аукционах запрещено называть имя человека, чью память распродают на торгах, а сами лоты занавешены тканью. Плотность её зависит от давности событий: как правило, никому не бывает стыдно за проделки детства, чего не скажешь о свежих воспоминаниях. Так что все подробности покупатель видит уже после, а до тех пор ему остается довольствоваться лишь описанием, зафиксированным с моих слов.
Тем не менее владельцы воспоминаний, хотя теперь их правильнее назвать поставщиками, могут присутствовать на торгах анонимно. У них есть право выкупить обратно одно воспоминание, но на общих основаниях, то есть выиграв торги. Иногда за собственную память надо побороться: торги могут длиться несколько часов подряд, прежде чем отступят остальные желающие и раздастся долгожданный стук молоточка.
Первые часы моего аукциона тоже тянулись долго из-за ожесточенных торгов: распродавали детство. Вот я сижу на горшке и боюсь, что от гриппа умру я или тетя, потому что вся семья лежит с температурой. Прошу у бога, чтобы умер кто-то другой. В эту ночь умирает дедушка. Вот я в последний раз вижу папу, как раз на похоронах деда: синее толстое пальто на синтепоне, бежевая меховая шапка. На аукцион, к слову, выставили совсем немного моих воспоминаний об отце, но не из вредности, а из-за отсутствия, так сказать, фактуры. Вот, например, отец хочет запереть меня в своей комнате (куда мы с мамой иногда приходим на выходные), пока он сходит в магазин, но я наотрез отказываюсь, потому что уверена, что обо мне забудут и больше никогда не придут.
Вот и день смерти бабушки. Мой маленький розовощёкий пузатый пупс в пижаме (не то с котиком, не то с песиком) в одну секунду превратился в старую тряпичную куклу. Её последний хрип из лёгких, когда бабушку перетаскивали со стула на кровать, давно стал звуком моего внутреннего будильника. А потом ещё была бабочка, которую мы с тетей чуть не прибили палкой в подъезде в день похорон, рассчитывая вытащить её на улицу. А может, всё-таки и прибили. Но тогда я была уверена, что это бабушкина душа.
Только не надо думать, что я жадная. Хорошие воспоминания в галерее тоже были. Вот я слышу, как меня на уроке чтения хвалит случайно зашедший завуч, и решаю, что непременно стану известной на весь мир. Вот я выигрываю модный mp3-плеер за лучшую речь на городских дебатах. Вот мое стихотворение публикует на своем сайте Муслим Магомаев. Вот я встречаю любимую музыкальную группу из Финляндии в воронежском магазине.
На самом деле расставаться с радостными воспоминаниями проще: они не нужны покупателям для тёмных делишек или создания шедевров, а значит, ты избавлен от чувства вины и зависти. Люди просто умиляются прошлому, как и ты сам во время приступов ностальгии. С плохими воспоминаниями всё иначе, и дело тут не только в их дальнейшем использовании. Так уж повелось, что всевозможные травмы, печали и горести увязают в человеке, как жуки в янтарной смоле. Да, они твоя боль, но они же и твоя ежедневная речь. Отказаться от таких воспоминаний значит дать обет молчания. По крайней мере, до появления новых трагедий.
Впрочем, что для одного — плохое воспоминание, для другого — пустышка. Одна миловидная тетенька изъявила на аукционе желание купить воспоминание, как в пять лет соседские пацаны заперли меня в комнате и потребовали снять трусы. Чтобы посмотреть, «как там у девочек». У меня это воспоминание не вызывает ровным счётом никаких эмоций, но об этом никто не знает, так что всякие извращенцы, постоянные обитатели торгов, уверены, что получают не просто картину, а мощный долгоиграющий фетиш.
После ажиотажа на детских воспоминаниях торги пошли на спад. Мне пора было определяться со своим выбором. Поначалу я думала, что возьму что-то редкое или оригинальное. Но при очной встрече с лотами, пусть и укрытыми от въедливого глаза, я поняла, что нужнее всего — самые универсальные, а потому и самые прочные артефакты. В коротких и простых воспоминаниях удобнее разглядывать лаконичные главные детали, увеличивая воображаемый масштаб чуть ли не до бесконечности. Плоть воспоминания важнее его размера и чувственного ореола вокруг. Расхожее воспоминание, которое есть у всех или почти у всех, похоже на неудачную фотографию, о которой пишет Мария Степанова в «Памяти памяти». На него так же никто не претендует, но при этом в нём остается пространство для собственных домыслов, приращения символической значимости. И потому я купила, пожалуй, самое стереотипное женское воспоминание — свадебную фотосессию. Вернее, всего минут пять из неё.
Три человека поднимаются к Троицкой церкви над грузинским посёлком Степанцминда. Мелкие дождевые капли путаются в платье, паникуя при столкновении с пайетками. Сиреневый венок на голове темнеет, впитывая всё больше влаги, и уже сам походит на тучу. Времени на фотосессию до разгара грозы остается всего ничего, и промокшие люди сокращают путь. Они идут не вокруг горы по натоптанной тропинке, а прямиком вверх по склону. Невеста цепляется за траву при каждом шаге, чтобы не скатиться обратно. Фотограф бережно прижимает к груди объектив и крестится.
Три человека выползают буквально из-под земли на смотровую площадку. Удивленная группа еврейских туристов при виде девушки в свадебном платье громко и одобрительно восклицает: «Мазл тов». В отдалении одобрительно и громко ржёт лошадь.
Это воспоминание — идеальный элемент пазла, у которого по краям все типы креплений. Фрагмент, подходящий к любой мозаике, достаточно лишь немного покрутить. В нём и про силу любви, и про преодоление испытаний. Но главное — в нем про меня. Не про маму и папу, не про бабушку и дедушку, не про попутчиков и соседей, а про меня.
Раз, два, три — продано!