Петр Петрович суетливо шаркал по дому, разыскивая свой картуз. Остальные вещи были собраны в холщовый рюкзак, старое охотничье ружье лежало на кровати. Там же, на краешке, сидела женщина, спрятав лицо в морщинистые ладони, и тихонько всхлипывала. Сестра Петра Петровича — Вера Петровна.
— Хватит дуру корчить! Помогла бы лучше картуз найти.
— Петя, Петя! — убивалась Петровна. — Ну куда ты собрался? Там снега по пояс. Даже Люба с почтой уже вторую неделю к нам не добиралась.
— Я все сказал. Давно уже. Будет война — я поеду. Где, б**, этот чертов картуз?
Петровна вскочила с кровати, торопливо закачалась в сени, натащила на себя ватник и валенки. Хлопнула дверью, оставив после себя только холодный туман.
***
— Михална, открывай! — колотила в дверь облепленная снегом Петровна.
Дверь со скрипом подалась вперед, и Петровне открылась знакомая картина. Ее подруга, Надежда Михайловна, стояла в одной сорочке и с заплаканными глазами, а муж подруги, Михаил Михайлович, был при параде: старый потертый бушлат, ватные штаны, лыжная шапочка и, как на деревне повелось, ружье на плече.
Петровна схватилась за грудь и осела в сугроб. Михайловна в одних носках и сорочке заторопилась помогать подруге, и вот они уже вместе, черная — в ватнике и белая — в сорочке, лежали на пушистом снежном одеяле.
— Тьфу. Бабьё, — сплюнул Михаил Михайлович и ушел в дом.
***
Вытертая клеенка с выгоревшими на солнце китайскими розами, две кружки со сколотыми ручками, тарелка с хлебом, покрытая пожелтевшей от жизни скатеркой. Воздух наполнен запахом корвалола, а тишину тревожит только мерный хруст дров в печи и тихое шарканье Михайловны. Петровна лежит на кровати, глаза закрыты, руки сложены на монотонно вздымающейся груди. За окном кружит снег.
— Михалыч-то где? — слабо проговорила, не открывая глаз, Петровна.
— Ушёл.
Сосновое полено в печи затрещало, как новогодний фейерверк, застреляло.
— И братец мой ушел. Господи, помилуй.
— Может, тебя дожидается?
В ответ тишина.
— Ох, батюшки, они ж прямо у нас в деревне и навоюются. Полгода уже как не разговаривают.
— Думала, у Михалыча ума поболе. Он-то куда?
— Не знаю, Петровна. Он утром как новости прослушал. Сидит, почернел весь, по столу кулаком стучит. Я его успокаивать, а он: «Уйди»! И как зашуршал по дому. Пенсионное в топку бросил. Ничего, говорит, мне от этих фашистов не нужно. А потом и сумку начал собирать. Мол, в Киев, к нашим поеду. Ох, батюшки. Я ему: куда ты, старый? От переправы до станции ведь по такому снегу не дойдет. Ну разве я ему указ?..
Петровна принялась почти беззвучно бормотать молитву. Михайловна просто смотрела в пол. За окном прогремел ружейный выстрел.
***
Петровна и Михайловна, в платках, одна в ватнике, вторая в тулупе, перекатывались по снегу, карабкались, ориентируясь на стремительно исчезающий след. К переправе. Сначала причитали, потом тяжело дышали. Просто сидели в снегу и плакали. Но стремились навстречу неминуемому горю.
Тучи стали немного редеть, а снежная мгла — отступать. Вдали Михайловна смогла различить два силуэта.
— Вон они, черти! Сидят, курят.
Петровна и Михайловна подходили ближе. Справа от скамейки, на которой разместились мужики, на снегу темнел какой-то огромный мешок. Когда женщины подошли совсем близко, Михайловна разглядела, что это не мешок. Было видно темную синюю куртку и небольшую наплечную сумку «Почта России». Михайловна ахнула, закрыла рот руками в мокрых шерстяных варежках и замотала головой из стороны в сторону. Петровна, близорукая, так ничего и не разобрав, перекрестилась, плюхнулась обессиленная в сугроб.
— Живые. А я помру теперь, сердце колет, сил больше нет.
Мужики, мокрые от снега, без шапок, молча курили.
— Что случилось-то? — выдавила из себя Михайловна и снова принялась трясти головой, не двигаясь с места.
— Что-что? Замерзла.
— Кто? — очнулась Петровна.
— Люба, почтальонша. Куриная ты слепота, — указал Петр Петрович на покойницу.
Петровна закрыла лицо красными от холода руками и завопила. Женский вой постепенно перешёл в всхлипывания. Петровна раскачивалась и тараторила молитвы.
Мужики молча курили.
***
Все вместе еле дошли до дома Михаила Михайловича и его жены. Замялись у калитки.
— Заходи уж, — буркнул Михаил Михайлович, рассматривая снежную корку на своих ногах.
Ввалились в сени, раскидали мокрую одежду. Михаил Михайлович достал бутылку и поставил на покрытый клеенкой стол. Зазвенели граненые стаканы и стопки, крякнула винтовая пробка, водка забулькала по стаканам. Мужчины сели за стол, женщины со своими стопками, поддерживая друг друга, разместились на кровати.
Михаил Михайлович по-хозяйски придвинул стакан Петру Петровичу, взял свой стакан и тихо заговорил.
— Любовь Александровна почти тридцать лет была единственной связью между островом и большой землей. Привозила газеты, пенсию, редкие письма. Раньше мы и сами могли до станции добраться, а теперь что? И продукты она нам привозила, лекарства тоже. Про папиросы никогда не забывала. А теперь что получается? Так сказать, умерла наша Любовь. Нет больше Любви.
Все выпили. Петр Петрович смотрел на свои руки и мял пальцы. Михаил Михайлович занялся печкой.
А на кровати, в углу, облокотившись на настенный ковер сидели их женщины. Все, что у них осталось. Вера Петровна да Надежда Михайловна.