Из служебного входа патологоанатомического отделения выехала тележка с открытым гробом. Врач подкатил ее к погрузочной платформе, шумно выдохнул и вытер рукавом пот со лба.
— Ну вот, проверяйте, — сказал он Марине. — Он?
— Ну а кто еще?
— Лучше проверить, знаете ли. Вдруг не того увезете, а обнаружите только у себя в Но… в Новороссийске?
— В Новосибирске.
Марина остановилась у гроба и смотрела в лицо мертвеца, не моргая. Ее руки безвольно повисли, но пальцы левой легонько постукивали по бедру, отмеряя секунды. Губы некрасиво дернулись — то ли от настоящей скорби, то ли от неловкой попытки ее изобразить. Она всегда была такой — сдержанной, непонятной.
— Че, грузим? — крикнул снизу водитель и неторопливо подошел к открытому кузову своей «Газели».
— Погодите, мы ему сейчас масочку из формалина наложим, чтобы не испор… чтоб сохранился в дороге.
Врач скрылся в здании, а Марина быстро оглянулась, достала из кармана маленькую иконку и сунула ее под окоченевшие ладони покойника. Только иконки в гробу не хватало для полного абсурда! Тело и так напоминало реквизит из плохого ужастика — с желтовато-синеватой кожей, туго натянутой на кости, лысой головой с неровным черепом и залитыми воском ноздрями. Да и костюмеры не особо старались: пиджак на пару размеров больше, белая футболка с мультяшным принтом — как будто сняли шмотки с хипстера-стажера прямо на съемочной площадке. Марина убрала с пиджака чужой светлый волос, неизвестно как попавший в гроб, прошептала молитву и три раза перекрестилась.
Патологоанатом вернулся с какими-то влажными тряпками и оттеснил Марину. Она спустилась с крыльца, подошла к водителю. Тот сочувственно приобнял ее за плечо, но Марина вздрогнула и резко шагнула в сторону — она никогда не позволяла чужим людям себя трогать. Водитель вздохнул, шмыгнул носом.
— Извините, — сказала Марина. — Я просто… Скоро уже поедем.
Он кивнул, спрятал руки в карманы.
— А я весной отца похоронил. В этой же машине вез — сначала в больницу, живого, — а потом, ну, в гробу уже.
Марина взглянула на него снизу вверх, уже теплее.
— Сочувствую.
Между тем патологоанатом закончил возиться с формалиновой маской, выбросил перчатки и закатил тележку с гробом на погрузочную платформу. Она медленно ехала вниз, пока не остановилась вровень с кузовом грузовика.
— Марина! — позвал врач. — Я тут один не справлюсь, кажется.
Марина спросила водителя:
— Александр, поможете?
— Да не вопрос! Давайте только без «Александра» — говорю же, просто Саня!
Вместе с патологоанатомом они быстро погрузили гроб, прикрутили крышку и увезли тележку. Пустая платформа, жужжа, поехала наверх.
Марина заплатила водителю, поблагодарила за помощь.
— Ну, счастливого пути! Увидимся в Новосибирске.
— И вам хорошей дорожки!
Хлопнула дверь, заурчал мотор, и машина тяжело тронулась с места. Мы с Саней остались одни.
***
Со смертью пришла ясность. Последние дни моей жизни размазались и перемешались, слиплись в склизский ком. Раздавленный опухолью мозг, писк оборудования в реанимации, волны морфина — оглушают, зато смывают боль. Чужая женщина со скучающим голосом — медсестра? Рука Марины на моей щеке. Я собрал эти образы уже после, вычислил логически, а в те дни просто пытался продраться сквозь муть, соорудить из ошметков сознания хоть какую-то мысль. Я отчаянно чего-то хотел, но не мог понять, чего именно. Хорошо, что это закончилось.
Со смертью ушла суета. Я лежал в морге, примороженный к своему телу, и ничего не чувствовал. Странно, но я не скучал. Без новостей, без соцсетей, без латте на миндальном молоке и болтовни с бариста, почти без мыслей — не знал, что я так умею. А потом патологоанатом вскрыл мне грудь, и я сбежал. Было больно. Нет, не больно, но я не знаю слова точнее. Холодно, остро, металлически. Отвратительно. Как будто я был сразу и телом, и скальпелем, и рукой врача в латексной перчатке.
В общем, я сбежал, но далеко уйти мне не дали. Я оторвался от выпотрошенного тела и свободной камерой перемещался по комнате. Интерактивное кино, компьютерная игра, VR-тур по квартире в новостройке — я сам делал такое на работе. И, как в нашем VR-туре, выйти за стены помещения я не мог.
На тело я старался не обращать внимания, хоть и оставался к нему привязанным, болтался на длинном крепком поводке. Мертвец выглядел мерзко и нелепо, но это меня не задевало — он не был мной. Я помнил себя симпатичным парнем с фоток в инстаграме: чуть за тридцать, не качок, но и не тощий, модная стрижка, борода. Тот зомби, которого я видел в зеркале последние полгода, тоже не был на меня похож — карикатурный раковый больной, костюм на Хэллоуин, который я собирался снять, как только выйду из больницы.
И вот я снял костюм и выбрался из больницы, хотя и не так, как рассчитывал. Мы с Саней ехали из Димитровграда, где врачи три месяца безуспешно облучали протонами мою голову, в родной Новосибирск. Саня пообещал Марине быть на месте послезавтра утром, как раз к похоронам.
Водителем он оказался вполне приятным: заговорить со мной не пытался, шансон не слушал — включал дорожное радио с обычной русской попсой, а когда связь пропадала, ехал в тишине или насвистывал себе под нос неожиданно знакомую навязчивую мелодию. Я никак не мог вспомнить, откуда ее знаю, пока не подслушал Санин телефонный разговор.
— Да ты что?! — преувеличенно восторгался он. — Кто у нас молодец? Милашка молодец, да? Да? Папка знал, знал, что Милашка всех там порвет!
В ответ из колонок раздался смущенный детский смех и какое-то неразборчивое лепетание.
— А? Чего? Песенку? Опять песенку?!
— Про тла… про тр-р-рактор!
— Да чтоб ее! В гроб ты папку сведешь своим трактором! Ладно, один куплет, ага? «По полям, по поля-ам синий трактор едет к нам!»
Не успел Саня допеть свой куплет, как девочку сменила в телефоне сердитая тетка и завела долгий разговор про алименты, Санино пьянство, блядство и безответственность. Он моментально завелся и, убедившись, что дочь не слышит, заорал на бывшую матом.
Я быстро потерял интерес к их беседе и смотрел на дорогу. Темнело, с неба плевками падал на асфальт мокрый снег, ветер сдувал с деревьев последние листья. Мы проехали мимо ветхой деревушки, проползли несколько километров по разбитой дороге и остановились на большой парковке у придорожного кафе. Пока Саня ел, я наблюдал за другими дальнобойщиками и редкими путешественниками на легковушках. Они курили у крыльца, болтали по телефону, смеялись, ругались, целовались. В окнах кафе мигала гирлянда, хотя до Нового года оставалось почти два месяца. Я хотел попасть внутрь, подглядеть, подслушать, но мертвое тело в гробу держало меня при себе.
Наконец, Саня вернулся и тут же завалился спать. В кабине прямо за сиденьями было устроено крошечное спальное место — полка, как в плацкарте, с потрепанным спальником и маленькой дорожной подушкой. Саня залез в спальник, поставил будильник на телефоне и захрапел.
Впереди меня ждала долгая пустая ночь. Я подобрался поближе к Сане и разглядывал его крупным планом: покрасневший нос с фиолетовой сеточкой капилляров, серая шапка в катышках, широкая загорелая рука с грязными ногтями, торчавшая из-под небритой щеки. Я почувствовал пальцами колючую щетину и мягкую подкладку спальника, услышал запах немытых волос, исходивший от подушки. Ужасно хотелось спать, тяжелая воронка где-то в затылке затягивала внутрь, я с трудом соображал. Что-то было не так. Изжога от жирной еды? Нет, не она. Завтра, все завтра, сейчас спать. Стоп! На мгновение я вспомнил, кто я такой, увидел Саню со стороны, а потом его тело снова меня поймало. Сон давил со всех сторон, я попытался пошевелиться, но это было слишком сложно. Наконец, я сосредоточился и с огромным трудом перевернулся на другой бок.
***
Проснулся от звона будильника. Саня нашарил телефон под подушкой, нажал на кнопку и со стоном открыл глаза. Я снова видел его со стороны. Попробовал оказаться близко-близко, как вчера, разглядывал поры на его коже и расширенные в сумерках зрачки, но стать им больше не мог.
Мы не торопясь ехали по трассе, светило солнце, по небу ползли пушистые облака, но мне было не до пейзажей. Что, если я правда могу поселиться в Санином теле? Снова почувствовать вкусы и запахи, напрягать мышцы, бежать, кричать, двигать предметы, прикоснуться к другому человеку. Что, если у меня будет время? Я допишу свою игру, которую так медленно обдумывал и слишком долго откладывал. Увижу северное сияние, прыгну с парашютом. Стану отцом и сам спою ребенку идиотскую песенку про синий трактор.
Я улетел мечтами в далекое будущее, но синий трактор вернул к реальности. У Сани уже была дочь, и он уже пел ей песни.
Тем временем Саня остановился на обочине и заварил доширак кипятком из термоса. Быстро съев его под какое-то тупое видео с ютуба, он откинулся в кресле и прикрыл глаза. Я не верил своей удаче. Прислушивался к его ровному дыханию, наблюдал, как движутся глазные яблоки под закрытыми веками, а потом усилием воли направил себя в его тело. Снова накатила сонливость, но на этот раз я смог ее перебороть. Пошевелил рукой. Ногой. Разлепил глаза.
У Сани — у меня! — побаливала спина, чесалась правая ступня, во рту пересохло и чувствовался привкус соли с говяжьим ароматизатором. Но, черт возьми, это было настоящее, живое, вполне здоровое тело! Оно не лежало в гробу, не умирало от рака — оно могло прослужить еще много-много лет!
Я долго сидел в кресле, направляя внимание в разные точки. Чувствовал, как стриженный под ноль затылок соприкасается с подголовником. Постукивал ногтем по пластику приборной панели. Втягивал воздух тонкой прохладной струйкой и медленно выпускал его обратно. Губы пересохли, я облизал их и почувствовал запах Саниной слюны. Сделал глоток воды, покатал во рту, проследил его путь по пищеводу.
Я снова был живым — и, как всякий живой, в итоге я заскучал. Пора было выйти на улицу, в холод и ветер, пробежаться, размяться, помахать руками и ногами — и неважно, как глупо я буду выглядеть. Я открыл дверь, спрыгнул на асфальт и чуть не упал. Ледяной ветер моментально вытянул все тепло, накрыла паника, и я не мог даже пошевелиться, а потом вдруг разозлился, заорал — и через мгновение опять видел Саню со стороны. Тяжело дыша, он тряхнул головой, пнул колесо машины и залез обратно в кабину.
Весь остаток дня Саня гнал раза в полтора быстрее, чем раньше, и постоянно присасывался к термосу с кофе. С каждым часом я тревожился все больше — казалось, он вообще передумал спать. Судя по навигатору, до Новосибирска оставалось четыре часа пути — он мог добраться туда глубокой ночью, снять номер в гостинице, а утром сдать меня Марине и уехать куда подальше. И тогда я останусь без тела. Мой труп закопают в землю, а я буду висеть над кладбищем и разглядывать ворон. А может быть, священник споет по мне панихиду, и я отправлюсь в ад или в рай. Наверняка Марина заказала мне отпевание: она верила в Бога еще когда мы были женаты, а в последние годы совсем ударилась в религию. Возможно, так будет лучше всего. У Сани хоть дочь, а меня вообще никто не ждет. Даже у Марины теперь своя жизнь — с мужем, сыном, ипотекой и дачей у озера.
Ну уж нет, нахер! Плевать мне на справедливость! Я. Хочу. Жить. Я боролся, прошел пять курсов химии и тридцать сеансов облучения, я мог тысячу раз сдаться, тупо лечь и сдохнуть, но я все вытерпел, чтобы жить. Гребаному Сане в страшном сне не приснится та боль, которую я испытал! Я использовал каждый чертов шанс, и этот уж точно не упущу, хрен тебе, Саня! Усни, закрой глаза хоть на секунду — и я заберу твое тело. Я буду жить, я! А тебя не будет.
Саня наконец остановился. Припарковался на широкой обочине, заглушил мотор и достал из бардачка бутылку дешевого коньяка. Выпил сразу с четверть, обернулся и с улыбкой погрозил пальцем кузову своей машины. Посидел в задумчивости, схватил телефон и набрал в поисковике: «молитва для изгнания духа». Тоже мне экзорцист! Он открыл первые три вкладки, попытался вызубрить текст, но потом махнул рукой и пошел в кузов прямо с телефоном. Я наблюдал, как Саня бормочет молитвы над моим гробом, и просто ждал, когда он ляжет спать.
Но спать Саня не торопился. Вернулся в кабину, еще раз хлебнул из бутылки и начал сочинять эсэмэски. Он промахивался мимо клавиш, исправлял опечатки, долго думал над каждой фразой. Я старался не вчитываться, но успел заметить, что его послания очень напоминали прощальные записки. Он писал дочери, как ее любит, обещал стать самым лучшим на свете папкой и устроить ей «опупительный» день рождения. Длинно и слезливо извинялся за все перед бывшей. Благодарил «Натусика» и «Юленьку» за удивительные ночи, большую любовь и все в таком духе. В конце концов, Саня отправил все сообщения, потер лоб, надавил ладонями на глаза, а когда убрал руки, я увидел, что он плачет. Так он и уснул — в водительском кресле, с мокрыми щеками и опухшими покрасневшими веками.
Я легко скользнул в его тело. Сон и коньячный дурман путали мысли и сковывали движения, но я мог их игнорировать — как мог жить с болью и тошнотой долгие месяцы перед смертью.
Вот и все. Я жив, а Сани больше нет. Мое (Санино? Нет, мое!) тело вдруг сжалось, дыхание перехватило, из горла вырвался задушенный вой, а из глаз потекли слезы. Воспоминания о смерти толкались в сознании, кричали все сразу, так, что сложно было отделить одно от другого. Умирает мама, я стою с каменным лицом на ее похоронах, а потом сжимаю зубами мокрую подушку. Держу палец над зажигалкой, пока могу терпеть. Врачи говорят, что мне не на что больше надеяться. Я нахожу в мышеловке мертвого мышонка и закапываю его во дворе. Теперь я убийца. Саня фальшиво поет песенку про трактор. Саня смотрит на меня из зеркала заднего вида. Сане очень страшно!
Мне нужно подышать. Я выхожу из машины в метель. Снег приятно покалывает щеки, воздух освежает. Становится легче. Но я убил человека, вашу ж мать, я убил человека! Я убил Саню! Стой, дыши, просто дыши. Не позволяй мыслям унести тебя — это всего лишь мысли, они не могут навредить. Психотерапевт учил меня техникам разделения. Первая: не «Я убил человека», а «У меня есть мысль, что я убил человека». Черт-черт-черт, какой бред! Вторая техника: пропеть свою мысль на какую-нибудь дурацкую мелодию. «По полям, по полям… Я убил, я убил. Я уби-ил Са-аню, ля-ля-ля-ля!». Боже мой, это ужасно, Саня, прости меня, пожалуйста, прости! Саня, Саня, забери меня отсюда!
Я стою на коленях в свежем снегу, рыдаю, щеки горят, слезы смешиваются с соплями. Постепенно я выдыхаюсь и замерзаю. С трудом доползаю до машины, лезу обратно в кабину, включаю печку и допиваю коньяк. В голове звенит, мыслей больше нет. Сижу в тишине, не знаю, как долго. Лобовое стекло запотевает от моего пьяного дыхания.
Я знаю, что смогу жить дальше. Будет нелегко, но я смогу — убийцы живут, это не смертельно. Есть психиатры, антидепрессанты, наркотики, экстремальный спорт — сотни способов отвлечься и не думать. Сотни способов ослабить боль, придавить и сдержать злокачественную опухоль внутри себя. Сдержать, но не избавиться.
Я устал, ужасно хочу спать. Если я усну, Саня вернется. Пусть так.
Давай, Саня, забирай! Это твое.
Рецензия писателя Екатерины Федорчук:
«В целом очень сильный текст получился. Живой текст о мертвом человеке. Но мне кажется, что некоторые части текста, сами по себе написанные просто прекрасно, не согласуются… нет, даже точнее — не гармонируют друг с другом.
Я условно выделяю в рассказе три части, каждая из которых имеет свои достоинства.
Первая часть — текст от лица Марины. Хотя формально получается, что повествователь и в первой части — это покойник, но по смыслу, по духу, по эмоциональному настрою это взгляд на ситуацию с точки зрения Марины.
Вторая часть — это условно до того момента, когда покойник попробовал войти в тело Сани. Она написана совсем в иной тональности, и идея, лежащая в основе этого текста, весьма интересна. Это взгляд на жизнь глазами того, кто ее утратил. Как ценна жизнь, как прекрасны любые ее проявления. Автор не произносит эти слова вслух, но само описания всех обыденных мелочей говорит само за себя: жизнь это ценнейшее сокровище!
А дальше несколько меняется жанровая природа текста. Первые две части были вполне реалистичны. Теперь же мы вдруг оказываемся внутри рассказа в стиле хоррор. Мертвец пытается уморить водителя! Только написан этот рассказ не от лица жертвы, а от лица нападающего. Очень необычно и очень интересно! Замечательны в этом рассказе момент эмоционального переключения. Мертвец не испытывает эмоций. Он испытывает жажду жизни. И сначала даже непонятно, что он совершает ужасные, страшные действия. И только когда Саня начинает прощаться с жизнью, становится понятно, что происходят ужасные вещи. Это очень интересное и сильное перезаключение, причем прекрасно написанное.
Очень сильный момент, когда эмоции тела Сани становятся эмоциями героя. Он рыдает слезами своей жертвы, тело оплакивает смену души. Жуткий момент, отличный.
А вот финал… С одной стороны, мне нравится, что история завершилась очень определенно. Так, как хочет мертвец, не будет. У автора получается, что они будут бесконечно делить между собой это сонное тело… В этом есть своя правда и правда весьма ироничная.
Но я бы сделала еще один шаг в сторону иронии: пока они будут делить тело, некому будет вести машину. Тело Сани, увы, тоже умрет… Замерзнет на дороге. Мне кажется, можно было бы об этом упомянуть прямым текстом, потому что этот исход недостаточно очевиден.
Итак, все три текста написаны отлично, но вмести они не гармонируют. Первые два отрывка как бы тянут одеяло на себя, и кажется, как будто это три разных текста просто соединили механически.
Не призываю сокращать первую и вторую часть кардинально, все-таки жалко. Хорошие тексты. Но советую автору подумать, можно ли сделать так, чтобы на них не падал сюжетный акцент, чтобы они не отвлекали нас от главного действия.»
Рецензия писателя Романа Сенчина:
«Рассказ очень сильный, оригинальный, с неожиданным финалом, тщательно выстроенным сюжетом. Рассказ и живописный, и психологически глубокий. Есть по-настоящему жуткие сцены, эпизоды. Мне стало не по себе от этого: «Марина убрала с пиджака чужой светлый волос». И то, что это, получается, покойник наблюдает за живыми в первой главке, тоже жутковато. Желание и попытки души покойника переселиться в тело живого очень хорошо придумано. Вот только души водителя практически не видно. Впечатление, что ее у водителя и нет. Стоило бы ее показать отчетливей, может, диалог душ написать. Дескать, я душа талантливого, рано умершего человека, а ты — простого водилы… Мысль в финале, что душа покойника, завоевав тело живого, возвращает его обратно, интересная, важная. Вообще, по-моему, у автора большое писательское будущее.»