«Жидовка!» Слово — грязное, липкое, выпрыгивает, как коричневая лягушка. Скачет по пыльной выжженной зноем дорожке, оставляя за собой противную слизь. Людка Тяпкина по кличке Тяпка выплевывает из своего узкого рта одну лягушку за другой вместе с шелухой от семечек. Она ловко разгрызает их своими острыми мышиными зубками. Ей мама вчера целый пакет привезла. Правда, Людка говорит «мамка», а не «мама», и «кулек» вместо «пакет» — ну, наверное, у них в семье так принято.
Людка у девчонок в лагере большой авторитет. Во-первых, она умеет садиться на шпагат и делать мостик — так, что голова оказывается у нее почти между ног. Во-вторых, у нее модная прическа — каре называется. А в-третьих, она уже с мальчишками целовалась. Врет, наверное, но почему-то все ей верят, хотя Людка тощая и некрасивая, зато очень самоуверенная. А я совсем не самоуверенная и совсем не тощая. Нормальный упитанный ребенок — мама так говорит. И у меня не модная прическа, а длинная коса почти до попы. Коса мне безумно надоела, но как только я завожу речь о том, чтобы ее отрезать, бабушка грозит умереть и обещает, что ее смерть будет на моей совести.
Я давлю предательские слезы и вытаскиваю из рукава козырь: а у моего папы есть лодка, моторная! И я умею рулить! Аргумент, конечно, так себе, шестерка козырная, максимум семерка — на дурака. Лодка у папы и правда есть, но Тяпка мне ни за что просто так не поверит. Она презрительно хмыкает, небрежно поддувает спадающую на глаза челку и выпускает наружу очередную уродливую лягушку. Мне хочется сказать Людке что-то обидное в ответ, а еще лучше — толкнуть ее прямо в колючий шиповник, чтобы стереть с ее лица эту самодовольную ухмылку.
— А ты, а ты… — Я никак не могу подобрать обидное слово. — Дура!
— Сама дура, — хмыкает Людка, сминает опустевший бумажный пакет и бросает его в кусты. Тот цепляется за ветку и остается болтаться серым ошметком среди зеленой листвы. Людка ржет, и ее подружки хихикают вместе с ней.
Я отворачиваюсь и ухожу. Стараюсь глубоко дышать и идти медленно, чтобы мое отступление не выглядело как бегство. Ужасно хочется разбежаться побыстрее и прыгнуть с головой в прохладную речную воду. Но ходить к реке без вожатых категорически запрещено. Вон, Димку и Толика из второго отряда поймали и отчислили, а на следующий день за ними приехали мрачные родители и забрали домой. Все им сочувствовали, а я подумала: может, мне тоже на пляж сбежать? А Машку попросить, чтобы меня «выдала». Тогда меня тоже домой отправят. Там никто лягушками не плюется и свекольный салат есть не заставляет. Вот только мама и папа сильно расстроятся. Папа эту путевку еще с зимы в заводском профкоме «выбивал».
Я бреду к нашему корпусу — надо найти Машку. Машка классная, похожа на Антошку, который копал картошку, — конопатая и рот до ушей, с ней не соскучишься. Она, наверное, на репетиции — завтра конкурс талантов. Я так и не решила, что буду делать — петь или стихи рассказывать. Да и какая разница, если Людка голову между ног засунет, и ей первое место тут же отдадут. Я спотыкаюсь, наступив на собственный ремешок от сандалии. Ремешок порвался, волочится по земле, клац-клац — бряцает об асфальт металлической застежкой. Оторвать его, что ли?
Проходя мимо столовой, чувствую запах — сладкий, ванильный. А вон и Машка бежит — два хвостика по богам подпрыгивают, как собачьи ушки, и улыбается во весь рот — как всегда. Я тоже невольно улыбаюсь в ответ. По правде говоря, не так уж здесь и плохо. Если, конечно, не считать свёклы, молочного супа и Тяпки с ее лягушками. Зато здесь очень вкусные булочки — нам их дают на полдник. Белые, воздушные, присыпанные сахарной пудрой и всегда мягкие — нажмешь пальцем на тонкую корочку, а палец проваливается. Отщипываешь кусочек, и в рот. Сахаринки на зубах хрустят, тают, стекают сладкой струйкой на язык, и в животе так хорошо становится! Лучше булочек только пляж. Мы туда каждый день ходим. Песок — как в фильме «Золото Маккены», горячий, блестящий, струится сквозь пальцы золотой пыльцой. И река — прохладная, тягучая. Мама говорит, что в прошлой жизни я была дельфином. Меня из воды вообще не вытащишь, даже за булочку. Жаль, что купаться можно всего по десять минут — по очереди с другими отрядами. И поплавать толком никак — на глубину не пускают, плещемся, как малышня, в лягушатнике.
Вокруг пляжа растут огромные, скрипящие на ветру сосны. Шурша засохшими иголками, мы забираемся в самую гущу. Сегодня у нас секретный эксперимент — Машка придумала. Она вытягивает свою веснушчатую руку и замирает. На нее тут же устраивается комар и медленно ввинчивает тонкий хоботок под кожу. Он увлечен удачной охотой и совершенно беспечен. Затаив дыхание, мы наблюдаем его кровавую трапезу. Пузико наливается, круглеет, вот-вот лопнет. Хрясь! Машка смачно прихлопывает его ладошкой, размазывая по руке окровавленные останки. Получай, фашист, гранату! Теперь моя очередь. Я, наверное, вкуснее, потому что на меня пикирует сразу целая армия голодных монстров. Я визжу, размахиваю руками, верчусь и подпрыгиваю. Машка хватает огромную корягу, издает воинственный клич и бросается в атаку. Эй-эй, смотри, не убей! Мы падаем на теплую выцветшую траву и хохочем, как безумные.
Отряхивая застрявшие в волосах иголки, выбираемся из чащи. У реки гул, гвалт: мальчишки в вышибалы играют, девчонки в кружок сбились, стрекочут. Людка-Тяпка в своем вечном шпагате сидит. И вдруг кто-то как закричит — смотрите, смотрите, лодка! Все к воде кинулись, а у меня сердце стучит, из груди выпрыгивает. Дыр-дыр-дыр! Этот звук я не спутаю ни с чем на свете! Папа. ПА-ПААААА!!! Я срываюсь с места, падаю в песок, вскакиваю, бегу, спотыкаюсь и снова падаю. Но никто не смеется, даже Людка. Папина лодка, тихо жужжа уставшим мотором, медленно подплывает к берегу. Трепещут невидимые всем людкам и тяпкам на свете алые паруса. Папа — загорелый, мускулистый, — ловко соскакивает прямо в воду. Я прыгаю в его сильные руки, мертвой хваткой цепляюсь за шею.
Папа забирает меня под расписку до самого вечера. Я забираюсь в лодку и краем глаза замечаю Людку — подбородок вскинула, губы поджала. «Пап, а можно я порулю?» Папа оглядывается на притихший пляж и хитро улыбается: «Да не вопрос, давай только мотор заведу!» Мы мчимся по реке, подставляя лицо брызгам и ветру. Лодка то и дело подпрыгивает на встречных волнах — ууух! Быстрее, быстрей!
Мы бросаем якорь у поросшей мхом скалы, жуем приготовленные мамой бутерброды. Как же я соскучилась по докторской колбасе! Ммм! Над нами кружатся и нервно покрикивают чайки: дай-дай-дай! Я кидаю им кусочки хлеба.
— Ну, как тебе здесь? — спрашивает папа.
— Нормально, — отвечаю я с набитым ртом, — только одна девчонка все время обзывается. Людка Тяпкина.
— Обзывается?
— Угу, говорит, что я жидовка.
Папа отворачивается и что-то рассматривает вдали, потом размахивается и подбрасывает в небо остатки бутерброда. Сразу несколько птиц пикируют на него и визгливо ругаются, сталкиваясь крыльями: дрянь-дрянь-дрянь.
— А ты что?
— Я? А что я? Говорю, что она дура.
— Продуктивный разговор! — хмыкает папа.
— Да я вообще не хочу с ней разговаривать.
— А вот это правильно. С дураками и невеждами лучше не разговаривать. А знаешь что? — Папа на секунду задумывается. — Если эта, как ее там, Людка, еще раз такое скажет, я тебе разрешаю: дай ей прямо в нос!
Он видит мое удивленное лицо.
— Да-да, я не шучу. Помнишь, как я тебе показывал? Резкий хук справа, чтобы противник опомниться не успел? — Папа сжимает кулак и четким отрывистым движением выбрасывает его вперед. Неужели он и правда всерьез?
Мне становится смешно. Я представляю Людку в кустах с подбитым носом и круглыми от удивления глазами.
— Вот так, да? — показываю я и смеюсь еще сильнее. — На тебе, на, выдра костлявая!
Папа подставляет ладонь, и я луплю по ней, как по боксерской груше: хук справа, хук слева. Фууу, как жарко. Все, не могу больше! Я перелезаю на корму и прыгаю за борт. Меня охватывает прохладная муть реки. Мелкие рыбешки испуганно шарахаются в сторону. Я ныряю до одури, плаваю до изнеможения, потом переворачиваюсь на спину, раскидываю широко руки и замираю. Где-то высоко в небе лениво похохатывают чайки. Пора возвращаться.
Подъезжая к берегу, папа сбавляет ход и глушит мотор. Мы медленно подплываем к пляжу — здесь уже пусто. Папа выпрыгивает из лодки, подхватывает меня и ставит на землю. Кладет руки мне на плечи, внимательно смотрит и вдруг говорит:
— Если хочешь — поедем домой.
Странный он сегодня какой-то. Неужели снова всерьез? Я задумываюсь на мгновенье.
— Не, пап, не могу. Завтра конкурс талантов, а потом — турнир по пионерболу, меня в команду взяли! А потом…
— Все, все, понял! Значит, по расписанию. И помни! — Он снова резко выбрасывает кулак.
Я улыбаюсь, крепко обнимаю его за шею и звонко целую в щеку — маме привет передай! Надо поторопиться. Машка, наверное, уже заждалась, а нам еще репетировать сегодня, я ей обещала, что мы на конкурсе дуэтом споем. И ужин пропустить не хочется, там сегодня вкуснота — куриные котлеты с пюре. Ускоряю шаг. Пряжка от сандального ремешка весело цокает об асфальт: дзинь-дзинь. Надо бы пришить.