Лучше Пухова никто не умел писать контракты. Согласитесь, что контракт, по сути, описывает круговорот людей и вещей в обиходе — тут и предмет надо знать, и понимать, кто что делать должен, и какую ответственность понесёт. Это, пожалуй, не легче, чем рассказ написать: хитрость и честность здесь так же круто замешаны, только отвечать за всё придётся деньгами, а то и головой, и не только своей. Пухов, к его чести, в этом деле разобрался быстро, к тому же он один во всём КБ знал английский — в пределах кандидатского минимума. Как знатный специалист по групповым технологиям, ученик самого Митрофанова Сергея Петровича, он упростил работу и все контракты приблизил к изобретённому им типовому; каждый при этом отличался нюансами. И вот в последнюю неделю самый последний и самый дорогой стал привлекать к себе особое внимание.
Нюансы, Пухов догадывался, тут были — не нравились ему люди, которые этот контракт, так сказать, лоббировали. Быковатые рожи какие-то, но на бумаге вроде всё чисто. Пухов хранил оригиналы, и за эту неделю его трижды просили сделать дополнительные копии: для налоговой, для милиции, прокуратуры. Последнюю, третью, он снял в пятницу утром, и в копировальном аппарате закончился порошок. А под вечер на фирму нагрянули гости — два парня из Большого дома. Директор, за глаза все звали его Шефом, уже уехал; Гарика, главного инженера, по чью душу они приходили, тоже не было на месте, и секретарша отослала их к Пухову. Длинный, с оттопыренным левым ухом, предъявил удостоверение с гербом. Интересовала всё та же сделка. Очень вежливо они попросили показать оригинал и снять дубликат. Пухов отчего-то развязно ответил, что все копии уже раздал, а теперь и тонер закончился. У длинного с ухом прорезался стальной тон, и он отчеканил:
— Хорошо, берите оригинал, поедем с нами и отксерим у нас.
Пухова слегка заколотило. Ехать с Невской заставы на Литейный — на дачу с продуктами сегодня не успеть, и вообще… Тут уж он перестал выкамаривать и помчался в копировальный отдел завода упрашивать знакомых девочек, чтобы они заново раскочегарили аппарат «Эра» и сделали нужные ему синьки. Почему у Конторы такой интерес к этому контракту, было неясно; с его, Пухова, стороны там полный ажур. Мелькнула мысль: дать бы знать Гарику, но некогда, нельзя опоздать на электричку.
В воскресенье вернулись с дачи поздно, привезли тёще огурцов на засолку и смородинового листа. Надо было собираться в поездку, вылет в субботу, 24-го: неделя в Цюрихе, неделя в Вене. По такому случаю дети пропускали начало учебного года — как-никак первая поездка за границу. В понедельник 19-го Пухов проснулся по будильнику, почёсывая пузо, прошёл на кухню, тёща с тестем ещё не выходили, включил радио — и обомлел.
Железный голос вещал: «Обращение к советскому народу… Над великой Родиной нависла смертельная опасность… Воспользовавшись предоставленными свободами, попирая…»
Пухов машинально включил газ, налил воду в чайник, поставил на плиту, несколько раз прошелся из угла в угол, посмотрел в окно — во дворе возле школы уже возились маляры. По созвучию всплывало: шестьдесят восьмой, стройотряд, им на днях возвращаться в город, а тут комиссар из Обкома комсомола: «Политика “социализма с человеческим лицом” поставила Чехословакию на грань вооружённого захвата её силами НАТО, и поэтому мы вынужденно ввели войска первыми, всего на сутки опередив их».
Вышла в кухню жена.
Радио продолжало: «Никогда в истории страны не получали такого размаха пропаганда секса и насилия, ставящие под угрозу здоровье и жизнь будущих поколений. Миллионы людей требуют принятия мер против спрута преступности и вопиющей безнравственности…»
Жена бросилась в спальню, там под матрасом лежали два порнографических журнала, (Пухов недавно провёз их контрабандой из-за границы. В специальные магазины заходить неловко, но по вечерам уличные торговцы выкладывали нескучные журналы прямо на тротуаре, вот он и отважился), завернула их в плотную бумагу, засунула в пакет, схватила из кладовки тёщин блокадный ватник, повязала на голову платок, надвинула на глаза и побежала на помойку. На ближайшей, у мусорных баков, толклись два бомжа, и, петляя и запутывая следы, она рванула к дальней. Избавилась от свёртка и только отошла, как к контейнеру подползла тётка, подцепила пакет и стала разворачивать. Жена дала дёру, боясь даже оглянуться.
Пухов заторопился на работу. Сходу сунулся к главному инженеру, дверь в его кабинет была закрыта. Пошёл к Шефу, сели обсуждать. В десять утра заглянул заводской куратор из органов и объявил, что поступила команда забрать телетайп. Для Шефа персональный телетайп был главным атрибутом независимости КБ, но он молча кивнул, и куратор по-хозяйски отключил телетайп и сам же унёс.
Пухов побрёл в свой отдел. Народ не работал, ходили из комнаты в комнату, пересказывали нелепые слухи, кто-то слушал радио «Балтика», оно единственное давало хоть какую-то информацию, а кто-то решил двинуться на Дворцовую, на митинг. Пухов их отпустил, но сам не поехал, из приёмной позвонил жене, незнакомый голос ответил, что всех распустили по домам. Шеф нервничал и держал его у себя в кабинете. В пять часов снова пришёл куратор, извинился и вернул телетайп. Видимо, что-то у них пошло не так. Пухову полегчало, это немного оправдывало его нерешительность, если не сказать трусость, в Москве-то события продолжались, а в Питере возле Ленсовета народ собирался строить баррикады, говорили, что к городу идёт танковая колонна.
По радио передали, что в Москве арестованы руководители десяти крупнейших коммерческих фирм. Их предприятие по обороту номер один в городе, придут, значит, и за ними.
Уже выходили, когда Шефу позвонил Гарик.
— Я улетел. Не хочу лежать на Левашовской пустоши рядом с дедом, — донеслось до Пухова сквозь треск из трубки. — Только на днях получил на него бумагу о реабилитации.
Шеф изображал спокойствие, а Пухов обмяк и даже забыл спросить, что им делать дальше.
О себе Пухов знал, что он не дурак: зря, что ли, школа с медалью, институт с отличием, диссертация. Несколько лет назад Гарик, с которым они дружили с детства, позвал его к себе начальником ВЦ. Восьмидесятые, всё застыло, никаких перспектив, и Пухов без колебаний согласился. Он был Гарику благодарен, смущало только, что тот о себе много воображает, но Пухов все эти годы благородно-снисходительно прощал ему его слабости. Когда же Пухов увидел его в деле, пришлось признать, что Гарика он сильно недооценивал, тот оказался настоящим гением с феноменальной памятью и быстрым умом!
Вся промышленность рушилась, а их конструкторское бюро процветало, и ясно было, что это заслуга исключительно главного инженера, плюс связи Шефа — директора КБ. Когда страна пришла в движение, и Шефу удалось отделиться от тонущего завода, Гарик первым в городе выхлопотал лицензию на внешнеэкономическую деятельность и начал работать с валютой. Пухов всё же пугался, что Гарик так рискует, закупая персоналки контейнерами чёрт знает у кого и оплачивая вперёд, нагружая КБ безумными кредитными обязательствами, правда, осечек пока не было. Зато, если продавать компьютеры мелкими партиями, можно назначать большую цену, выходит огромная прибыль, зарплаты, премии. И каждый раз Пухов убеждался, что Гарик всё просчитывает и держит в уме. Сам находит поставщиков, сам договаривается о ценах, даёт команду конвертировать доллары, марки, фунты. Биржи ещё не было, биржа крутилась у него в голове: Гарик вёл несколько счетов в ВЭБе в разных валютах, перекидывал деньги с одного на другой, играл на курсах и почему-то никогда не проигрывал. Скорее всего, у Гарика был инсайд, но спрашивать было нельзя.
Скороговорку Гарика Пухов хватал на лету и, составляя спецификации, балдел, что такие фантастические компьютеры проходят через его руки: на этаких машинах можно одним махом перепрыгнуть через технологическую пропасть. Переоснастим заводы роботами, и по нашим колдобинам станут летать джипы, а вместо пепилацев — нормальные самолёты. Во всем цивилизованном мире клубника в пять утра, теперь и у нас будет в пять утра! Посредники, блин, бандитские рожи, часами сидят в кабинете главного инженера, пугают народ, но Шеф не беспокоится, так чего тогда Пухову переживать.
В последние годы он стал толмачом у Шефа, особенно за границей у них складывался замечательный дуэт. Играя его свиту и высказываясь от его имени, Пухов невольно перенимал от Шефа его артистизм и естественность в общении с людьми большого калибра.
Гарик тоже отчасти допускал его к своей кухне, обучал, можно сказать; и новый образ, который открывался Пухову, одновременно и притягивал, и отталкивал. Готовя, скажем, документы для командировок, Пухов размышлял: как, интересно, его друг соотносит свой вклад в дело с долей других людей.
— Нужна новая головка для швейцарского фотоплоттера, — докладывает Пухов, — у заказчика печатные платы не на чем проектировать.
— Я в Вену еду на встречу. Выписывай командировочные нам с Алёной. А ты дуй в Цюрих и возьми с собой Шефа прогулять, он там ещё не был.
— Командировочные?
— Вам, как обычно, по 70 баксов на день, нам по 300.
— И Шефу? — Гарик был ещё студентом, когда Шеф взял его стажёром, и они уже многие годы работали вместе.
— А что, всё равно на какую-нибудь хрень потратит.
— Так, с малого, наверное, и начинают акулы капитализма, — ухмыляется Пухов. — Мне же отчёты ему сдавать!
— Ерунда, он не смотрит, что подписывает, если что — скажешь, что ошибся.
Пухов понимает, что Гарик его подставляет, он думает, как Шефу будет в глаза смотреть, как всё сложно, смурно.
— Ты не против, если я тогда на недельку отпуск оформлю и жену прихвачу, она нигде не была? — после паузы пробует поторговаться Пухов.
— Сделаешь дело — заезжайте в Австрию на несколько дней, там всё намного дешевле, отоваритесь, — неожиданно легко соглашается Гарик.
***
Последнее советское правительство было назначено 14 января 1991 года, а вскоре Шеф расхвастался, что его вызывали в Москву, на самый верх:
— Импортёры херовы! Запад, видишь ли, кредитов им не даёт. Не верит госконторам больше никто, вот и всё. Разжирели на государственных харчах, нихера крутиться не хотят, саботируют только. На партийную мафию работают. Мне вице-премьер говорит, ты всё с иностранцами крутишься — вот и найди мне кредиты. Вишь, как повернулось — у частника сейчас больше возможностей. Тебе, говорит, могут дать, ты головой отвечаешь. И срочно, рысью! В Москве через полгода жрать будет нечего!
И только когда в конце апреля они с Шефом входили в зал заседаний Правительственной комиссии, Пухов окончательно поверил, что то было не обычное для Шефа преувеличение, и дело может выгореть. Правительством фактически управлял вице-премьер, назначенный из крепких министров, а когда-то в Ленинграде они с Шефом начинали вместе на одном заводе, пришли в один день.
Шеф ездил «открывать Европу», и Пухов с ним. До Израиля добрались, дипотношения ещё только начали восстанавливаться, Гарик злился: зря деньги тратит. И каждого, даже случайного собеседника Шеф расспрашивал о возможности поставок в кредит. Пухов переводил, стараясь интонацией не выдать своего скепсиса, но вот же, сработало: Шеф едет докладывать о результатах в правительство, при нём Пухов, Гарик этим заниматься не захотел.
Среди множества голов, стриженных под канадскую польку, две женские, по правую руку от председательствующего вице-премьера — голова с седой шевелюрой, знакомая по портретам и сосланная в отставку из Политбюро в правительство Москвы. Шеф с Пуховым — напротив вице-премьера с противоположного торца длинного стола, по иерархии.
Вопросы разные — проблема одна, дефицит: стали, вагонов, бензина, всего. Вице-премьер слушает, прерывает, тыкает; цифрами оперирует лучше, чем докладчики. Переходят к продовольствию. Правительство озабочено снабжением больших городов, особенно Москвы, и готово дать государственные гарантии под кредитные обязательства. Член правительства Москвы важно кивает, он теперь, как старый кот на крыше, перешёл на тренерскую работу: мол, мы теперь мышей не ловим, но приём и распределение гарантируем. Поднимают Шефа, он начинает докладывать: поставщики, условия кредита, сроки поставок; вице-премьер не даёт договорить: вопросы есть? — вопросов нет, решение принято, за работу, товарищи!
Тема вроде исчерпана, разве что Шефа переполняют эмоции, и он не унимается: а, может, закупить израильские инкубаторы, тогда через три месяца у нас будут свои цыплята. Вице-премьер досадливо обрывает:
— Ты с ума сошёл. За три месяца нас сметут!
И вдруг Пухов неожиданно для себя выкрикивает:
— Израильтяне предлагают отдать бесплатно яйца. У них перепроизводство. И выпустить багаж еврейских эмигрантов взамен. А то приходится выбрасывать в Средиземное море.
— Багаж? — удивляется экс-член.
— Яйца! — растолковывает Пухов.
— Вы разве не знаете? — с едва заметной иронией произносит вице-премьер, разворачиваясь и наклоняясь к советнику московского правительства. — Мы багаж не выпускаем, там за год не разгрести, всё Шереметьево забито.
Советник и отставной член оживляется:
— Так может, подключить военно-воздушные силы?
— И военно-морской флот, — эхом отзывается Пухов.
Они выходят с заседания, и Шеф благодушно комментирует:
— Широко мыслит уважаемый политик. Боевой авиацией да по Израилю, каково? А самолётами яйца возить? Золотыми станут. Вот мудак. Хорошо ты вставил: эсминцами да по яйцам!
И, уже садясь в машину, подводит итог:
— А у нас с тобой, похоже, есть шанс дожать это дело.
***
Всю неделю Пуховы волновались, не закроют ли границы, не покатится ли всё назад. 24 августа вылетели в Цюрих. Первым делом купили транзисторный приёмничек и постоянно держали его включённым. И дождались: путчистов арестовали, демократия вроде победила.
В Цюрихе бродили по улицам, удивлялись богатой жизни, рассматривали витрины магазинов, внутрь заходить боялись. Поднялись в пустой университет, подивились копировальным аппаратам на каждом этаже и обилию туалетной бумаги в туалетах. Набрели на закрытый музей — домик Томаса Манна, директор поразился диковинным гостям из СССР, открыл музей и провёл им экскурсию. Потом поехали в Люцерн и поднялись на гору Пилатус, где по легенде похоронен персонаж из «Мастера и Маргариты». Содержательная получилась поездка.
Добытые запчасти Шеф увёз в Ленинград, а Пуховы отправились в Вену, там их поджидал Гарик.
В китайском ресторане разместились за огромным круглым столом, Гарик подсел к Пухову и склонился к его уху.
— Оставайся!
Официантки расставляли мисочки, раскладывали палочки и подносили первую волну закусок.
— Я могу заработать и тебя не брошу. Не пропадёшь.
— Вот так, с бухты-барахты? Всё бросить? Мама, тесть с тёщей… Есть же шанс, что страна станет нормальной.
— Ну, ты даёшь! Нормальной? Тёщу жалко? Представляешь, если бы твоя бабушка не ударилась в революцию, а уехала со всей семьёй в Европу? Был бы сейчас британскоподданным.
— В том-то и дело, что другая культура. Смотри, всё, что было под замком, сейчас открывается, не надо полностью себя переделывать. И ездить можно, куда хочешь.
— Не валяй дурака. У вертухаев больше наследников, чем у зэков! Думаешь, эти ребята потеряют аппетит? Они за мной толпами ходили, запах денег, знаешь, как манит? Остаться — значит под них лечь.
Пухов вспомнил, что так и не успел рассказать Гарику про визит из органов, но сейчас это казалось уже несущественным.
— Аппетиты само собой, но ведь и дело можно сделать. Здесь кому я нужен, разве что тебе бухгалтером, а там, считай, целина.
— Пустыня, а не целина, а здесь мировой бизнес. И мы не старые. Учиться делу надо там, где оно есть. И детей поднимать в нормальной стране.
— Нет, знаешь, я пока не готов.
— Давай тогда так: ты будешь мне рассказывать, что у него происходит. Мне бы только у Шефа склады забрать, и на счетах много чего осталось.
Пухов подумал, что первый состав с салями и маргарином стоит под парами где-то в бывшей ГДР. Их с Шефом проект, а Шеф тоже не горел желанием делиться с Гариком.
И Пухов промолчал. Налетели официантки с горячим, больше они с Гариком к делам не возвращались.
Уже в Ленинграде выяснилось, что главный инженер уехал не просто так, а с деньгами и всеми связями, которые он держал в уме, а долги и обломки действующих контрактов повисли на Шефе. О разговоре с Гариком Пухов не доложил.
***
Пухов летит, опаздывает. Васильев уже был, Левашов был, Суровцев отметился, надо скорее, вдруг подумает, что забыл. Говорят, сорокалетие не отмечают, а тут такой шабаш. На столике в углу груда коробок с бантами, фуфыри, флаконы. Из-под веников портрет в раме выглядывает. Ба, да это икона в окладе.
— Какой идиот подарил это чудо в перьях?
— Пусть полежит. — Именинник доволен, развернувшись к углу, теребит бородку, усмехается в усы.
Икона поднимается, отряхивается, красные гвоздики брызгами в стороны, проплывает за креслом и сливается с Гариком. «Это нимб, — догадывается Пухов, — святое сияние». Тут борода у Гарика начинает съезжать, лицо растекается, и очки повисают на правом ухе.
— Предал! — пугается Пухов и просыпается.
***
Правительство смели, и страна развалилась, а поставки в Москву потом шли ещё три года. Международные обязательства частных компаний и корпораций, банков и страховщиков оказались сильнее, хотя новое руководство очень старалось отнять контракт. Но не вышло.
Где-то в сентябре Пухов с женой возвращались на электричке с дачи, нагруженные антоновкой. На станции «Девяткино» пересели в метро. Народу было немного, напротив уселся высокий парень, его лицо показалось Пухову знакомым, он на всякий случай изобразил улыбку, но тут увидел оттопыренное ухо и вспомнил. Парень подмигнул.
— Осторожно, двери закрываются. — Оттопыренный вскочил и в последний момент выпрыгнул из вагона.
— Как-нибудь проживём. Теперь свобода! — в эйфории подумал Пухов. — Гарик не прав.