Соседские посиделки у Ольги закончились, и Валя возвращалась домой. Ей нужно было пройти несколько метров до своего подъезда и подняться на пятый этаж. Было около 9 вечера, время летнего заката. Тепло, тихо, сладко-ароматно от цветущих во дворе жасмина и липы. Валя присела на дворовую лавочку и поняла, что вечер ей понравился, всё в этом вечере ей понравилось. Сама Ольга, красивая и спокойная, изящно накрытый стол, угощения, её дом, воздух в этом доме. «Всё равно я бы так не смогла, — подумала Валя. — Ольга одна, а я двоих детей сама поднимала. Да и как можно жить без запасов, с одним килограммом сахара впрок. Не нужно было спрашивать про это, и про муку пятикилограммовую зачем-то ляпнула».
Закатный свет уже терял свой коралловый фильтр, начинались синие июньские сумерки.
«Если б знала, что кому-то эти старые лампы нравятся, не стала бы дедову на помойку выбрасывать. Ольга как будто даже расстроилась, услышав про это. А по мне, так светодиодная лучше, светит ярко и хватает её надолго».
Деревья расчерчивали двор тёмными параллелями, невидимый Куинджи расставил их искусно и естественно для глубины перспективы. Кошки выползали из подвалов, готовясь к ночным променадам.
«И всё равно у неё хорошо, уютно очень. Всё есть, а лишнего ничего нет. Мне, говорит, достаточно. Достаточно. Я и слово-то это никогда не употребляла. Вечно чего-то не хватало, всё тащила, хранила — на потом, в память о прошлом. Весь дом свой в этой памяти и стяжательстве похоронила. У меня же дышать нечем, одни комоды и пакеты кругом».
Ольга аккуратно рассматривала Валю во время чаепития. У соседки всё выходило неловко, она из-за этого сильно смущалась, хотелось как-то её приободрить. Ольга стала рассказывать, что цветы мужегоны — это не больше чем вымысел, три её бывших мужа это достоверно подтвердят; они смеялись. Женщины случайно познакомились во дворе, Валя любила цветы, а Ольга как раз несла домой миртовое дерево.
«Примерно так и должна была выглядеть подруга какого-то немолодого импрессиониста. С короткой графичной стрижкой и экстравагантным цветом волос. Быстрая и немного пугливая. По вечерам он бы пил свой абсент, а она растирала ему в ступке охристые сиенские пигменты, помогала в мастерской. Гладила большой теплой ладонью лицо и волосы беспокойного художника. Она и сама как будто героиня портрета французского мастера, такая живая и застывшая одновременно», — думала Ольга, наблюдая за своей гостьей.
***
— Ма-ам, мы обедать будем? — раздраженно протянула Ленка, Валина старшая.
— Будем-будем. — Валя одной рукой подвинула крышку с кастрюли, чтобы она не выкипала, а другой убавила огонь.
Ленка налила себе холодного компота и пошла в свою комнату. Отодвинув стопку бумажек на тумбочке, она поставила на освободившееся место стакан и плюхнулась на диван. Она переживала тот самый возраст в жизни девушки, когда кажется, что природа и генетика несправедливо сэкономили на тебе. «Какие у мамы ладони коричневые, не дай бог свои до такого довести. И не то чтобы это загар, они же круглый год такие, цвета въевшейся моркови. Прям Мила Йовович в “Пятом элементе”, такая же оранжевая и заполошенная. Руки всё время что-то захватывают, переставляют, роняют». Сама Лена была выше сверстников, худощавая, с выпуклыми надбровьями, острыми чертами лицами и прямым пробором. Она носила темные толстовки, с которых хотелось влажной рукой смахнуть мелкие ворсинки.
— Ленок, готово! — крикнула Валя с кухни.
Был четверг накануне Пасхи, и после обеда они стали перебирать старый сервант.
— А чай?
— Чай после попьём. Эту оставь. — Валя выхватила фарфоровую чайную пару с ландышами, которую дочь собралась отправить в пакет.
— Старье, — скривилась Ленка.
— Много понимаешь.
— Наши на море в августе собираются, — сказала Лена.
Валя молча натирала ребристые хрустальные бокалы флисовой тряпкой.
— Я тоже хочу.
— Так езжай. Кто ж тебя держит.
— Не хватит стипендии. Билеты надо купить, с собой деньги взять, одеться. — Дочь села в кресло и ушла в телефон.
— Три месяца впереди. Заработаешь. — Валя начала доставать стеклянную полку, чтобы помыть её. Пальцы соскользнули, и полка встала в шкафу по диагонали. — Лен, помоги. Ау!
— Продай его на авито, этот шкаф дурацкий. Я сфоткаю и объявление поставлю. Зачем он нужен вообще!
— Затем, что я его купила. Ты много в этом доме купила на свои?
— Понятно.
— Что понятно? Что понятно-то, Лен? Ты вот умная такая со своим телефоном, знаешь хоть, что такое винтаж?
— Старьё и есть. Можешь его себе оставить.
Валя расхохоталась. Она смеялась так звонко и беззлобно, что дочь отложила телефон и сама тихонько улыбнулась. Мать чудила с каждым днём всё больше и всё меньше стала обижаться на её острые комментарии.
— Я чайник пойду поставлю, — сказала, успокоившись, Валя. — А ты расставь оставшуюся посуду, ландыши только не убирай.
За столом Лена проверяла телефон и елозила кружкой. Валя ела вторую зефирку и разглядывала цветочную роспись. Вдруг она постучала ногтем указательного пальца по блюдцу и улыбнулась.
— Звенит, слышишь.
— И что?
— Фарфор настоящий, костяной.
— Мам, мне деньги нужны. Все едут, все, понимаешь? Ты же откладывала алименты, дай мне с того счёта на поездку.
— Не дам. Не для морей эти деньги.
Ленка вскочила, бросила кружку в раковину и вылетела с кухни, крикнув «Попроси меня ещё о помощи!».
Валя допила чай, убрала со стола, оделась и пошла выносить мусор. Она шла сквозь двор решительная и улыбчивая, просчитывая, успеет ли сделать ремонт, пока дети будут в летних разъездах. Ей хотелось пригласить Ольгу и попросить её совета, но для этого нужно было сделать ещё много всего. Валя покружила несколько лишних кругов вокруг своего дома, замечая это лето и то, как оно идёт её родному городу. Минут через двадцать она вернулась и, румяная, заглянула к дочери в комнату.
— С билетами помогу, остальное сама.