— Провожающим — просьба покинуть вагон! — Проводница, постукивая о ладонь сигнальным флажком, процокала вдоль плацкарта. Заглянула в каждое купе, не затаился ли среди чемоданов и матрасных улиток непроплаченный пассажир, и исчезла за дверью тамбура.
Сквозь дождевую рябь Лиза разглядывала полупустой перрон Минского вокзала, размашистые квадраты окон, в которых множилось серое небо с пепельными разводами облаков. Людей было немного, да и те, потоптавшись у вагона и пару раз взмахнув на прощанье рукой, прятались под зонтами и петляли прочь — мимо луж, мимо бетонных опор, мимо по-осеннему сырого вечера. Потом их пути расходились: кто-то тонул в стеклянных тоннелях эскалатора — выпить горячего кофе в привокзальном кафе и следовать дальше, а кто-то нырял в провал подземного перехода — чтобы разнести свое одиночество по спальным кварталам большого города.
Какая-то женщина в развевающемся дождевике, груженая дорожной сумкой и чемоданом, бежала к поезду. Следом за ней семенила девочка лет пяти, желтыми сапожками разбивая лужи на тысячи осколков. Успеют или нет? Чья-то рука подхватила сначала чемодан, потом девочку, помогла вскарабкаться на ступеньки и женщине. Кажется, успели. Поезд застонал, трижды прогудел и медленно, как бы впрягаясь в каторжное ярмо, подался вперед. Лиза задернула занавеску. Это первая дальняя поездка за три года. Даже не верилось, что уже завтра утром она будет в Питере и наконец стряхнет с себя весь этот морок последних лет.
В купе втиснулась молодая женщина — та самая, что опаздывала на поезд, — втянула сумки, устало плюхнулась на сиденье напротив. Отдышавшись, вежливо улыбнулась Лизе, сняла дождевик и вспомнила про дочь. Та уже стянула с себя сапожки и плащ, устроилась за столиком и о чем-то болтала с кудлатой куклой, потерявшей где-то — наверное, по дороге, — правый ботинок.
— Посмотри, как ты растрепалась, — на куклу свою стала похожа. Дай-ка тебя причешу. — Женщина достала из дорожной сумки косметичку.
Вид у девочки действительно был всклокоченный: одна косичка расплелась, а из второй выбивались спутанные темно-русые пряди.
— Нет, не хочу! Ты опять мне выдерешь волосы. И будет больно.
— Я осторожно, обещаю. Ты ведь хочешь быть принцессой, а не Стёпкой-растрёпкой.
— Пусть лучше растрёпкой, чем безволосой! — огрызнулась девочка.
— Стешка, я устала, давай без капризов. Иначе придется тебя остричь налысо. — Для пущей убедительности женщина достала маникюрные ножницы. Видимо, аргумент подействовал на девочку, и она позволила себя причесать.
Чтобы не мешать соседкам, Лиза погрузилась в книгу, купленную в киоске на вокзале. Пока мать раскладывала вещи, приводила себя в порядок, девочка подсела к Лизе, подергала за ухо — как бы ненароком — брелочного кролика, болтавшегося у нее на рюкзаке, и стала пристально рассматривать девушку. Лиза отложила книгу и подмигнула девочке.
— Меня зовут Стефания Игоревна. Можно просто Стеша. А это мама Настя. А тебя как зовут? — И, не утруждая себя ожиданием ответа, девочка дотронулась до Лизиных волос. — Ты красивая. У тебя волосы очень красивые. Как у Рапунцель, только рыжие и не такие длинные. Ты кудряшка, а я приматка.
— Это как?
— Ну у тебя волосы кудрявые, а у меня прямые.
Лиза рассмеялась:
— Ты тоже красивая. Только за волосами следить надо. — Лиза кивнула в сторону Стешкиной мамы. — Я вот однажды не следила и все волосы растеряла.
— Да ну… Врешь! — Девочка смотрела на нее с прищуром.
— Зуб даю. — Лиза изобразила серьезное лицо.
— А покажи фотку, — не унималась маленькая соседка.
— Боюсь, Стеша, нет у меня фотографии. Ты можешь мне на слово поверить?
— Стефания, уймись! — одернула девочку мама.
— Что вы, она мне не мешает, — улыбнулась в ответ Лиза.
— Нет, лучше покажи. У тебя что, стаграма нет? — Девочка умела быть настойчивой.
— Так ты продвинутая. — Лиза рассмеялась. — Есть, только я его давно не открывала. Но ради тебя…
Девушка достала из рюкзака телефон, обновила приложение. Два года Лиза не заглядывала в инстаграм — забыла о его существовании. Жизнь чертила свои причудливые узоры, и ни один из них не приводил ее сюда. С экрана на нее смотрел крошечный двойник, вписанный в кругляш инстаграмного профиля. Только гораздо более легкомысленный, украшенный перманентными рыжими буклями. Словно героиня из другого фильма.
— Ты что там зависла? Не знаешь, как интернет включается? Даже я это знаю — давай покажу.
— Нет-нет, уже нашла.
Стешка придвинулась поближе, чтобы лучше разглядеть картинку. С фотографии на нее смотрели две абсолютно лысых головы, в одной из которых она признала Лизу.
— Ой, ты похожа здесь на лысую принцессу из мультфильма. А это кто: Шрек? А почему у него повязка, как у пирата? Может, это Джек Воробей, только лысый почему-то?
Лиза улыбнулась.
— Нет, не Шрек. И не Джек Воробей. Это Андрей. А повязка, потому что глаз больной.
— На Шрека похож. Только белый и худой. И ухи обычные, не огровские. А где он сейчас?
— В Далеком-Далеком Королевстве. — Лиза обменялась взглядами с Анастасией.
— Ааа, умер… Так и говори. Наверное, с моим дедушкой по радуге гуляют, мороженое едят, на каруселях катаются — сколько хочут. И мой кролик с ними. — Девочка вздохнула. — Везет им!..
— Всё, Стеш, отстань от человека! Иди кушать блинчики, — строго оборвала ее мама. — Извините, пожалуйста, не понимает, что говорит. Пару дней назад деда похоронили, вот… Возвращаемся домой. В Питер. — Свою неловкость Настя попыталась прикрыть улыбкой.
Лиза понимающе кивнула и уткнулась в телефон. Ей захотелось вернуться к началу — отмотать ленту к самой первой записи. Как давно это было! Можно забыть даты, утратить смыслы, но никакие ластики времени не сотрут память интернета…
4 января 2017. На фото — увесистый том «Собора Парижской Богоматери», открытый на третьей странице. Розовый ноготь указывает на упитанное слово ἈΝΆΓΚΗ. Подпись: Ананке (греч.) — рок, судьба. И цитата из Бараташвили:
…Это взгляд бездонный твой,
Напоенный синевой.
Ниже — комментарий от lioha_belov: онан… — что?! гыгыгы.
И ее ответ: ну и дурак!
Экзамен по зарубежке на втором курсе филфака пришелся на первый рабочий день после затянувшихся новогодних праздников — безжалостное начало года! Начало девятого, пустой коридор, и только возле их аудитории, в самом торце корпуса, — небольшая кучка студентов, вооруженная конспектами, книгами и, разумеется, шпаргалками. Принимал экзамен доцент Виктор Юрьевич Суровцев, характер которого вполне соответствовал его фамилии.
— Ну что, граждане филистеры и энтузиасты? Готовы?
Экзаменатор окинул всех мрачным взглядом. Судя по витающему над Суровцевым амбре, праздник не обошелся без обильных возлияний и не менее усердной борьбы с их последствиями.
Лиза зашла в аудиторию в первой шестерке. Вытянули билеты, расселись. Доцент какое-то время ловил фокус, протирал очки и водружал их обратно на переносицу, потом стал разглядывать присутствующих. Студенты, затаив дыхание, дожидались момента, когда можно, увернувшись от бдительного ока, «забомбить» ответ. Тихо, только слышно, как ручки скребутся по экзаменационным листам.
Вдруг Лиза услышала слабый шлепок сзади себя. За ней сидела Саша Костенко, тщедушная тихая девушка — таких называют серыми мышками. Видимо, улучив минуту, она доставала шпоры и не справилась с волнением. Перетянутые авиационной резинкой, они предательски белели под партой. Саша пыталась прикрыть их стопой, но поздно — трюк раскрылся.
— Тааак. — Доцент заметно оживился. — Шпаргалки мне на стол и с вещами на выход!
Лиза оглянулась. Саша побледнела, ее трясло мелкой дрожью. Она медленно встала из-за парты, нагнулась за шпаргалками и неожиданно для всех рухнула на пол прямо в проходе между партами. Все замерли. На лице Суровцева ни один мускул не дрогнул. Даже не повернув головы в сторону упавшей студентки, он театрально изрек:
— Организуйте вынос тела.
И, протяжно фыркнув, уткнул нос в ведомость.
Лиза растерялась. Лёшка Белов хихикнул на галерке. Светка Сазонова под шумок вынула из сапога гармошку шпор и что-то спешно застрочила в листе ответа. И только Андрей Азаров подхватился с первой парты и склонился над Сашей. Лиза не видела его лица, только надпись на спине «Fight ´til the end».
— Ну что, Азаров? Пациент скорее жив, чем мертв? — Суровцев осклабился.
Андрей ничего ответил. Он подхватил Сашу на руки и вынес в коридор. Лиза выскользнула за ними.
— Чем вы меня еще удивите, лицедеи и бездель…
Окончание фразы потонуло в дверном зазоре. Экзамен продолжился, но никто из тех, кто за дверью ожидал своей очереди, этого уже не слышал. Все склонились над Сашей, побросав сумки, конспекты, куртки.
Андрей бережно уложил Сашу на стулья, подсунув под голову чей-то рюкзак, и взял ее запястье, чтобы нащупать пульс:
— Молчите все! Дайте послушать.
Лизу поразили его отточенные движения, сосредоточенное спокойствие его глаза — левого, правый был скрыт под черной повязкой. Все в группе знали, что Андрей в детстве перенес онкологию и, пройдя через несколько операций, остался без глаза. За полтора года учебы Лиза к этому уже привыкла, но самого Андрея заметила, казалось, только сейчас.
— Вызовите скорую!
Пока Лиза трясущимися руками набирала номер, Андрей растирал Сашины безжизненные ладони.
— Снимите ей сапоги, разотрите стопы. — Голос звучал ровно, отрезвляюще.
Когда приехала скорая, Саша уже пришла в себя. Порозовевшая, она сидела на стульях и хлюпала носом. Из кабинета выглянул Суровцев, но узнав, что всё разрешилось, посмотрел на нее из-под очков:
— Нельзя же быть такой припадочной, Костенко! Вытирайте сопли и идите сдавать экзамен, — процедил он сквозь зубы и скрылся в кабинете.
— …Да уж, Андрей, удивил ты меня, — произнесла Лиза. — Ты, случайно, дверью не ошибся, когда документы подавал? Хладнокровие как у удава. Тебе бы реаниматологом работать.
— Или патологоанатомом, — вставил свои дурацкие пять копеек Лёшка, только что вышедший из аудитории.
— Клоун! — Лиза отвесила ему зычный подзатыльник.
Андрей как-то обмяк. Воля, до этого сжатая в тугую пружину, вдруг разжалась.
— Какое тут хладнокровие!.. Надеюсь, с Сашкой будет все хорошо.
Лиза смотрела в его единственный синий глаз и улыбалась. Вот она, «синева иных начал» — судьбоносных, долгожданных. Она почему-то была уверена, что все непременно будет хорошо.
— …Извините, пожалуйста.
— Да? — Лиза подняла взгляд от телефона.
— Можно Стеша возле вас немного посидит? Я хочу заправить постель — уже спать пора. — Над ней возвышалась Настя, уже в халате, готовая ко сну. — Мы очень устали.
— Конечно, конечно. — Лиза не заметила, как свет из заоконного простора перекочевал в тесный загон вагона. Пассажиры оживились, задребезжали ажурными подстаканниками, балансируя между раскрытыми полками и чужими ногами, которые никак не желали вмещаться в стандартные габариты купе.
Она придвинула к себе рюкзак, и Стеша, поёрзывая от удовольствия, уселась рядом. Голубые джинсы сменила пижама с розовыми единорожками и тапочки с меховыми ушками. В одной руке девочка держала куклу, другой — теребила трехпалую лапу брелочного кролика.
— Миленький у тебя пушистик. А имя у него есть?
— Нет, у него нет имени. Но пусть будет Рыжик. А как твоего кролика звали?
— Пуш. Он был такой беленький, с розовыми ушками. Я гуляла с ним, морковкой и сеном кормила, горошки за ним убирала. А он взял и умер. Мы его положили в коробку от моих тапочек и закопали. Под вишней на даче. Мама сказала, что теперь он по радуге скачет, среди одуванчиков. Ему там хорошо. После него остался бубенчик, мы его к поводку привязывали. — Девочка достала из кукольной сумочки золотистый бубенец. — Вот. Катька из садика говорит: «Отдай да отдай мне его. Я тебе за это зеркальце дам». Только я не хочу. Когда он звенит, я Пушика вспоминаю. Слышишь? — И Стешка потрясла бубенцом возле Лизиного уха.
…Поверх бубенцовых переливов Лиза уловила многоголосье Витебского вокзала. Он перекатывал звуки — шагов, голосов, гудков, — словно тающий леденец во рту. Вагоны — чемоданы — люди. Кружево арок — витражный свет под кроссовками — бронзовое поголовье богов на молочных стенах. Напротив киоска «Кофе & пирожки» — сувенирная лавка. Рядом с кавалькадой медных всадников и семейством пузатых матрешек приютился целый выводок меховых кроликов разных цветов и мастей. Андрей, не раздумывая, выбрал рыжего.
— Твоя копия — рыжая-бесстыжая! — Улыбка у виска. И такой родной синеглазый профиль.
— …Всё, спать, спать! Спокойной ночи!
Настя подхватила Стешку, уложила на нижнюю полку, сама забралась на верхнюю. Лиза свернулась калачиком и, укрыв голову простыней, опять занырнула в омут инстаграмного прошлого.
7 июля 2017 г. Его любимый Питер, вымытый утренним дождем. Витебский вокзал, сводный родственник Платформы 9 ¾. Надпись: «Добро пожаловать в Хогвартс, амбассадоры любовного сплава!» Сонные, всклокоченные, только что спустившиеся с подножки минского поезда. С одинаковыми бумажными стаканчиками кофе в руках и совместными планами на будущее. Наверное, так выглядит счастье: просто и буднично, с растрепанными волосами и облупленными после диалектологической практики носами. Без инстаграмного глянца.
И его комментарий к посту: «Однажды маленький человечек спросит меня, почему, ну почему именно она. Я посмотрю в его карие глаза и улыбнусь: потому что, дружок, у нее самая крышесносная улыбка и самые жаркие объятия. Но всё это, мой малыш, меркнет на фоне ее безумно рыжего чердака». И три ее белозубых смайлика в ответ.
А дальше — нарративный пробел, почти год безмолвного счастья, которое не попало в ленточные сети инстаграма и оборвалось как-то внезапно, после очередного анализа крови на онкомаркеры.
…Вдруг простыня начала ползти вниз, и прямо напротив, под колченогим столиком, мелькнули два Стешкиных глаза. Тихий шепот — почти в самое ухо:
— А ты его любила?
— Кого, кролика?
— Нет, Шрека своего.
— Очень.
— Я тоже любила Пуша. Крепко-крепко. И дедушку любила. По правде, кролика чуточку больше. Но они все равно ушли от меня. Может, решили, что я плохая? Что я их мало любила? — В Стешиных глазах переливались стекляшки слез. — Я по ним очень скучаю.
— Ну что ты, Стешенька! Ты ни в чем не виновата.
Лиза выудила девочку из-под стола — она была легкая, почти невесомая, — посадила к себе на колени и прошептала — не заботясь о том, понимает ли ее эта пятилетняя малышка:
— Просто тело иногда как игрушка: ломается — и всё тут. И починить нельзя, как бы мы ни старались.
Она обняла Стешу, прижала к себе. Так и сидели они, покачиваясь под синкопические ритмы поезда, в которые снова — обрывками, короткими всплесками, — вплетался легкий звон бубенчиков. Вместе с ними покачивался игрушечный кролик. И где-то там, в параллельной вселенной, среди луговых трав и желтеющих одуванчиков волшебным цветком распускался радужный свод. Над Андреем, и Стешиным дедушкой, и белоснежным Пушем с розовыми ушками — над всеми сломанными и ушедшими.
А потом девочку сморил сон, и Лиза уложила ее в постель. Всю ночь она провела у окна, провожая черные контуры деревьев, опорные столбы и привокзальные огни, которые шаровыми молниями растворялись в ночном небе. «Обнимать тех, кто рядом. Крепко-крепко. Держаться за ниточки любви», — вспоминала Лиза слова Андрея, сказанные три года назад в безжалостных декорациях отделения онкологии.
21 августа 2018 г. Последний пост. На фото — Андрей и Лиза, макушка к макушке на фоне больничной стены. Белое на белом, лишь черная повязка нарушает стерильность кадра: Андрей потерял волосы после нескольких курсов лучевой терапии, а Лиза решила опустошить свой «чердак», чтобы поддержать его. Какая-то почти языческая вера в то, что нужно отдать самое дорогое — и болезнь отступит. Она не может не отступить, когда внутри так много любви. Но договор со смертью всегда игра в одни ворота: вторая сторона оставляет за собой право на нарушение любых соглашений.
А дальше сменялись бы бэкстейджи: хоспис — городская квартира — хоспис. Капельницы, капельницы, капельницы. Мало морфина, всегда ничтожно мало морфина. Невыветриваемый запах хлорки и фенола. Фраза «Позвольте мне умереть»: от крика до шепота. И сломанное, измученное тело, починить которое не представляется возможным. Только разомкнуть объятия и отпустить.
Какой бы комментарий она оставила под этим постом? Что пожелала бы этой девушке, которая за час до больничной встречи стояла у зеркала и безжалостно, прядь за прядью, срезала под корень свои волосы и швыряла вниз, на пол? Возможно, этот:
«Ах, Лиза, Лиза! Жизнь готовила тебя к разным ролям. Только к смерти она тебя не готовила. К чтению Пушкина и Бродского — да. А вот к заучиванию наизусть перечня разрешенных продуктов для онкопациентов хосписа — увы… Но, вопреки всему, жизнь прекрасна, моё рыжеголовое чудо».
Ровно в 08:53 поезд въехал под серебристые своды дебаркадера. Пока сквозь вокзальный гам Настя пыталась дозвониться мужу, который опоздал к прибытию поезда, Лиза присела на корточки и заглянула в глаза девочке.
— Ну что, Стеша, прощаемся? Кто-то хочет поговорить с нами. — Она достала из-за спины игрушечного кролика. — Смотри, он сморщил носик и пропыхтел: «Скучно мне у тебя, Лизка, зануда ты. Ничего, кроме книг, у тебя нету. А у Стешки есть морковка и сенце. И еще у нее такие аккуратные волосы — мяконькие, как у моего братца. Пусти меня к ней жить». Возьмешь постояльца? — И она протянула девочке игрушку.
От нечаянной радости Стешка захлопала в ладоши:
— Я подарю ему бубенчик Пуша. И Рыжик совсем-совсем не будет скучать.
— Конечно, Стешенька, ведь твой колокольчик волшебный.
— А в чем его волшебство?
— Когда он звенит, тает самый крепкий лед. Вот и мое сердце вдруг закапало: кап-кап-кап — и расцвело радугой. — Голос у Лизы дал трещину.
Они обнялись на прощание, и пока Лиза брела вдоль перрона, по щербатой дорожке этого металлического розария, девочка провожала ее взглядом. В одной руке она держала куклу, другой — обнимала рыжего кролика. Когда Лиза поравнялась с головным вагоном, ее догнал звонкий детский голос:
— Как тебя зовут?! Ты не сказала мне!
Девушка оглянулась, вдохом урезонила сбившееся дыхание, помахала рукой маленькой фигурке, прильнувшей к большой — женской:
— Лиза. Меня зовут Лиза. — И скрылась за массивной дверью перрона.
Спустя десять минут она уже стояла под когтистой совой часовой башни и прислушивалась к симфонии большого города — ко всем этим «барабанам гранита, кларнетам ограды», валторнам паровозных гудков и альтам вокзальных дверей. Она протянула вперед стаканчик капучино и сделала селфи. Нажала на плюсик: новая публикация. Немного подумала, впечатала надпись: «Туда, где под звонкие скрипки Растрелли пестреют мазки акварели… Туда, где мы…» Добавила локацию. Галочка: поделиться. И пока синяя полоска ползет вправо, чтобы разнести весть на все четыре стороны, Лиза поправляет рыжую прядь — волосы растут быстро, гораздо быстрее, чем воля к жизни, — забрасывает на плечо рюкзак и подставляет лицо солнцу нового дня.
Рецензия писателя Екатерины Федорчук:
«В целом рассказ состоялся. Мне кажется, в нем прочитывается совершенно четкая идея, послание миру: прочитав его, мы чувствуем, что любовь не умирает, что даже трагический финал не перечеркивает того великого и прекрасного, что уже было, состоялось, что уже есть и никогда не прекратиться.
Смерть как «прогулка по радуге» — это метафора, которая может показаться несколько слащавой, но в контексте целого рассказа она звучит так, как нужно — нежно, немного по-детски, беззащитно, но в ней есть воля к жизни. Все правильно.
Большой проблемой замысла была «рваная» композиция: фактически перед нами такие вспышки воспоминаний, между которыми сияли пробелы не только информационные, но и эмоциональные. Но Стеша и все, что связано с этой девочкой, решило эту проблему. Текст выглядит цельным, обращение к воспоминаниям и просмотр ленты выглядит естественно, мотивировано.
К тому же история Стеши очень хорошо рифмуется с историей Лизы: это истории потерь и истории о том, как душа заживляет самые глубокие раны.
Еще мне очень понравилось, что в рассказе есть такая хорошая избыточность. Есть герои, которые никак, вроде бы, не работают на основной конфликт, но они нужны, потому что они создают ощущение потока жизни. Такова мама Стеши, очень живая получилась сцена в студенческой аудитории.
Очень хорош Андрей. Он как личность проявляется только в одной сцене, но этого больше чем достаточно, чтобы понять, почему этого человека нужно было полюбить, нельзя было не полюбить.
Есть пара небольших моментов, над которыми я бы поработала.
Стеша сравнивает Андрея со Шреком. Но на каком основании? Он ничем не похож — ни лицом, ни глазами, и уши у него обыкновенные. Только голова лысая, но этого мало…
Некоторые фразы Лизы, обращенные к Стеше, кажутся мне слишком пафосными. «— Когда он звонит, тает самый крепкий лед. Вот и мое заледеневшее сердце вдруг закапало: кап-кап-кап — и расцвело радугой, — голос у Лизы дал трещину. » Стоит попробовать чуть-чуть приземлить, сделать менее литературными. Представить себе, что, произнося их, Лиза изо всех сил улыбается и пытается не заплакать. Она ведь будет шутить, ну, как-то тормозить нахлынувшие чувства.»
Рецензия писателя Дениса Гуцко:
«Прекрасный рассказ, который среди прочего хорош тем, что успешно нарушает одно из главных правил короткого рассказа: не пытайся втиснуть несколько сюжетных линий. Автору удалось, во-первых, придумать, как логично свести две линии вместе в заключительном акте, и, во-вторых, очень умело отработать с самой (назовём это так) фактурой — выбрать, что конкретно показывать и рассказывать читателю в каждой из сюжетных линий, что позволило в каждой линии сохранить художественную достоверность и смысловую наполненность.
Приём с Инстаграм хорошо отработан — всё как будто случайно, но при этом вполне неизбежно. И в целом качество литературного вещества в рассказе весьма высокое. Включая, к примеру, вот эту замечательную звукопись с валторнами и альтами, которая удачно перекликается со строчкой Окуджавы:
«…барабанам гранита, кларнетам ограды», валторнам паровозных гудков и альтам вокзальных дверей.
Что, на мой взгляд, можно было бы докрутить и подправить? Совсем немного. Настя в финале могла бы мелькнуть ещё разок — это позволит закруглить персонаж более акцентированно. Стеша смотрится вполне убедительно: встречаются такие чудо-дети, которые изъясняются языком взрослых. Но всё же некоторые фразы немного режут слух.
Рассказ очень кинематографичный. Я бы даже советовал вам выписать его в сценарий и подать на какие-нибудь конкурсы короткометражек — раньше их много разных проводили.»