Осенью на кладбище особенно пусто — пасхальные субботники схлынули, и только престарелые вдовы навещают любимые могилы. Старое городское кладбище неровно облеплено свежими кварталами могил. Центр пестрит самодельными безыскусными памятниками. Новые участки щеголяют черным гранитом и здоровыми сосновыми крестами. Между ними асфальтированная дорожка — для живых. Для мертвых она — граница поколений.
С краю, словно лишняя пятнашка, втиснулась ухоженная двухместная могила, которую по-хозяйски прибирает старая женщина.
Эта старуха приходит сюда каждую неделю, во всякую погоду. Она постоянно наводит порядок, который никогда и никем не нарушается. На могиле всегда живые цветы, всегда чисто и аккуратно. Почти нарядно. А ведь кроме нее сюда никто не ходит. Ни внучка, ни племянники, никто. Эти цветы и маленький бойкий огонек свечки, крепко посаженной в землю, — единственное живое, что осталось у старухи.
Женечка случился, когда ей было за сорок, а отцу под пятьдесят. Долгожданный и единственный ребенок, который застрял меж поколений. Его тетки готовились ко внукам, а он только шел в первый класс.
По странной прихоти природы Женечка у своих темноволосых родителей оказался совершенно светлым, почти белым, что явилось поводом для соседских сплетен и причиной для девичьих страданий. Отца нельзя было упрекнуть в неверности, но ему все равно доставалось от жены по всякому поводу — скандалить она любила. В такие дни соседи с ней здоровались особенно вежливо.
Когда Женьке стукнуло десять, отцу от завода выделили участок в сотне километров от Москвы, «хозяйство личное — польза общая». Летом его вывозили на эту дачу, где он приобретал навыки обольщения, тренируясь на соседских дочерях. Раз в год ездили на море, в Геленджик, к дальней родне.
Он рос неспокойным, но милым ребенком. Учителя, глядя на его ангельское личико, легкомысленно переполнялись восторгом и по этой причине ни разу не заподозрили его в школьных проделках. К старшим классам Женя научился этим пользоваться и спокойно курил на переменах или прогуливал уроки. В школе его дразнили Мамкин Мякиш — потому что Мамяшев. В институт он не поступил.
Взросление Женечки пришлось на излет советской власти — заводы еще работали, но коммунизм уже никто не строил. Кое-как он отработал почти год помощником токаря на заводе, куда его пристроил отец. А потом получил повестку.
От армии его спасла тюрьма. Как-то ночью, напившись, с дружками обчистили пенсионерский гараж, утащили мопед и какую-то мелочевку. Спустя пару дней их поймали на сбыте. Женька по возрасту отсидел всего год. Родители постарели на десять.
Когда власть в стране наконец-то сломалась, Женька стал бандитом — все-таки он был смелым парнем, а смелость в таком деле востребована. Накопил немного денег, ввязался в коммерцию: перепродавал технику. Со временем устроил себе красивую жизнь со всеми недоступными пролетарию радостями: дорогая выпивка, казино, иномарки, проститутки. Героин.
Напрасно родные били тревогу: для матери Женечка всегда был безгрешен. Затюканный отец не перечил, а остальным, кто пытался образумить мамашу, было указано на дверь. Постепенно отношения со всеми родственниками прекратились.
А тогда жизнь текла ярко, Женьке денег хватало на все, даже на алименты дочери. Марина, так и не ставшая его женой, была довольна и просила только одного: не появляться более никогда в ее жизни. Деспотичная Женькина мать вступалась за сына и искренне считала Марину провинциальной шалавой — лишь бы охомутать ее мальчика. К тому времени его светло-соломенные волосы позолотели и стали напоминать зрелое шардоне. Он действительно был красавец.
До двадцати семи лет Женька не дожил ровно месяц. В медицинском свидетельстве написали: некоронарогенный отек легких, острая сердечная недостаточность, что на самом деле означало передоз.
Хоронили, не жалея денег. Черный день наступил раньше и оказался чернее, чем думали старики-родители. Отец пережил Женьку на три года. Мать, которой стало не с кем разговаривать, утешалась кладбищенской вахтой.
Не дождавшись, пока свеча догорит, старуха засобиралась. Золотоголовый огонек метался под сквозняком, ей не хотелось видеть, как он исчезнет. Она тщательно заперла дверцу оградки, словно кто-то мог покуситься на ее крошечный квадратный мирок. Взяла свою палку и медленно зашагала по дорожке в сторону выхода, мимо давно выученных памятников, мимо купленных, но не заселенных мест. Мимо сверстников, мимо детей. До следующей субботы.
В остывшем кладбищенском воздухе звонко цокал метроном старухиной клюки. У мусорной кучи дрались за остатки поминальной трапезы две вороны. Старуха прошла совсем рядом, но стук палки не вспугнул птиц.
Сейчас она доберется до остановки, сядет в автобус, который отвезёт ее домой, до конечной станции. Дома возьмёт с полки старую фотографию, где они — Женька с отцом — стоят у дачного крыльца и хвастают грибными трофеями, и ляжет на кровать. Пока фотография в руках, то и сын где-то рядом. Так она и уснёт в который раз, уронив снимок на пол.
А во сне они встретятся и поедут всей семьёй на юг. И будут вокзальные хлопоты с носильщиками, толстые проводницы и варёные яйца. И маленький Женечка в поезде начнет шалить. А уже в раскалённом автобусе, надрывно скрипящем по Геленджику, Женька подшутит над родителями — нажмёт кнопку для выхода по требованию и выскочит на улицу. Несчастная мать спохватится, когда автобус уже захлопнет двери и тронется.
И старуха снова проснется от собственного крика.