«20 мая. Сегодня ездил в Курск понаблюдать за новой Куклой. Проводил ее от техникума до художественной школы. Остался пока незамеченным, рано еще себя обнаруживать. Мне нравится, что она учится рисовать, мне вообще все в ней нравится. Жаль только, что она все время в джинсах, и я ни разу не видел ее щиколоток и коленей. Но ничего, мы это исправим. На обратном пути заехал к цыгану узнать, как там сапоги. Они оказались готовы. Цыган молодец! Сделал все, как я просил. Хороший был день».
Антон Ильич, не отрываясь от чтения, потянулся за блистером с таблетками и тут же чертыхнулся, вспомнив, что запас иссяк еще на похоронах. Он тяжело вздохнул, погладил себя по пустому нагрудному кармашку, под которым зарождалась давящая боль, закрыл тетрадь и переключился на пейзаж за окном. Там до самого горизонта катили свои ржаные волны поля центрального Черноземья. Догорающее солнце окрашивало их гребни в красный цвет. Антон Ильич в очередной раз проклял себя за то, что какая-то глупая ностальгия по этим мрачным просторам сподобила его поехать на общественном транспорте. Ничего, кроме неудобств, духоты и вот теперь еще неприятного чувства беззащитности перед лицом болезни, он не испытал.
Родная деревня Орлинка оказалась настоящей дырой, дом обветшал, а мать, ради которой он предпринял это мучительное путешествие, лежала в беспамятстве. Только в последний миг она вдруг очнулась, узнала сына и, показывая иссохшей рукой куда-то на печную заслонку, сказала: «Антошенька, смотри, ангелы! Вот они, пришли за мной», — и откинулась на подушку с навеки застывшим выражением трепетной радости на лице. Это предсмертное видение матери произвело такое тягостное впечатление на Антона Ильича, что сердце его сразу сбилось с ритма и с этой минуты непрерывно требовало все новых доз валокордина.
«Хорошо, что все эти хлопоты уже позади, — подумал Антон Ильич, плавая взглядом по раскаленной докрасна линии горизонта. — Хорошо, что удалось так быстро продать дом, плевать, что задаром».
Он порадовался про себя, что уже недолго осталось трястись в пригородном автобусе, через пару часов он пересядет в ночной поезд до Москвы. И вернулся к тонкой школьной тетради, которую нашел среди документов, черно-белых снимков и пожелтевших квитанций за свет. На обложке печатными буквами было написано: «Антон Колобков. Остановка по требованию», а внутри на двенадцати листах в широкую линейку излагалась история, придуманная Антоном Ильичом в далекой юности. Повествование в ней велось в форме дневника. Автор записок рассказывал, как знакомился с девушками, пару раз встречался, втирался в доверие. А потом заманивал в курскую глухомань, якобы навестить больную бабушку. И неосторожные дурехи соглашались отправиться с ним на безлюдную остановку, где для них уже были вырыты ямы возле заброшенной силосной башни.
Крупный размашистый почерк, несомненно, принадлежал юному Антону Ильичу. Но вот хоть убей, пятидесятисемилетний Антон Ильич не помнил этого опуса. Единственным, что он узнавал в собственном раннем рассказе, была силосная башня. Точно такое же полуразвалившееся сооружение описал он в триллере «Автостопом до пропасти во ржи». Возле него он похоронил призрак одноклассницы Машки Боковой, которая отравила ему годы взросления. Она потешалась над тем, что он близорук, невысок и слаб из-за ранних проявлений сердечной болезни. Антон Ильич долго не мог забыть, как эта возомнившая себя местной королевой деревенская дрянь с издевкой выкрикивала его школьное прозвище «Колобок», ударяя на все три «о», и оскорбительно рифмовала с «лобком». И вот в своем романе он навеки запечатал этот поганый рот мебельным степлером, завернул тело срисованной с Машки героини в брезент и закопал у основания башни. Вместе с ней он похоронил и свое прошлое, сменив анекдотичную фамилию на скромный и благородный псевдоним — Орлов. Новый образ и пугающая расправа над школьной обидчицей принесли ему первую известность.
Теперь, с высоты тридцатилетнего писательского опыта, Антон Ильич видел все слабые стороны своего раннего рассказа. Так себе название, нестыковки в сюжете, неумело вылепленный, непоследовательный герой, действующий с разочаровывающим однообразием. Ну и главное — никуда не годное описание пяти убийств. Так пишут начинающие авторы триллеров, которые хотят впечатлить читателя ужасными подробностями. Писатель Орлов, умертвивший немало людей разных возрастов самыми разными способами, знал, что один страшный намек стоит десяти страниц многословного описания. Нужна наживка, полагал он, деталь, по которой скользнет луч фонарика, зажатого в дрожащей руке, и читатель сам дорисует картинку, сам вытащит из своего подсознания фантазии, способные привести в содрогание.
А надо ли вообще все это вытаскивать? Зачем? — неожиданно подумалось Антону Ильичу. Не последует ли воздаяние за всех этих созданных им фантомов, которых каждое прочтение книги заставляет вновь и вновь переживать свои участи? Не ждет ли его в потустороннем мире некая собственная деревня Орлинка, населенная недовольными мертвецами?
Эти странные и новые для Антона Ильича мысли прервал неприятный всхрап, он огляделся и с удивлением обнаружил, что напротив него, через проход, уткнувшись в грудь подбородком, дремлет какое-то грязное отребье. Антон Ильич неприязненно поморщился. Видимо, разбирая свои каракули, он не заметил, как автобус остановился и подобрал этого человека. Ему вообще-то были свойственны такие выпадания из жизни, когда не можешь вспомнить, зачем взял молоток или что делал вчера вечером.
Антон Ильич поежился, принюхался, ожидая уловить запах немытого тела, пота, высохшей мочи, но ничего, кроме автобусных выхлопов, проникающих в салон, не почувствовал. Этот факт немного примирил его с дурным соседством. На всякий случай он перекинул сумку через другое плечо, подальше от бомжеватого пассажира, и опять уткнулся в тетрадь. Там герою пришла в голову нелепая идея — а не убить ли водителя автобуса, который заметил его поездки с девушками и явно что-то подозревал? Антон Ильич даже хохотнул и в очередной раз подумал, что вот ведь как был наивен, нагородил совершенно неправдоподобной ерунды. И тем не менее было в этом рассказе нечто настоящее.
Талант — он сразу виден, похвалил себя Антон Ильич, дочитав текст, неожиданно оборвавшийся на полуслове. Аккуратно сложил тетрадь вчетверо и убрал в карман пиджака, к паспорту и бумажнику.
Незнакомец опять всхрапнул и вытянул в проход длинную ногу в грязном сапоге. Антон Ильич строго посмотрел на эту не по погоде обутую конечность поверх очков. И вдруг застыл, пронзенный ужасом узнавания. Этот черный потасканный сапог с высоким голенищем и железным носом был хорошо знаком ему. Он только что прочитал о нем в собственном рассказе. Именно таким железным наконечником выдуманный им тридцать лет назад орлинский маньяк сбивал жертву с ног, ломая малоберцовую кость. А потом выхватывал из-за голенища длинный, остро заточенный железный штырь и наносил первый удар.
Антон Ильич перевел испуганный взгляд с сапога на лицо незнакомца и обнаружил, что тот уже не спит, а пристально смотрит на него исподлобья. Взгляд у него был ясный и насмешливый, и Антон Ильич догадался, что и раньше он вовсе не дремал, а притворялся.
Сердце Антона Ильича дрогнуло.
— Тихо, тихо, тихо, — начал он умоляюще заговаривать его — мало ли, еще не такие бывают совпадения. В смятении он отвернулся от насмешливого взгляда к окну и вновь испытал неприятное чувство дежавю. По кровавым волнам ржаного поля плыли развалины старой силосной башни. Где-то тут, возле стайки чахлых придорожных березок и должна была быть та самая остановка по требованию.
— Что? Узнаешь? — раздался прямо в ухе Антона Ильича шепот, от которого сердце подпрыгнуло, как ужаленное, и бросилось бежать, спотыкаясь и проваливаясь в пятки. — Давай, выкатывайся, Колобок, тебе на выход, — приказал незнакомец, делая ударения на все три «о».
Антон Ильич вскочил и, едва поспевая за своим сердцем, метнулся к кабине водителя. Сквозь лобовое стекло он успел увидеть приближающиеся деревья и скамеечку, врытую в обочину. Припав к пластиковой перегородке, за которой хрипел шансон, он отчаянно крикнул: «Помогите»! Но смог издать лишь едва различимый мышиный писк. Потому что как раз в этот момент грудь его накрыла волна боли, а дыхание перехватило. Водитель, привычно истолковавший рывок пассажира к выходу, затормозил и распахнул двери.
Антон Ильич попытался вцепиться в поручень потными соскальзывающими руками, но насмешливый попутчик вырос за его спиной, больно ткнул под левую лопатку и вытолкнул из автобуса. Последнее, что успел предпринять для своего спасения Антон Ильич — поймать озадаченный взгляд водителя, но, судя по всему, тот так и не понял, что пассажир взывает о помощи. Двери клацнули за спиной Антона Ильича, и он побежал.
Он не смог преодолеть и пятидесяти метров. Нетренированные ноги запнулись о камень, притаившийся на дне ржаного поля, и Антон Ильич рухнул на четвереньки, жадно хватая воздух ртом. Прямо перед собой он увидел железное острие сапога и осознал всю бесполезность своих попыток спастись. Антон Ильич не нашел в себе сил встать с колен, но смог выпрямиться и обратить лицо к чудовищному предсмертному видению, явленному ему в безлюдном поле. Полыхающий красными бликами ветхозаветный закат заслоняло существо, собранное из каких-то кусков обветшавшей плоти, длинноногое, худое, с развевающимися прядями седых волос. В некоторых местах в нем были прорехи, сквозь которые просвечивало зарево. Существо это пожирало Антона Ильича жадными свирепыми глазами.
— Тебе привет от Машеньки, — сказало оно и, выхватив из-за голенища ржавый железный штырь, всадило его в бедное сердце Антона Ильича, которое все еще пыталось бежать, бешено стуча клапанами.
Антон Ильич захрипел и некрасиво повалился в траву с искаженным от боли и ужаса лицом. Его сбившиеся набок очки поймали последний отблеск заката и мелькнувшую тень неизвестной полевой птицы.
***
На бездыханное тело писателя Орлова наткнулись только через три дня. Местный врач констатировал смерть от сердечного приступа. Смерть эта в столь странном месте и найденная при покойном тетрадь вызвали подозрения и заставили поднять давние нераскрытые дела. Почти километровый участок вокруг силосной башни огородили, затянули желтыми лентами и тщательно перекопали. Полиция искала останки пяти девушек, пропавших в Курской области еще в 80-е, но ржаное поле вернуло только одну. Страшная находка была завернута в кусок брезента, на ее полуистлевших губах повисли ржавые скрепки.
Опознать жертву так и не смогли.