В сгущавшихся сумерках тлели остатки июльского вечера. Акварельное небо степенно чернело. Тропки змеились сквозь буйную зелень. Там, где березы раскинули свои ветви, виднелись ржавеющие прутья заборов. Поскрипывали калитки. Временами издали доносились хрусткие шаги.
Бесконечная вереница незнакомцев. Живые, бредущие с понурыми головами, и мёртвые на бесконечных рядах надгробий — какие-то лица смотрели с дорогих блестящих гранитов, какие-то выглядывали из-за покосившихся деревянных крестов.
Женя огляделась. Вокруг никого. Береза над головой хрипло прокаркала.
Евгеша, ты у нас такая крутышка!
Прям самая настоящая крутышка.
Просто супер-пупер!
Она набрала в грудь воздуха и вгляделась в поросший травой забор. Сквозь тонкие прутья виднелось надгробие.
— Привет… — прошептала она могиле, поежившись. Так близко и так далеко.
Скрипнула калитка, ноги переступили ржавый порожек, кроссовки утонули во влажной земле.
Евгеш, знаешь, а я ведь всегда мечтал
жить на природе. Чтобы птички, озерцо рядом.
Мамка твоя будет рыбу готовить… Заживем!
Заживем… Женя вновь огляделась. Затем обняла себя, спрятав руки в колкие шерстяные рукава старой заношенной кофты, и облокотилась о шершавые перила забора. Он вымученно скрипнул под её весом. Лицо обдало холодом. Оказалось, на щеках высыхали слёзы. Женя шмыгнула. С надгробия на неё смотрели каменные глаза.
— Мне жаль…
Молчание.
— Мне правда жаль.
Вдали прогремел колесами товарный поезд. Вагоны с углем оставили в воздухе матовые пепельные облака. Гудки пробивались из царства живых. Сейчас оно казалось каким-то слишком далёким.
Евгеш, ну ты не расстраивайся. Так бывает — люди разводятся.
Ну не смотри на меня так, не люблю, когда ты плачешь. Ну бусинка,
я ведь никуда от тебя не денусь. Будешь приходить к папке?
Будем на рыбалку ходить! А?
Во рту появилась горечь. Терпкая черемуха забилась в ноздри и осела где-то в гортани. Пришлось откашливаться, растирая по лицу слезы. Длинные спутанные волосы выбивались из пучка и прилипали к влажному лбу.
— Мне жаль… — проскрежетала Женя. — Жаль.
И вдруг нога, встрявшая в вязкую землю, высвободилась из чернозёмных оков и с размаху вдарила в проём между двумя прутиками. Подошва, измазанная черными густыми комками и оборванными травинками, застряла в заборе.
— Вот чёрт…
Евгеш… Ну Евгеш, ну не обижайся на меня…
Сто грамм за завтраком — это еще ничего. Для настроения…
А тебе для настроения нельзя! — иначе мамка больше тебя ко мне не отпустит,
ты же не хочешь, чтобы так случилось?
Женя обхватила руками мокрые ржавые перекладины и всмотрелась в траву. Кроссовка безнадежно застряла в заборчике. Казалось, вот-вот он совсем повалится оземь. Женя вскинула глаза и осмотрелась. По-прежнему никого. Она чувствовала, как каменные глаза выжидающе смотрели на неё сзади. Без гнева, без осуждения. Они просто ждали…
Евгеш… Ну Евгеш, ну прости,
ну плохой я у тебя папка, ну забыл про день рождения.
Зато на следующий привезу тебе два подарка! Каких?
А не скажу! Это ж сюрприз… Ага…
— Господи, какая глупость…
Женя выдохнула и обмякла на заборчике. На руках остались отметины от ржавчины. Становилось холоднее. Вдали раздалось протяжное гортанное «кар».
Е… вгеш… Вгеша… О, как смеш-смешно звучит! Геша!
Как попухай… А? Чё говоришь? Какой выпускной? Ты ж в восьмом!
Оддин-надца-тый! Йо…! Какая взрослая дочь! Гхордость! Крутышка прям!
Женя глотала слезы.
Она не видела, но знала — глаза продолжали смотреть.
Почему не брал трубки? Какой запой?
Какая, к черту, клиника?! Геш, давай заканчивай,
чё за бред несёшь, не до тебя сейчас. Нет, не надо приезжать.
Я сказал не приезжать! И вообще… Достала ты меня…
— Мне жаль, что… ты не отвечал на мои звонки.
Слова тонули в шерстяных рукавах, впитавших слезы. Всхлипы, доносившиеся из груди, казалось, отдавались откуда-то издалека. Оттуда, где рокотали колесами товарные вагоны, где горланили вóроны. Где были хрусткие шаги.
— И мне жаль, жаль, что ты обижал меня…
Жек, да иди ты со своими врачевателями! Никуда не поеду…
И ты не приезжай.
Тошно мне.
Устал, Жека… Устал…
Нога выскользнула из кроссовки, и Женя повалилась о холодную землю. Трава смягчила падение и приняла её в свои влажные объятья. Надгробие стояло всё там же.
— Мне так жаль, что ты никогда не думал обо мне… — Слова горчили во рту. Слёзы делали их солеными. — И мне жаль, что ты оказался не лучшим отцом для меня. Мне и такого было достаточно…