Письмо первое
Милый Стёпка, вы уехали только неделю назад, а мне уже хочется тебе написать. Думаю, Лондон тебе очень понравится. К тому же, там ты пойдешь в первый класс, а это дело серьезное, не жук начихал.
Знаешь, в Москве почти окончился май. Ха-ха, твоя баб шутит, он везде почти закончился. Завтра поеду на дачу, посажу тыквы. Помнишь, какие они вырастают огромные? Через год я посажу их заново, и, может быть, следующим летом ты приедешь в Россию и тогда увидишь и тыквы, и свою любимую землянику, и мы рванем в Звенигород и будем гулять там до вечера и есть мороженое.
Ты, наверное, думаешь, зачем писать, когда можно говорить по ватсапу безо всяких писем. Понимаешь, твоя мама вышла замуж, теперь у тебя есть отчим, новые родственники и даже новая бабушка. Наверное, мне немного страшно, что ты забудешь свою московскую семью. Поэтому я буду писать тебе длинные истории, вроде сказок. Про что? Например, про мою маму, твою прабабушку Настю. Ведь ее детство было настолько давно, что та реальность уже и правда кажется выдумкой.
Родилась Настя в самый Новый год. Как 1 января наступило, так и родилась. Год это был 1939, еще до войны. Ты, наверное, даже не представляешь, как тогда жили: ни телефонов, ни телевизоров, за водой во двор ходить. Село, откуда Настя родом, называлось Чистопольские выселки, от Чистополя недалеко. Где Чистополь? В Татарстане, конечно. Но давай сейчас про село. Оно красивое, на берегу реки Камы. Жили там русские, татары, чуваши. Знаешь, почему «Выселки»? Потому что в девятнадцатом веке туда выселили самых шумных и непослушных, чтобы не мешали в городе. А они взяли и построили большое и красивое село. Папа Насти был конюхом, и от него всегда пахло лошадьми, это запах теплый, чуть горьковатый и сладкий одновременно. А мама занималась надомной работой: стирала белье, ходила убираться к людям и ухаживала за своими четырьмя детьми — Настей, ее братом и двумя маленькими сестрами. От мамы пахло мылом, талой водой и чистыми простынями.
Как-то раз один дядька решил подшутить над Настей и сказал: «Тебя мамка не любит». Ей бы не поверить, крикнуть: «Любит! Я знаю, что любит!», но вот беда — она думала, что имя у нее козье. Коза у них была Наська. Насте невдомек, что это козу человеческим именем назвали, считала, наоборот, ее — козьим. Поэтому и поверила злой шутке, решила, что любимых так не называют, и с тех пор часто грустила. Хотя вообще она была прехорошенькая и премиленькая: косички блестят, глазки горят и ямочки на щеках играют. И когда забывала грустить, бегала с братом по селу, любила упасть летом на сено, а зимой на снег и в небо смотреть. Вот тебе и лайфхак, как себя в то время представить: просто посмотри ночью на небо. Оно совсем не изменилось. Ты увидишь те же звезды, что и видела маленькая Настя.
Тебе смешно, что я знаю слово «лайфхак»? Конечно, я же современная бабушка.
Когда Настя еще не ходила в школу, была война — страшное время. Те, кто не воевал, работали, чтобы помогать фронту. И Настин папа тоже работал на военном заводе. Когда война закончилась, он вернулся с военного завода домой, и все они — папа, мама и их четверо детей — переехали жить в Чистополь, маленький городок недалеко от Казани. В Выселках остались бабушка и дедушка.
Пришло время Насте идти в школу. Мама купила ей школьное коричневое платье и два фартука — черный и белый. Папа стал работать конюхом на мельзаводе — это такой большой завод, где делают муку, а мама — санитаркой в больнице. От завода им дали квартиру в одноэтажном доме, где жило еще несколько семей. В каждой квартире была своя печка, в печке готовили еду. Все бы хорошо, только с едой-то как раз было не очень, есть хотелось, а продукты тогда еще раздавали по карточкам. Ах, ты же не поймешь, о каких карточках речь, решишь, что о тех, которые вставляются в банкомат. Нет, совсем другие, бумажные. Когда голод совсем хватал за пятки, Настя с братом шли пешком в село к бабушке и дедушке, те для них всегда отыскивали что-нибудь вкусное. Идти было долго, валенки промокали от снега, но зато на деревенском столе ждали сухари, квашеная капуста, даже сало белое, холодное, с прозрачными росинками на боку.
Однажды под Новый год, как раз перед Настиным днем рождения, папа получил на заводе целый мешок муки. Как тебе объяснить, что такое в то время мешок муки? Настоящее богатство, понимаешь. Мама и папа полмешка себе оставили, а полмешка отсыпали, чтобы отвезти бабушке и дедушке. Зима выдалась снежная, решили, что папа на санях поедет и Настю и самую ее младшую сестру с собой возьмет. А что дальше было, я тебе в следующем письме расскажу.
Обнимаю, передай привет маме, которая сейчас читает тебе это письмо.
Твоя баб
Письмо второе
Милый Стёпка, еще не отправила первое письмо, а уже пишу второе. Очень рада, что у вас во дворе Букингемский дворец. Конечно, это немного удивительно, все-таки он слишком большой, чтобы быть в чьем-то дворе. Наверное, ты имел в виду, что вы живете недалеко от дворца? Это тоже очень круто, поверь. Пришли, пожалуйста, еще фотографий по ватсапу. Ну а пока слушай дальше. Мы остановились на том, что Настин папа получил на заводе мешок муки.
Мама сказала Насте: «Иди к отцу на завод, предупреди, что нужно пораньше выехать». Она волновалась, потому что папа видел только одним глазом и слышал только одним ухом. Мало ли что может случиться в темноте. Пошла Настя на завод, заходит на проходную и говорит сторожу: «Позовите, пожалуйста, моего папку». Сторож старенький её узнал, велел подождать минуту и потопал огромными валенками — топ-топ-топ — в конюшню. Осталась Настя одна в проходной и вдруг видит — спички лежат на тумбочке неубранные, забыл кто-то. Оглянулась девочка, так ей захотелось эти спички себе забрать. Не выдержала, схватила рукой коробок и быстро в карман спрятала. И даже зажмурилась от страха, вдруг кто заметил. А когда открыла глаза, сторож уже обратно по коридору топал. «Сейчас папка твой выйдет. На вот, держи, с Новым годом», — и протянул ей шоколадную конфету. Настя даже дышать перестала, вытаращила глазенки. «Спасибо», — прошептала.
Дома конфету поделили поровну между всеми детьми — каждому по кусочку. А когда отец вернулся со смены, они с младшей сестрой надели свои ватные пальто, повязали платки крест-накрест и сели в сани. Выехали пораньше, смена на заводе предновогодняя короче была, только зимой в пять часов уже все равно темно совсем.
Вот едут они через лес, мороз за нос и за щеки кусает, пальцы хоть в рукавицах, а все равно стынут. Сугробы намело такие, что даже самые высокие ёлки кажутся маленькими. Лошади бегут, снег из-под копыт брызжет. Луна висит в небе тонким месяцем перевернутым, не светит. Отец на козлах сидит, правит. Настя с сестрой в санях на кочках подпрыгивают, мешок с мукой держат, не дай бог обронить. Вдруг слышит Настя, звуки какие-то странные за деревьями, и к ним приближаются, — как будто дышит кто-то громко и подвывает. «Папка, тут собаки какие-то!» «Да какие ж собаки в лесу ночью?» «Папка!» Отец повернулся, глянул здоровым глазом, и тут на дорогу выпрыгнули волки, пять или шесть! Понеслись за санями! Лошади волков почуяли, испугались, ржут, что ушам больно. Отец хлещет кнутом по лошадиным крупам: «Но! Быстрее!» Сестра Настина заплакала, а Настя кричит: «Папка! Что делать?! Догоняют!» И правда, волки все ближе и ближе. Один вдруг прыгнул вперед и метрах в десяти от саней оказался. Завизжали девочки, прижались друг к другу. Лошади от страха бросились вбок, насилу отец телегу выправил. Еще секунда, и все в сугробе оказались бы, а тогда — конец. Отец одной рукой поводья держит, а другой по карманам хлопает. «Спички! — кричит. — Огонь нужен! Ах, забыл, дьявол! Спички забыл!» Зажмурилась Настя, втянула голову, не знает, как признаться, что у нее спички есть. Эх, была не была, все равно пропадать: «Папка! У меня есть!» «Молодец, дочка, жги и кидай в них!» Настя мешок с мукой сестре сунула, рукавицы стянула, достала ледяными пальцами коробок, чиркнула спичкой. Первая спичка упала совсем близко к саням, волк бег не сбавил. Вторая чуть подальше улетела. Потом еще и еще, жжет Настя спички и в волков бросает. Одна даже как будто волку в нос попала, хотя, может, это показалось в темноте. Но волки и впрямь стали отставать, огонь напугал их. Только много ли спичек в коробке? «Папка, последняя!» Но сани уже к деревне поворачивали, волки туда близко не подходили. Так они и отстали и в лес вернулись. А Настя обняла сестренку и говорит: «Не плачь, дурочка, главное, мука цела».
В селе бабушка не могла поверить в то, что случилось, только руками всплескивала: «Батюшки мои! Батюшки!» Отца с девочками обратно уже не отпустила. «Нечего, — сказала, — у нас Новый год и встретите. А завтра — домой». Замесила тесто, самовар поставила. Тепло на печке, сестра сразу уснула, а Насте все еще морды волчьи из темноты выплывающие мерещились. Потом и она уснула.
Утром в избе пахло хлебом. Отец начал домой собираться: «Мать ждет, волнуется». Бабушка завернула в полотенце большую краюху и Насте с собой дала: «С днем рождения, внучка». И правда, у Насти день рождения-то как раз в первый день после Нового года.
Лес утром другой, сказочный, нестрашный. Кони бегут, снег летит, Настя с сестрой на кочках подпрыгивают и смеются: «Потише, папка!» А Настя вдруг развернула полотенце, отломила кусочек хлеба и бросила в кусты. «Вдруг, — говорит, — там вчера волчок был голодный. Пусть поест». Вот такая была девочка.
Обнимаю тебя крепко,
Твоя баб
Письмо третье
Милый Стёпка, вчера, когда я звонила, ты не мог со мной говорить, потому что смотрел мультики. Это было немножко обидно, но я не обижаюсь. Давай с тобой договоримся вообще никогда друг на друга не обижаться, что бы ни случилось. Представляешь, какая это сила — не обижаться!
Тихо и незаметно проходило Настино детство. Страна потихоньку восстанавливалась после войны, отменили карточки, появились продукты. Мама и папа завели поросят, для них они построили специальный дом во дворе — хлев. Поросята были черные, и всех звали одинаково — Уголёк. Настя ухаживала за Угольками, ей нравилось гладить их по теплым шелковым спинкам. Ты думаешь, поросячья щетинка жесткая? Нет, она мягкая, как волосы. А сквозь нее просвечивает кожа — розовая с темными пятнышками.
Зимой Настя обожала кататься на коньках. Кама замерзала, на лед ложился толстый слой снега, но у самого берега ветер сдувал снег, уносил в побелевшие кусты и деревья, и открывался маленький каток, неровный, с буграми от застывшей под ветром воды. Но зато прочный и блестящий, будто полированный. Дети спускались к нему с высокого берега, прикручивали веревками полозья к валенкам и подставляли спины ветру, чтобы мчаться быстрее.
Учиться только Насте не очень нравилось. Никто ей не помогал, а самой было сложно, особенно отвечать на уроке — от страха слова забывались, вылетали из головы, и такая там тишина образовывалась, что в ушах начинало звенеть. Поэтому когда седьмой класс закончился, она решила в школу больше не возвращаться. Раньше так можно было. Но и дома лишним ртом не останешься. Пришлось Насте идти в няньки. Шел ей четырнадцатый год.
Во время войны в Чистополь переехал московский часовой завод. Сто семьдесят вагонов ехали из Москвы в Казань по железной дороге, а потом из Казани плыли по реке в Чистополь. Первые часы, которые начали на нем выпускать, назывались «Победа». Ты, конечно, понимаешь, у каждого завода есть директор, а у директора — заместитель, «зам», иногда даже несколько. Работал на том заводе большой начальник, один из «замов» — Борис Степанович Коган. У Бориса Степановича было много детей, мал мала меньше. К ним-то Настю и взяли няней. Дом Коганов был совсем не похож на Настин — комнат больше и все они просторней. В самой большой комнате стояло огромное полосатое кресло. Круглый стол посредине покрывала темно-зеленая скатерть с тяжелой свисающей бахромой. Одну стену от пола до потолка закрывали книжные полки с книгами. Кухня находилась отдельно от столовой, и в ней хозяйничала розовощекая кухарка Анюта в белом переднике. Но больше всего Настю почему-то поразили вилки, торчащие вверх зубчиками из эмалированной банки, ведь сами они дома всегда ели ложками. Жена Когана Раиса Сергеевна показала Насте топчан в детской, где ей полагалось спать, сунула в руки годовалого карапуза, который тут же захныкал, и отдала несколько распоряжений.
Так началась Настина жизнь в няньках. Коганы были порядочны, вежливы, чистоплотны, дети их — в меру воспитаны и в меру капризны. Правда, иногда Настю охватывало странное чувство, как будто она не совсем человек здесь, так, что-то вроде лампы в углу или книги на полке. Часто рано утром, когда все спали, она вставала, тихо одевалась, выскальзывала на крыльцо и шла к своим. Дома родители и брат с сестрами тоже еще спали. Настя садилась на стул и рассматривала печку, в которой стоял еще теплый котелок, в нем, она знала, оставались после ужина мясо с картошкой, их можно доедать на следующий день, рассматривала буфет, ложки горкой на полотенце рядом с умывальником, цветные коврики на скамье, стульях, тумбочке. Когда Настя выросла, она так и любила застелить все цветными ковриками. А пока ей было четырнадцать, она слушала звуки спящего дома, потом открывала дверцу буфета, откалывала щипцами маленький кусочек сахара от большой сахарной головы, тихо-тихо, почти бесшумно, и возвращалась к Коганам.
Через год к когановской мал-мале добавился крошечный младенчик, который, впрочем, быстро округлялся и к трем месяцам превратился в толстого улыбчивого малыша. Однажды случилось ЧП. Все семейство Коганов ушло в гости, оставив Настю дома одну с самым младшим. Когда настало время поменять ему пеленки, оказалось, что чистых пеленок нет. Младенец орал, личико его багровело, Настя металась по дому в поисках пеленок, но их нигде не было. То ли Раиса Сергеевна убрала их и забыла ее предупредить, то ли Анюта случайно спрятала, то ли старшие дети, кто ж теперь разберет. Не было, и все. Тогда Настя взяла зеленую скатерть с тяжелой бахромой, которая покрывала круглый стол в гостиной, и завернула в нее младенца. Младенец пискнул и блаженно затих. Когда Коганы вернулись из гостей, был скандал. Стали обсуждать, нужно ли Настю прогнать, но потом отвлеклись на что-то, да и забыли про нее, как лампу в углу.
Целую тебя,
Твоя баб
Письмо четвертое
Стёпка, дорогой мой мальчик, что-то не клеится у нас с тобой с письмами. Позвонила твоей маме, чтобы узнать адрес в Лондоне, куда отправлять письма, а то вот их уже сколько накопилось, но оказывается, твоя мама считает, что они тебе ни к чему, будут отвлекать и мешать адаптироваться в другой стране. Может быть, и правда не стоит забивать твою голову былями и небылицами. Но, знаешь, сохраню их. Вдруг летом ты все-таки приедешь в Москву, и тогда мы прочтем их вместе. А пока я все еще могу звонить тебе по ватсапу, только, пожалуйста, отвечай, ладно?
Рецензия писателя и критика Романа Арбитмана:
«Грустный рассказ. Бабушка переписывается с малолетним внуком, уехавшим в Лондон, не подозревая, что пишет в пустоту: все ее письма не дойдут до адресата, потому что маме мальчика не нравится сам способ общения с сыном на русском языке… Мне кажется, что на самом деле бабушка сама должна знать, что пишет в никуда — и это такая сублимация общения с внуком. Данное условие довольно важное, поскольку героиня понимает: сейчас рассказы о старинной и довольно странной жизни мальчику вряд ли будут интересны, но когда он повзрослеет — глядишь, что-нибудь и изменится.
В этой связи я бы предложил поменять способ передачи информации: заменить вербальный способ на аудиальный. И бабушке легче рассказывать, чем писать, и внуку проще слушать (ну хотя бы понемногу, перед сном, или по дороге в школу), чем читать уже полузнакомую кириллицу. Бабушка у нас продвинутая, она записывает файлы в MP3. Архаика с письмами все-таки несколько нарочита, а так мы получим те же тексты, только «устная» интонация окажется более уместной. Бабушка — сказочница, это традиция, в конце концов.
Теперь эпизод со спичками. Они ворованные. И вдруг оказывается, что краденое пригодилось, даже спасло героев, и папа потом даже не спросил у дочки, зачем она взяла спички. В каком-нибудь ином жанре это бы сошло автору с рук, но раз у нас тут литература для детской аудитории, надо переделать. Другой вариант: Настя коробок нашла на полу или на земле возле дверей. Да, по-хорошему она должна была спросить у взрослых, кто потерял, однако она промолчала. Тоже поступок не идеальный, но все лучше, чем кража — тем более у человека, который ее угостил конфетой.
Теперь эпизод с Коганами. Он начинается интересно, но ничем не кончается. Настю немного поругали, потом о ней забыли… И что же из этого следует? Я бы предложил, чтобы Коганы поспорили: и мама говорила, что девочка виновата, а папа, наоборот, ее хвалил — мол, выкрутилась. И папа победил в споре. И Настя поняла, что когда принимаешь решения самостоятельно, есть шанс, что тебя накажут, но могут, наоборот, наградить… В общем, какое-то моралитэ из этого неплохо бы извлечь».
Рецензия писателя и критика Майи Кучерской:
«В целом замечательные письма. Интересные. И про волков история хороша — собственно, получилась история о чуде, о том, как украденные спички спасли всем жизнь, и про жизнь в няньках, зеленую скатерть. Еще бы таких пять, чтобы получилась повесть. Хороша и рамочка про то, что внуку и его маме эти истории не нужны. Правда там небольшая несостыковка — непонятно, как мама узнала про эти письма, если бабушка их все же не отсылала? Хорошо бы пояснить еще, почему муку надо было везти так далеко — к бабушке, чтобы она испекла хлеб? И как спички не гасли, когда девочка их бросала — от движения воздуха? Но это мелочи».