По сугубо ненаучному мнению Григория Ивановича Шилова, человек развивается подобно бабочке, только в обратном порядке. Сначала он, окрылённый молодостью, порхает над жизнью, вдыхая ее ароматы, а потом, когда крылья уже не те и нектар порядком опротивел, становится существом куда более приземленным, с трудом ползает, а то и вовсе норовит завернуться в тугую куколку воспоминаний, доживая таким образом отмеренный ему срок.
Сам Григорий Иванович по собственной оценке находился в стадии окукливания — почти каждый вечер он усаживался в излюбленное, хромающее на одну ножку кресло, закутывался в старый разлохмаченный плед, негромко включал телевизор и погружался в полудрему.
Вскоре, однако, последовали события, которые изменили неторопливый ход жизни Григория Ивановича. Началось все с того, что ему вдруг стало являться одно и то же сновидение. В этом повторяющемся сюжете он оказывался в замершем, неясном пространстве. Сквозь белесую дымку, висящую перед его глазами, виднелась неподвижная гладкая поверхность, напоминающая небольшой замерзший пруд. На другом берегу пруда проступало что-то зыбкое, представляющееся Григорию Ивановичу очертаниями храма с небольшой округлой верхушкой. Здание храма отражалось в темном зеркале воды, постепенно теряя в нем свои контуры до полной неразличимости.
Григорий Иванович не был верующим, но всякий раз во сне его охватывало состояние, которое в жизни ему довелось испытать только однажды, когда родилась дочка — отрешенность от всех забот, душевное спокойствие, счастье. Во многом из-за этих чувств сон имел сильнейшее влияние на Шилова. Часто после него он просыпался в слезах.
Со временем преследующее Григория Ивановича сновидение обретало в его глазах все больший смысл. В нем, убежденном скептике, вдруг начала крепнуть уверенность, что в конце земного пути он каким-то непостижимым образом перенесется в тот прекрасный сад с прудом и храмом, чтобы остаться там навсегда.
Своим необычным сном Шилов делился со старым школьным другом — Леонидом Светловым, регулярно заглядывающим к нему на чай. Лёня пользовался безусловным доверием Григория Ивановича, у него даже был дежурный ключ от квартиры Шилова. Их общение обычно проходило в гостиной, за большим зеркальным столом, и, как правило, следовало определенному порядку — Григорий Иванович давал некий информационный повод, а Светлов высказывал свои емкие комментарии.
— Что-то раскис я, Леня, хуже школьницы, — пожаловался как-то Шилов другу. — Просыпаюсь сегодня, а у меня вся подушка мокрая.
— Это ладно, Иваныч. Было б хуже, если б простыня, — резонно заметил Светлов и добавил уже с участием: — Опять по своему саду тосковал? Что у тебя там растет-то?
— Да хоть бы и ничего, — проворчал Григорий Иванович с горечью. — Мне хватает за глаза того, что тут уже выросло.
Светлов смущенно кашлянул. Он понимал, что последняя фраза Шилова относилась к его дочери Галине, с которой у Григория Ивановича после смерти жены разладились всякие отношения. Какое-то подобие контакта сохранялось лишь благодаря внуку Кольке — тот учился в школе неподалеку и иногда забегал к деду в гости.
Время шло, и скоро Григорий Иванович перестал довольствоваться перспективой оказаться в чудесном саду посмертно. У него возникла навязчивая мысль, что подобное место существует в реальности, а сон призван подтолкнуть его к поиску. Размышляя на эту тему, Григорий Иванович впервые в жизни задумался о покупке и освоении компьютера. Решено было прибегнуть к помощи информационно продвинутого внука. Возиться с дедом Колька желанием не горел, поэтому его пришлось финансово мотивировать, благо он как раз копил на электросамокат. Вскоре компьютер был приобретен, и началась стажировка. Григорий Иванович скрипел извилинами, Колька — зубами, но постепенно дело продвигалось. В итоге в тесном тандеме со своим юным помощником Григорий Иванович посмотрел по Сети уйму фотографий и наметил кое-какие маршруты.
Для начала было выбрано несколько ближайших объектов в России. Первые выезды дались непросто, но Григорий Иванович быстро вошел во вкус, освоил покупку билетов, бронирование гостиниц. Список посещенных им городов увеличивался.
В какой-то момент Шилову захотелось расширить географию, и он стал поглядывать в сторону Европы. Чтобы окончательно развязать себе руки в материальном плане, Григорий Иванович продал вторую квартиру, которая досталась ему от покойной жены. После этого поиски вышли на новый уровень. За следующие полгода Григорий Иванович побывал в пяти странах, увидел несколько уголков редчайшей красоты. Но сердце так и не екнуло.
— Может, его и нет, этого места, — с чувством рассказывал он Светлову в промежутке между странствиями. — Но зато я будто бы второе рождение получил. Знаешь, уже вроде на все махнул, считал, что пора о вечном задумываться. А тут вдруг снова крылья обрел, жить захотелось. С иностранцами вот переписку затеял. В Испании познакомился. Муж с женой, тоже на голову двинутые, полмира объездили, у нас уже раза три побывали.
Светлов удивленно слушал, покашливал, и даже не комментировал. Он не понимал внезапной страсти друга, но старался не лезть со своим уставом.
Что касается ближайшей родни Григория Ивановича, то она заняла более активную позицию в вопросе его новых увлечений.
В начале зимы, что называется, как снег на голову, Григорию Ивановичу пришел вызов в суд по иску Галины Шиловой об оспаривании гражданско-правовой сделки. Предварительное заседание по делу прошло перед самым Новым годом. Свой первый опыт участия в судебном процессе Григорий Иванович тут же в красках описал другу.
— Я ж ее лет семь живьем не видел, а тут гляди-ка, заявилась. Адвоката притащила холеного. Хочет отменить продажу квартиры. Беспокоится, видно, что помру, а ей никакой награды за долгое ожидание не достанется. Ну ничего, посмотрим, как они будут меня за слабоумного выдавать.
Однако следующее судебное заседание изрядно поколебало уверенность Григория Ивановича в благоприятном исходе дела.
— Они же что, Леня, оказывается, придумали, — вспоминал с болью Шилов, — подговорили внука, и этот стервец наши с ним разговоры втихаря записывал на телефон. А я, балбес, как-то разоткровенничался и выдал ему всё как на духу и про сад, и про жизнь на том свете. Прямо в зале суда эти мои откровения слушали. Представляешь, как я себя чувствовал? И тут юрист доченьки моей еще ходатайство о назначении психиатрической экспертизы заявляет. Судья задумался и перерыв объявил, до следующего понедельника. Я в коридор выхожу как ошпаренный, ничего не соображаю. Ни дать ни взять помешался дед, и без всякой экспертизы понятно.
— Так ты, может, тоже юриста какого наймешь? — деловито кашлянув, рассудил Светлов. — В Европу ездишь, а тут экономить решил? Дело-то серьезный оборот принимает.
— Да нет, Леня, я никого больше в это мешать не хочу. Признают выжившим из ума, так и пусть.
Но как ни старался Шилов держать марку, происходящее стало для него тяжелым испытанием. Подобно большинству людей старой советской закваски, Григорий Иванович, представая перед судом, испытывал чрезвычайное волнение, страх и какую-то необъяснимую вину. После очередного заседания он подолгу не мог заснуть, прокручивая в голове каждое событие, каждое слово.
Дело в итоге закончилось не в пользу истицы. Дееспособность Шилова у судьи никаких сомнений не вызвала, и он даже решил не прибегать к унизительной экспертизе. Однако ожидаемого облегчения не наступило. Тяжелая обида легла на сердце Григория Ивановича. Ему казалось, что самое ценное из его души вынули и прилюдно растоптали.
Теперь он снова подолгу просиживал в гостиной, часто вспоминал то далекое время, когда дочь Галинка еще смотрела на него снизу вверх, и стоило раскрыть руки, смешно семенила обниматься. Вконец измучившись, отключался прямо за столом. Спал Григорий Иванович без сновидений.
После одной из таких ночей, проведенных сидя в кресле, он проснулся, чувствуя, что в груди тяжелыми толчками бьется сердце. Веки казались свинцовыми. Сквозь приоткрытые страшным усилием щелочки глаз он увидел размытую картину, которую, впрочем, сразу же узнал. Темная застывшая гладь пруда. Знакомые очертания на другом берегу, тысячу раз воспроизведенные у него в голове.
Сомнений не было. Григорий Иванович находился в том месте, куда так хотел попасть.
Его сердце успокоилось, скупо отсчитало еще несколько ударов и затихло. Со стороны легко могло показаться, что он опять провалился в глубокий сон. Светлов, несколько минут назад зашедший в квартиру и тихо сидящий напротив своего друга, так и подумал, и решив не тревожить, начал вставать из-за зеркального стола.
Если бы Григорий Иванович в ту секунду еще мог осознавать происходящее, он бы увидел, как смутный силуэт у пруда в его предсмертном видении вдруг каким-то странным образом подался вверх, приподнимаясь над гладкой поверхностью, негромко кашлянул и по-старчески сутулясь скрылся из вида.
Рецензия писателя Дениса Гуцко:
«Хороший рассказ, цельный и содержательный. Я прочитал его как историю истинной дружбы, размышление о том, какой это великий дар — умение сохранять близость, сопереживать другу. Возможно, другие читатели наполнят эту историю другими смыслами — но это как раз признак хорошего текста.
Мне не хватило одной-единственной эмоциональной ноты в рассказе. Там, где выясняется, что внук предал Григория Ивановича. Слишком обыденно он об этом рассказывает. Как ни крути, речь о предательстве близкого человека, а это всегда травмирует — даже когда случается не впервые. На мой взгляд, герою стоило бы отреагировать здесь более эмоционально. В остальном же всё сложилось.»
Рецензия писателя Романа Сенчина:
«Рассказ действительно очень хорош. Начало — первый абзац — оригинальное, увлекающее, после него трудно оторваться от чтения. И вот это отмечу: «Подобно большинству людей старой советской закваски, Григорий Иванович, представая перед судом, испытывал чрезвычайное волнение, страх и какую-то необъяснимую вину». И это, трогательное, точное: «…часто вспоминал то далекое время, когда дочь Галинка еще смотрела на него снизу вверх, и стоило раскрыть руки, смешно семенила обниматься».
Сюжет выстроен, герой есть, персонажи обозначены ровно в той мере, в какой нужны для такого рассказа. Всё на месте, по моему мнению. Стилистически рассказ выдержан, слышна мелодия, а это один из показателей настоящей прозы.»