— Во-во-во, гляди, снова…
«Ка-а!» — Хриплый злобный крик разорвал знойную тишину прямоугольного дворика на Ж… улице. Было двадцать седьмое июня, четырнадцать часов семнадцать минут по московскому времени.
— Точно… опять…
— Да не высовывайся ты так!
Старые, ограждённые железными прутьями балконы казались набрякшими веками пьяницы на кирпично-багровых щеках стен. Двое детей-подростков скрючились в углу одного из них, почти незаметные за тремя кадками буйно разросшихся традесканций. По правую руку от них, этажом ниже, на балкон выскочил пожилой человек в белой майке и шортах, выставлявших напоказ подагрические колени. В руках он сжимал веник.
— Ка-а!
На этот раз звук был тише, что, однако, не делало его менее раздражающим. Дети как по команде покинули свой наблюдательный пункт и со всех ног бросились к окну в спальне, выходившему на другую сторону улицы. Старичок этажом ниже сделал то же самое. Жёлтая в белых цветах занавеска, лязгнув кольцами по перекладине, отъехала в сторону, и перед ним оказалась она.
Здоровенная ворона сидела на ветке тополя среди поникших от невыносимой жары листьев и чистила клюв.
— Ах ты, с…!
Веник заметался в воздухе комическим подобием опахала.
— Зря он так…
— Чего?
— Да зря он так раскипятился, говорю. Ему бы сидеть спокойно и не обращать на неё внимания.
— Ага, посидишь тут спокойно, как же!
— А что? Я бы так и сделал.
— Да ты не видишь разве? Она специально туда-сюда летает и орёт, чтобы он за ней бегал по всему дому, как бешеный.
Ворона, кося агатовым глазом, боком проскакала по ветке, в очередной раз испустила своё «Ка-а!» и взлетела. Примерно через минуту хриплый вопль повторился уже со стороны двора. Дед в пропитанной потом майке метнулся обратно на балкон.
Дневное светило медленно шествовало по небу, с неиссякаемой щедростью изливая свои дары на улицы и перекрёстки, дома и деревья, не успевшую попрятаться живность и редких прохожих.
Вишнёвое повидло в хрустальной вазочке сделалось совсем жидким, и над ним лениво кружилась чёрная муха. Младший из детей, наблюдавший за мучениями старика, изловчился и поймал её, потом приложил кулак с обиженно жужжавшим насекомым к уху и отхлебнул лимонад. Братья уже не обращали внимания на повторявшиеся с непостижимым постоянством крики вороны и возобновлявшийся под полом топот подагрических ног. Всё плавилось…
День перевалил за половину. Одуряюще вонял гудрон. Воздух над асфальтом дрожал и колыхался, как в пустыне.
— Ка-а!
Блямс! Блямс! Стекло в балконной двери задрожало. Настырная птица сменила тактику, заметив, что её жертва, притомившись, решила прятаться в своей квартире-душегубке, а не гоняться за ней с веником.
— Ну всё, сейчас выскочит.
— Может, и нет…
— Не-а, не выдержит. Вот посмотришь…
И точно, белая майка снова замаячила на балконе, и отборные ругательства, точно мухи в повидло, влипли в вязкий воздух. А потом ворона перелетела на другую сторону и принялась долбить клювом в окно, занавешенное жёлтой занавеской. Блямс! Блямс!
— Ка-а!
Ветер, до настоящего момента вялый и апатичный, видимо, сочтя поведение солнца вышедшим за рамки приличия, очнулся и пошёл в атаку, призвав себе на помощь батальон туч. Всё потемнело и затихло. Глухо зарычал гром.
Ливень начался неожиданно, как часто бывает летом. На землю обрушился настоящий библейский потоп, запахло свежестью и озоном. Многие исстрадавшиеся за день люди высовывались из окон и жадно впивали долгожданную прохладу.
Двадцать восьмое июня. Поверженное солнце не осмелилось показаться на небе. Тучи торжествовали.
Старший ребёнок, вчера наблюдавший за стариком и вороной, поднимался по лестнице, неся авоську с хлебом и молоком в треугольных пакетах.
— Андрюша! Андрюша, ты уже знаешь?
Тётя Зоя! Хлебом не корми — дай только лясы поточить!
— Здравствуйте, Зоя Михайловна!
— Привет-привет! Андрюша, так ты уже знаешь?
— Что?
— Так ты до сих пор не знаешь?!
— Да что я не знаю-то?
— Так сосед!
— Какой сосед?
— Да мой — Викентий Ильич! Ты же его знаешь?
— Да. И что же?
— Так умер он вчера вечером, представляешь? Инсульт!