Горький утренний кофе. Горькие утренние таблетки. Когда запиваю, они застревают в горле.
За завтраком он смотрит на меня. Сидит напротив и скалится гнилыми зубами. Желтые глаза сверкают безумными искрами.
— Катя всё расскажет? Всё-всё?
Его писклявый голос фонит в ухе, невольно отстраняюсь, зажмурив один глаз. Поутру он всегда такой.
— Да, всё-всё… — отвечаю я голосом матери, уставшей от возни с неразумным ребенком.
Между делом ковыряю вилкой подгоревший омлет. В воздухе до сих пор стоит запах сковородки. Он мешается с канализационной вонью — опять в ЖЭК звонить, вечно их пинать приходится.
— И Катя расскажет им про меня…
— Господи, да больно ты им нужен! Не буду я про тебя рассказывать. Мы будем говорить обо мне! В десятый раз тебе объясняю…
— Как о Кате? — Он говорит медленно. Приходится ждать конца каждой фразы. — Но ведь… Ведь жизнь Кати изменилась, когда в ней я появился…
Я стараюсь не смотреть на него. Мне не нравится, когда он так близко. Его мерзостное дыхание сводит меня с ума…
— Сколько раз тебя просила чистить зубы?
— Я не хочу, чтобы все знали обо мне…
Он не слушает. Он никогда меня не слушает.
— Я буду говорить о себе, — уже с нажимом отвечаю я.
— Если ты расскажешь про меня, я буду долго плакать. И ходить за тобой по пятам.
— Ты и так за мной по пятам ходишь…
Я вздыхаю, поднимаюсь с места и задвигаю стул. Разговор окончен. Он молчит. Я смотрю в тарелку. Какой толк в завтраке, если всё равно есть никогда не хочется?
— Пенни, никому ты не нужен… — наконец поднимаю на него глаза. Он выглядит расстроенным.
— Пенни знает… Но Пенни нужен Кате. Мне нравится, когда Катя называет меня Пенни. Словно монетка.
Я отворачиваюсь и ухожу по коридору. Утром здесь темно и прохладно.
— Надо было назвать тебя рублем. Или копейкой… И то больше толку было бы…
Когда я крашусь, Пенни сидит на полу. Он запутывается в своём дурацком костюме, вывернув голову так, что вот-вот шея сломается, и я, глядя в зеркало, стараюсь не обращать внимания на его нелепую возню. И вправду — почему вообще Пенни?
Съемка в полдень, но мы выходим в девять — я вечно блуждаю в переулках. Когда приходится ориентироваться по картам, голова иной раз просто раскалывается на части. Ненавижу карты. Ненавижу суету и толкотню большого города. Если бы не Александра, вовек бы из дома не выбралась.
В метро Пенни ведёт себя нормально — даже странно. Час пик всегда настоящее испытание с ним. Приходится брать его за руку, и его длинные ногти больно впиваются в ладонь. Мы с ним никогда не садимся. Встаем где-нибудь в углу вагона, в стороне от всех, и Пенни вынуждает меня развлекать его. Как-то он заставил петь эту дурацкую песенку… На нас косились. Но если бы я не начала петь, Пенни принялся бы скакать по вагону и издеваться над детьми. Мне не нравилось, когда он корчил им рожи. Было в этом что-то очень зловещее — я то к нему уже привыкла.
— Катя всё-всё расскажет…
Я посмотрела на Пенни. Он стоял позади меня, зажатый между мужчиной в деловом костюме и девушкой-подростком с проводными наушниками в ушах. Его слова тонули в ритмичных ударах колес. Я принюхалась. От мужчины разило едким одеколоном. Канализационный запах пробивался сквозь ядреный аромат — неужели мы унесли это зловоние с собой?
— Успокойся! — воскликнула я, глянув за спину. — Я ничего про тебя не расскажу, обещаю!
Несколько человек обернулись на меня. Я закатила глаза.
— Мужчина, а не могли бы мы поменяться местами?
Клерк вскинул брови. Покосился на Пенни, странно хмыкнул, окинул меня подозрительным взглядом и только тогда отошел в сторону. Я просочилась в угол. Пенни обиженно скреб следы от жвачки на металлическом поручне. За трясущимся стеклом проносились чёрные трубы и редкие желтые лампы.
— Ну что?
— Пенни будет плакать…
— Я же сказала, я ничего не расскажу, хватит придумывать!
Пенни протиснулся ко мне. Я почувствовала на лице его тяжелое дыхание. Оно обожгло кожу.
— Катя возьмет шарик?..
Я подняла глаза. У потолка вагона, между старыми желтыми лампами, болтался красный гелиевый шар. Каждые три дня Пенни уговаривал меня покупать такие в маленьком ларьке со всяким барахлом для праздников, но сам никогда в руки не брал, и в итоге с шариком приходилось таскаться мне. Люди странно смотрели на меня. Люди вообще крайне странные.
— Возьму я твой шарик… — Я дергаю за свисающую декоративную ленту, красное пятнышко подскакивает над нашими головами. — Идём. Наша станция…
Когда я протискиваюсь к дверям, Пенни что-то бормочет из-за спины. Я стараюсь не обращать на него внимания, мы уже страшно опаздываем. Когда я стою у светящейся карты в переходе, запутавшись в выходах, Пенни скачет возле ларька со всякой выпечкой. Теперь пахнет канализацией, пылью и мочой — в нескольких метрах от карты грудой свалены грязные кульки и поношенные клетчатые сумки.
— Пенни, идём! Я же опоздаю!
— Без Пенни Катя никуда не пойдет. Катя и Пенни всегда вместе!
Он кричал мне с другого конца перехода, и его сиплый голос отражался глухим эхом от каменных стен и громоздких колон. Людей становилось всё больше. Белые рюши костюма Пенни терялись среди мужских двубортных костюмов.
— Ну давай же, это очень важное интервью!
— Важнее, чем Пенни?
— Да, важнее, чем Пенни, чёрт тебя подери!
Пенни замолк. Лишь склонил набок голову и обнажил свои уродливые зубы. Я подняла голову — шарик волочился по потолку от легкого сквозняка.
— Так, всё, хватит с меня! — Я дернула за ленту и повязала её вокруг запястья в несколько оборотов. — Ты как хочешь, а я пошла!
И, не дожидаясь ответа, я развернулась и устремилась к выходу в город, расталкивая незнакомцев. Хватит с меня этого безумия! Постоянно играю по его правилам. Хоть раз же должно быть по-моему! Да и вообще… Куда он от меня денется? Пенни всегда рядом. Всегда.
Александра встретила меня уже в студии. Сразу набросилась с объятиями, побросав свои интервьюерские бумажки на кресле:
— Екатерина, спасибо вам, что пришли! Я понимаю, какой это подвиг!
Подвиг… Я лишь киваю, уставившись в пол. Шарик отбрасывает округлую тень в белесом свете софитов. Принюхиваюсь.
— Александра, простите… Мне кажется, или тут пахнет канализацией?
— Ой, нет, что вы! — Александра громко смеется, взяв меня за руку. — Тут разве что может пахнуть побелкой, в соседних помещениях ремонт. Боже нас упаси снимать там, где воняет тухлятиной!
Я оборачиваюсь, всматриваюсь в лица съемочной группы.
— Екатерина? Екатерина! Всё в порядке? Вам что-нибудь нужно?
На меня смотрят десятки озадаченных глаз.
— А… Да. Не могли бы вы… Устроить где-нибудь шарик?
Александра долго на меня смотрит. Протягивает руку к ленточке и отходит в сторону. Шарик пружинит за ней следом. На женщине элегантный костюм. Стук её каблуков отдается в дальних комнатах бывшей мебельной фабрики.
Когда мы сели в кадр, Пенни по-прежнему не было. Кругом толпились люди. Кто-то тихо сопел, кто-то негромко покашливал. В их чёрной силуэтной массе я искала рыжие волосы. Даже в темноте, за металлическими ногами и громоздкими отражателями, его должно было быть видно.
— Ну что, начинаем?
В тишине зашуршали листки. Красные губы Александры расплылись в улыбке. Меня обдало холодком мятной жвачки. И никакой канализации…
Под жарким колким свитером по спине скатились капли пота. На ладонях выступила испарина. Перед глазами стояла молочная дымка.
В толпе зашептались. Я прислушалась.
— Екатерина?
Мой голос что-то ответил. А глаза продолжали искать.
— Для нас это большая честь… Мы знаем, что вы сейчас переживаете не лучшие времена…
Её перебил кашель. Александра бросила в толпу гневный взгляд.
— Простите.
— Ничего…
Я приподнялась на кресле и вновь окинула взглядом силуэты.
— Вы хорошо себя чувствуете? Уверены, что готовы проходить интервью? Мы можем перенести встречу.
— Нет-нет… Просто… Просто мне нужно найти кое-кого.
— Кого же?
— Пенни… — Кажется, я впервые произнесла его имя вслух.
— Кто такой Пенни?
— Пенни… Он… Он мой друг. Мы пришли сюда вместе, а потом… — Я встала, оператор растерянно дернул рычаг своей камеры. Огромный стеклянный глаз уставился на меня. — Потом он пропал, и я переживаю, что с ним могло что-то случиться.
— Екатерина, Катя…
На мое плечо опустилась женская изящная кисть — белые длинные ухоженные пальцы, синие длинные ногти.
— Вы же пришли сюда одна…
Я обернулась на людей. Незнакомцы перешептывались. Я ловила на себе сочувственные взгляды.
— Катя? — Зеленые глаза Александры стали пронзительными. — Это галлюцинации. Вы помните цель интервью?
Александра разговаривала со мной как с ребёнком. Она разговаривала со мной, как я с Пенни.
— Простите. — Я высвободилась, кажется, задела ногу штатива со светоотражателем. — Мне нужно выйти. Здесь не хватает кислорода.
Александра опустила голову. Толпа разошлась. Вдали я видела свет и длинную металлическую лестницу.
— Пенни! — выкрикнула я, едва за мной захлопнулась тонкая деревянная дверь.
Мне отвечала тишина. Я отчаянно принюхивалась.