Привезли глубокой ночью. Неровные углы города сменяют друг друга в стесненной панораме окна машины скорой помощи — без Фроси. Вид помогает Фросе настолько, чтобы без сомнений закрыть глаза. Неяркие вспышки отпечатанного фонарного слепка на собственной сетчатке спасают немногим больше, но воспринимаются легче. Она поджимает губы. Фрося уже знает, что перед тем как она прибудет на место, последние лепестки света разложатся до пустой темноты закрытых глаз. Тошнить уже нечем.
Юля довольно спускается с верхней полки, внизу никого. Удается быстро, зато без стеснения доесть вчерашний салат из контейнера. Поезд громко шипит, шумит, шикает. Пу-у-уф — выдыхают тормозные колодки. Чугунные внутренности трутся о сыпь московского гравия. Тусклый вокзальный перрон. Размытый шик нечеткой многолюдной жизнедеятельности. Юля не решается взять такси, даже не подозревала, что стоить может так дорого. Темнеет, делать нечего. Привезли глубокой ночью.
Анамнез. Рвота. Головокружение. Нарушение зрения.
В палате четыре койки, и все пустые. Ни Фрося, ни Юля не могут вспомнить, кого положили первой. Время чуть-чуть съелось, зажевалось в металлических зубцах, так бывает, когда перекрывают доступ к кислороду, придавив горло холодным стетоскопом. Одна кровать была расправлена, будто кто-то сбежал. Фросе хочется снова провалиться в размытый тугой сон, Юлю все еще немного укачивает после поезда.
Кто-то из них проснулся. Было лето, в открытых окнах ужинающие семейства давно помыли тарелки и столовые приборы. Дневная жара уступает место ночной прохладе. Мессы лета способна служить только ночь. Кто-то вышел в коридор и остановился у приоткрытой двери.
Так в щёлочку — одним глазом — подсматривают в ящик Пандоры.
За дверью не было тихо, нет, даже не так. За дверью было очень громко. Выскользнувшая из проема медсестра вздрогнула, наткнувшись на стоявшую слишком близко девушку. Грубый, выделяющийся голос принадлежал высокому мужчине, который тонул в тени цвета венозной крови. Он ругался с тремя сотрудниками больницы, а на полу, на коленях, стояла девочка. Тонкие, словно лапки белого паука, ее пальцы сжимали и разжимали такую же бледную простынь. Ходившая туда-сюда тощая детская спина распрямлялась после немых криков, чтобы скорчиться при наступающем беззвучном вопле. Мокрые от слюны губы, с которых срывалось лишь хриплое сипение, мокрые от слез щеки. Летняя ночь отпевала лежащую на больничной кровати. Все вернулись на свои места.
Фрося проснулась первая.
Сестры впопыхах собрали ее вещи в чью-то сумку-мешок. Сорочка, два подрясника, зубная щетка, мыло, бельё, молитвослов. Нашла в складках маленькую иконку с Ефросинией Полоцкой, с которой она не расставалась после смерти матери. Фрося улыбнулась — не забыли, значит. На койке напротив спала девушка, у тумбы стоял небольшой плотный сиреневый чемодан. На соседней – сидел мальчик в шортах и выцветшей футболке. Он не спал и что-то увлеченно разглядывал в окне, выгибая локти. Фрося провела руками по русой растрепавшейся косе, без апостольника было непривычно уязвимо. Повязала платок.
Фрося поставила иконку на тумбу, недоверчиво покосив взгляд на мальчика, и встала на колени.
Царю Небесному, Утешителю, Душе истины, Иже везде сый и вся исполняяй, Сокровище благих и жизни Подателю, прииди и вселися в ны, и очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша.
Пол пах хлоркой.
Юля проснулась, когда в палату вошел врач. Кто-то позвал не ее именем. На щеке остался длинный след от наволочки, Юля почувствовала, как сильно отекло лицо. Растирала щеки, слушала вполуха. На соседней койке сидела девушка и что-то читала, на тумбе стояла небольшая золоченая икона. Юля прищурилась, но очертания улавливались плохо. Симпатичная. Кажется, с крестом в руке.
Анализ. Общий мочи и кала. Анализ крови на гормоны.
Врач ушел, не обратив никакого внимания на мальчика. Юля не знала, как начать разговор. Фрося ненадолго вернулась к чтению.
— Меня Ефросиния зовут. Можно просто Фрося.
Есть в процессе знакомства что-то неизбежно неестественное.
— А меня Юля. — Она выдохнула и улыбнулась.
Нужно идти умываться. Начала подниматься с кровати, и вдруг все поплыло, она накренилась, похваталась за воздух, но вернула равновесие и удержалась. Подхватила косметичку и вышла.
Есть не хотелось ни за завтраком, ни за обедом.
— А как правильно называть то, чем ты занимаешься? — Юля сидела на своей кровати, сложив ноги по-турецки. Глаза плохо фокусировались на экране ноутбука. Нужно было ответить еще четырем клиенткам и придумать, куда перенести записи.
— Я послушница. Готовлюсь к монашескому постригу. — Фрося оторвала взгляд от книги.
— О, круто. Будешь монашкой?
Раздражение мгновением пробежало по телу, словно спичкой о коробок чиркнули.
— Да, монахиней.
Юля неуклюже улыбнулась.
— Извини.
Фрося, нахмурившись, вернулась к чтению. С каждой новой фразой глаза фокусировались на буквах всех хуже. В стационаре было тихо. После завтрака мальчик так и не появился, только незаправленная постель напоминала о его присутствии. Она потянулась за вервицей. Потерла большим пальцем черный узел.
— А ты чем занимаешься?
— Работаю косметологом в санатории у отца. Ну, знаешь, чистка лица, пилинг, мезотерапия, все такое, — довольно просияла Юля, собиралась продолжить, но во всем Фросином облике заинтересованности не считала.
— Могу сделать скидку. — Юля предприняла последнюю попытку.
— Грешно это, да и никогда таких не понимала.
— Каких? Красивых? — неожиданно для самой себя съязвила Юля.
— Искусственных. — И через паузу добавила: — Вся слава дщери царя внутри. Псалтирь, глава сорок четыре, стих четырнадцатый.
— А что такого страшного в том, чтобы и снаружи, и внутри. — Юля опустила крышку ноутбука. — Быть красивой. Или это не слава? О какой славе речь вообще?
— Соблазнять чтобы?
— Да с чего соблазнять-то? Почему нужно обязательно для других, если хочется выглядеть хорошо чисто для себя. Ко мне девочки ходят и в возрасте, и молодые совсем, чтобы себе нравиться, а то, как мужики себя ведут — это уже их проблемы.
— Не знаю, как там твои девочки, — во Фросе все потемнело, — но им бы только в постель утащить, зачем еще. Глаза накрасят, юбки короткие наденут и ждут. Это прелюбодеяние, даже если в помыслах.
— Ну давай еще скажем, что насилуют женщин из-за того, как они выглядят и одеваются.
Фрося с трудом сглотнула. Вдруг онемевшей рукой схватилась за вервицу и принялась считать.
— Фрося?
Та отвернулась к окну. Дошла до креста, второй круг.
— Извини, если задела. Я не специально.
Юля совсем не так планировала свою поездку в Москву. Приходилось двигать записи. Извиняться. Отец ругался и все порывался приехать. Юля выпила уже две таблетки обезболивающего.
Фрося улеглась на кровать. В сердцах отругала себя за то, что вообще согласилась на скорую. Сильно хотелось обратно. Она бросила взгляд на освещенный синим сиянием ноутбука профиль Юли и утянула иконку с тумбы под подушку. Отвернулась к стене и уснула. Мальчик так и не появился. Четвертая кровать оставалась пустой.
Почему-то врач находил забавным то, что две пациентки прибыли в одну ночь с одинаковыми симптомами.
Анамнез. Головная боль. Системное головокружение. Двигательные нарушения.
Утренняя летучка. Пришли результаты анализов. У кого-то из них подозрение на опухоль. Стопроцентно покажет только МРТ.
Фрося выбежала из кабинета врача в слезах и заперлась в туалетной кабинке. Хочется вернуться, вернуться обратно. Зачем согласилась, обратно, обратно, очисти ны от всякия скверны, и спаси, Блаже, души наша. Таблетки? Глупость. Группы поддержки? Молиться, молиться. Сдернула с себя цепочку и отправила в воду. Тихий всплеск. Тихий всхлип. Разве такое дарят родители?
Тяжел крест, да надо несть.
Юля еще не знала, что между ней и Фросей было нечто общее. В таких ситуация они обе про себя считали: только Фрося от десяти до нуля, а Юля от нуля до десяти. Иногда она позволяла себе досчитать до пятнадцати, когда было совсем тяжело. Сейчас Юле было более чем тяжело, поэтому когда онемевшая пауза совсем затянулась, врач вытянул руку еще ближе, так что карта почти уткнулась ей в лицо, и Юля машинально взяла ее в руки. Вот бы и у Юли была своя вервица.
Было страшно. Они избегали друг друга, но пересеклись за ужином. Юле все еще не хотелось есть. Фрося села рядом.
— Ты не видела мальчика из нашей палаты?
— Неа, — даже не задумавшись ответила Юля, неуклюже разминая невнятную котлету. Индейка, что ли.
— Он был, когда ты ушла на процедуры, а потом опять исчез. Разве за ним не должен кто-то присматривать?
Юля устало потерла глаза. Воздух был сухой, весь день стояла жара, хотелось намазать лицо кремом, но он неприятно ложился на кожу. Кажется, состояние кожи — последнее о чем стоит переживать.
— Он наверняка с кем-то из родителей.
Фрося теребила отмытую серебряную цепочку.
— Ты кого-то видела?
— Ну, нет.
— В регистратуре сказали, что в нашей палате только мы сейчас. Откуда он вообще тогда взялся? Я тогда спросила, но он не сказал, как его зовут. — Фрося взволнованно посмотрела на Юлю, но во всем Юлином облике заинтересованности не считала.
— Может, поищем его? — Фрося предприняла последнюю попытку.
— Юля?
— Да чего он тебе дался?
Юля раздраженно поднялась и ушла в палату. Словно превращаясь в предмет, она перемещала себя по комнате, а глаза, как вычищенная пустая витрина, только возвещали о сознании. Не найдя чем себя занять, отвернулась к стене и уснула. Четвертая кровать оставалась пустой.
Анализ. Томография головного мозга. Электроэнцефалография. М-эхо.
Снова наступила прохладная летняя ночь. У фонтанов кипит молодая жизнь, на скамейках — старая. Гуляющие под каплями дождя смеются, откусывая обнаженными зубами тишину.
Что-то заставляет Юлю проснуться, что-то будит, скребется в черепной коробке. Вокруг темно, в голове давит.
Темнота палаты ожила сиротливым, отчаянным возгласом. Юля открыла глаза и медленно поднялась с койки, движения таяли в тучном от криков пространстве и выходили какими-то заторможенными. Громко страдающий воздух выл везде, и справа, и слева, выл синим и черным, выл холодом.
Отчаянно громкое, длинное и хриплое «а-а-а!» заходило ходуном спереди, в области шуршащей Фросиной кровати. Юля, в неясном расфокусе не глаз, но, кажется, самой способности воспринимать, споткнувшись обо что-то, все-таки дошла до чужой койки и уперлась руками в мятую простынь. На полу творился какой-то хаос.
— Фрось? — не то позвала, не то спросила Юля.
— Гх-н-н-т, — выпало болезненным комком звуков где-то совсем близко в ответ.
— Фрося, — повторила Юля уже сосредоточенней, щурясь и вытягивая руку, стараясь отличить тело от одеяла хотя бы на ощупь, пока перед глазами расплывались темно-синие тени. Зигзагообразные изменения в масштабе и пропорции тела танцевали свой танец.
Тонкая, льющаяся ткань постельного белья обдавала шарящую ладонь стальным холодом, пока рука не наткнулась на другой, шершаво-упругий холод.
— Гххх-а! — мгновенно разрезала воздух Фрося, судорожно поддаваясь вперед, неряшливо хватаясь за Юлин локоть и впечатываясь лбом последней в подбородок. Послышался болезненный щелчок одной челюсти о другую.
— Тц-ц!
— Не трогай, не трогай меня-я-а! — зачем-то верещала неудачно проснувшаяся девушка, которую уже никто не трогал.
Фрося, словно в бреду, повторяла одну и ту же фразу, суетливым животным металась по койке, путалась в одеяле, случайно задевая то лодыжкой, то локтем, то бедром Юлю, тут же отскакивая, желая отодвинуться подальше, и снова путалась.
— Не трогай!
— Да твою ж… — выдавила Юля. Фрося неуклюже прижалась к стене, бессознательно продолжая шевелить ногами, стараясь отползти еще дальше. — Да не трогает тебя никто, успокойся! — не выдержав, крикнула Юля.
Фрося замерла.
Чехарда беспорядочных движений исчезла, воздух тоже вдруг сам стал немым и пустым, будто резко вытянули сливную пробку, и вся звуковая масса разом смылась в невидимый сток.
— Ты не папа, — сам себе констатировал тихий всхлип, — он везде, он в… куда мне… куда я… — тихое шуршание простыни.
Тень у стены медленно, словно гигантский корабль, сбросивший якорь, накренилась вбок. Широкие кости рук, чернеющие у стены, кажется, не принадлежали Фросе — были только её тенью или даже тенью тени. Все до неестественности вытянулось и искривилось.
— Я будто исчезаю. Он съедает меня, — всхлип и вздох, — а тошнит меня. От него никуда не сбежать, только бы не с ним… даже в приходе… вот бы вырезать его, как опухоль, прямо из мозга. Они сказали, что это называется… я не… юбилейный синдром. Я не хочу больше…
Юля вспомнила свой разговор с врачом. С опаской протянула руку вперед, не решаясь оторвать ее от поверхности одеяла и поднять перед собой. Осторожно нащупала чужую трясущуюся коленку. Замерзшая кожа покрылась мурашками, тело боязливо дрогнуло от чужого прикосновения и продолжило мелко дрожать.
— Ты нужна тут, — ответила Юля, — Не исчезай.
Она старалась прекратить ночной морок, медленно развеивая собственными пальцами, ладонями и кистями рук злые кошмары. От колена к тазовой кости, от таза к ребрам, от ребер к ключице. Едва касаясь чужого тела, смахивала последствия сомнамбулической истерики. Фрося вздрагивала от каждого спрятанного темнотой касания, но переставала дрожать, с возвращающимся спокойствием все больше и больше расслабляла скованные конечности.
Ощущение реальности вернулось к ним обеим: мерно раскачивающаяся из стороны в сторону тишина обрела свои неловкие очертания, потерявшая власть темнота разбилась на множество маленьких кусочков, отступив внутрь отдельных предметов. Буря теней и стонов запечатлела себя в недавнем прошлом и тихо сменилась спокойным штилем.
Фрося опустила пустую голову к подушке, но та оказалась чуть дальше, чем нужно было. Сил сдвинуться с места не нашлось. Так она и лежала рядом с ней, прижав к себе колени. Рядом валялась иконка. Кончики русых волос едва задевали край наволочки.
— А тебе снится такое?
Юля шумно выдохнула. Фрося совсем истончилась и превратилась в маленькую белую девочку, беззвучно плакавшую у мертвого тела.
— Какое?
Она не ответила. Юле наконец удалось осмотреть еще недавно волновавший её пол. Она опустилась, чтоб подобрать разбросанные книги. Пахло хлоркой. Несколько страниц замялись, Юля напрягла зрение и разобрала узорчатое заглавие: книга Иова.
Неаккуратно сложенные книги с мятыми листами зашептали: мы здесь, чтоб ты нашла силы, чтобы нашла силы жить дальше.
— Ты слышала? — серьезно спросила Юля.
— Что? — спустя паузу непонимающе спросила Фрося.
Юля обернулась обратно к книгам. Те натюрмортом застыли в молчании. Юле совсем не хотелось сходить с ума.
Они обе замолчали, вторя немым, исцарапанным типографской краской страницам.
Когда спина окончательно задеревенела, а вслед за пальцами ног окоченели еще и ступни, Юля поднялась, стараясь не терять равновесие. Встав, задумалась сколько в итоге времени она тут провела, но не получалось посчитать даже приблизительно. Сколько времени ей осталось? Юля сделала первый шаг к своей койке.
— Уходишь? — вдруг раздалось в тишине.
Юля была уверена, что Фрося уже давно спит.
— Нет, — вырвалось. — Подвинься тогда.
Анамнез. Сексуализированное насилие. Анализ. Аденома гипофиза.