У выпускницы петербургского отделения Creative Writing School Анастасии Писаревой вышел дебютный роман — и сразу в издательстве «Редакция Елены Шубиной». «О чем молчит Биг-Бен» — это история о работе и атмосфере типичного офиса, географически расположенного в Лондоне, но настолько стандартного, что такой же можно найти почти по всему миру. Как чувствует себя героиня среди коллег, по по сути типажей, которых мы встретим в любом офисе? Как дается ей, русской, коммуникация с людьми разных национальностей? Роман написан по собственным впечатлениям автора. Об этом, а также о том, как создавалась книга, мы и поговорили с Анастасией Писаревой. А также предлагаем прочитать фрагмент романа.
О чем ваш роман, кто его герои?
Обычные люди, довольно благополучные, не маргиналы, не олигархи, средний класс. У них в жизни все комфортно, все нормально. Базовые потребности удовлетворены, никаких глобальных катаклизмов нет. Они работают на хорошей работе, в престижном офисе. Жаловаться им особо не на что. Что происходит с ними дальше? Что выходит на первый план? Что важно? История про обычный офис и, что называется, нормальную жизнь. Но такая ли она нормальная или мы просто привыкли и не замечаем, каким бессмысленным и бредовым может иногда быть то, что мы привыкли считать нормальным? Усугубляется все тем, что дело происходит в интернациональном коллективе, и на общее непонимание накладывается еще и разница культур и мировоззрений.
Как появилась идея романа и как долго вы работали над ним? Что помогало в работе?
Я работала в Лондоне и наблюдала корпоративный мир в какой-то своей концентрированной, доведенной до абсурда форме. Мне вообще как-то ближе, когда идеи книг рождаются из жизни и наблюдений автора за жизнью, из того, что ему важно или его задевает, а не конструируются в голове искусственно.
Над романом работала лет пять с долгими перерывами. Не знаю даже, что помогало. Скорее даже многое мешало. Наверное, в итоге помогла какая-то собственная упертость или даже упоротость, ощущение, что я должна это написать и кроме меня именно эту историю и именно так никто не напишет.
История происходит в Лондоне, насколько важно место действия? Могло то же самое произойти, например, в Петербурге, где вы сейчас живете?
Не только могло, но и происходит повсюду, в любой стране, в любом городе. Просто каждая страна и каждый город накладывает свой отпечаток. В России офисный бред выглядит немного иначе, другие нюансы. В Лондоне же он получился каким-то эталонным. Как в Палате мер и весов. Можно было бы, наверное, даже сделать смешную и абсурдную вещь, если описывать все детали и сделать акцент на них, но мне хотелось сказать о другом — о человеке, который находится в эпицентре такого мира. И если делать акцент на человеке и его жизни, то уже как-то не особенно-то и смешно, потому что начинаешь задумываться, на что мы иногда тратим свою жизнь.
Вы опирались на свой опыт — сколько на самом деле в тексте вашей собственной истории, а сколько вымысла? Это фикшн или все же автофикшн?
Безусловно, в основе истории — собственный опыт, но это не автобиография и не хроники моей жизни. Так что да, это автофикшн чистой воды: художественное осмысление личного опыта.
Елена Чижова охарактеризовала ваш роман, как «европейский, но одновременно отвечающий лучшим русским традициям». Что вы взяли от этой русской традиции?
Психологичность, конечно. Героиня размышляет о людях, мире, о себе в этом мире, пытается его понять, разобраться, докопаться до смысла — вот эти классические метания и сомнения думающего и чувствующего человека. Но мой любимый русский классик — Достоевский, так что, наверное, не удивительно.
Ваш роман дебютный и сразу вышел в самом авторитетном издательстве — «Редакции Елены Шубиной». Как вы себя чувствуете в связи с этим?
Для меня заинтересовать такое издательство уже само по себе успех. То есть можно говорить о разных критериях писательского успеха — например, признание коллег, интерес читателей, хороший заработок. Так вот быть опубликованной в таком издательстве — это определенно один из них.
Ваш совет авторам, которые только работают над своим первым большим текстом?
Если вспоминать о собственных ошибках, то все же начинать с малых форм и на них учиться, отрабатывать разные приемы. Если опыт уже есть, то, пожалуй, просто писать, действовать. Честно говоря, нет какого-то универсального совета. Надо послушать людей опытных, а потом, учитывая их слова, почувствовать, что лучше для себя и так делать. Для кого-то это будет про дисциплину и про то, чтобы постоянно писать, не выпадая надолго из процесса. Для другого — наоборот, иногда останавливаться, чтобы почувствовать, куда дальше, куда тебя ведет текст. Услышать себя и свой ритм.
О чем молчит Биг-Бен. Отрывок
Бывают хорошие дни.
Они похожи на нормальный день в обычном офисе. Начинается все спокойно. Мы вменяемые. За окном светит солнце. С утра никаких встреч и можно вздохнуть чуть свободнее, сделать дела, запланировать, что дальше. В обед назначен тренинг, и мы заказываем пиццу на весь отдел, смеемся, собираем деньги. В этот момент мы очень похожи на героев корпоративного фильма, который я посмотрела в первый день работы: увлеченные, радостные люди, нацеленные на решение совместных задач. Нас самих можно снимать на камеру. Идеальные сотрудники. Идеальный офис.
Вечером — организационная планерка.
Там-то и происходит очередной сбой.
Как будто невидимые киношники, снимавшие нас весь день, уходят, унося свои софиты, и вокруг опять сгущаются сумерки. Все застывают в своих привычных масках, освещенные электрическим светом, который придает лицу бледный, землистый оттенок.
Я все еще во власти хорошего дня и не замечаю, что передышка закончилась и давно пора надеть доспехи и выставить вперед щит, потому что сумерки уже здесь.
Тереза поворачивается к Рике:
— Ты не забронировала комнату!
В ее реплике — одновременно скрытое обвинение, претензия и насмешка. Это вызывает патологическое желание оправдаться. Или послать подальше. Но последнее вряд ли — в Англии воспитанные люди…
Конечно, переговорная забронирована заранее, но потом сама Тереза раз десять переносит встречу. В итоге все сбиваются со счета, когда и где должны собраться, и после очередного изменения Рика забывает перебронировать переговорную. Я это знаю, Том знает, Ксавье знает, Кейтлин знает, Рика знает, наверное, и сама Тереза тоже знает, но все молчат, а Рика говорит:
— Извини, я забыла
— А надо было помнить!
Действительно, надо было помнить, но в нашем мини-мире выполнение любого разумного требования дается с трудом. Мы должны работать, как одна команда, но почему-то получается не очень. На встречах каждый погружен в себя, но стоит малейшей ряби пройти по воде («А кто отвечает за клиентский отчет в этом месяце?»), как все тут же готовы отразить атаку. Я вижу это на лицах других, и мое лицо, наверное, отражает то же самое. Главное, говорю я себе, спокойно относиться к некоторой нелогичности происходящего: никто же не удивляется, и только я из раза в раз самым глупым образом попадаю в эту ловушку. Когда я уже научусь?!
Я не слушаю, что говорят, уносясь мыслями далеко, планируя завтрашний день. Как всегда, распинается Ксавье, Том неохотно вставляет пару слов, что-то кратко презентует Линда, потом очередь доходит до Терезы, и она долго распространяется о чем-то, пока вдруг не замолкает. В этот момент я выныриваю из своих размышлений и понимаю, что все смотрят на меня.
— Ксения, в плане написано, что задачей занимаешься ты, — сообщает Тереза.
Я смотрю в план и вижу там набор слов, которые ни о чем мне не говорят, но напротив стоит мое имя. А раз твои инициалы каким-то образом оказались в плане напротив неведомой и неслыханной задачи, то налицо главная и неоспоримая улика против тебя. Раз тут написано — обязана была знать. Телепатически догадаться, почувствовать, выяснить, разложив карты Таро и проведя обряд вуду. Или тебя должно было озарить во время медитации.
— Тут какая-то коллизия. Это же не мои обязанности, — говорю я осторожно.
— Все в порядке — никакой коллизии нет. Марк должен был в тобой обсудить, — говорит Тереза, — проверь в почте. Наверное, он тебе что-то писал. — И тут же добавляет насмешливо: — Надо хотя бы иногда читать свою почту, Ксения!
Как ее читать, когда в день отовсюду падает по сто писем? Когда? И Марк. Конечно, он мне не писал, но вдруг… Вдруг я пропустила? Но он точно ничего не обсуждал со мной. Попробуй что-то обсудить с Марком. Для этого его надо сначала поймать, а это тоже задачка не из легких. И потом, как же нет коллизии?! Есть! Вот же!
— Это вроде задачи Ксавье. Наверное, тут ошибка, — делаю я еще одну попытку.
Тереза смотрит, словно меня нет. Насквозь. Ничего не говорит. Игнорирует.
Остальные молчат. Ксавье молчит. Кейтлин молчит. Рика молчит. Тереза переводит разговор на другую тему, а твое имя уже вписали в план. Поздно.
Тогда возникает чувство опасности. Происходит нечто неправильное, что не должно происходить. Мне что-то угрожает. Вот эта точка. Здесь идет сбой. Нужно что-то делать…
После можно проанализировать, что происходит, но внутри момента в переговорной я чувствую себя загнанным в угол животным. Оно шипит, огрызается, бросается. Я срастаюсь с этим ощетинившимся состоянием. Шестым чувством, на периферии сознания, улавливаю, что происходит что-то не то, но поделать ничего не могу. Я что-то говорю всем. Пытаюсь объяснить, где мои задачи, а где не мои. Подготовка новых стран к включению в общий процесс? Этим вообще-то Ксавье занимается. На худой конец, Кейтлин. И Марк не обсуждал ничего подобного со мной, и никто не обсуждал — я впервые вижу эту задачу.
Вокруг — вакуум. Люди молчат. Я к ним взываю. Без толку. Они отводят глаза, смотрят в пространство и снова молчат. Никто не приходит на помощь. Как если бы перед ними оказался сильно больной человек и все просто отошли в сторонку. Сначала меня пугает это, я не понимаю. Потом уже не пугает. Я никого не виню, знаю: таков способ самозащиты. Они молчат, надеясь полностью исчезнуть: нечто большее сейчас дотянулось до кого-то другого, но может дотянуться и до них. А если молчать и почти не дышать, то, даст бог, не дотянется. Стараются лишний раз не будить лихо, не заглядываться в бездну.
— Мы одна команда, — только и говорит Тереза, — так что мы все должны помогать друг другу.
Тошно от собственной беспомощности: проваливаешься в нее, как в болото, которое утянет тебя, и ничего не поделаешь. Кажется, я влипла. И, похоже, дело не в чужих задачах.
***
Серый город в это время года совсем темный. По-моему, уже в три часа спускаются сумерки. Огни отражаются в колышущейся темной массе реки. Чуть дальше за голубовато-белым колесом обозрения светится рождественская ярмарка.
Я иду на ярмарку, лишь бы не сидеть на одном месте дома, прислушиваясь, как за стеной ходит Арун. Сверху моросит дождь, а вокруг цветы и феи из разноцветного капрона, мерцают огоньками елочные игрушки, пряники, рогалики, серебряные украшения, вышитые сумки, смешные плакаты, пахнет ванилью, хлебом и специями. Я бегу мимо всего этого уютного и ароматного вслед за Темзой, усилием воли сдерживая себя, чтобы не начать бормотать себе что-то под нос, а то и вовсе кричать во весь голос. Я чувствую непоправимую тревогу, почти бешенство, попадись мне кто на пути — наверное, сшибу и не замечу.
На работе я стараюсь сохранять спокойствие, я пытаюсь вписаться, насколько это возможно. Я знаю правила и пытаюсь действовать по ним, но, кажется, я единственная, кто знает эти правила и пытается им следовать. Из-за этого они теряют смысл. Мои смыслы начинают ускользать, утекать, растворяться. Я еще держусь за них, потому что иначе я не знаю, где я и что здесь делаю. Вспоминаю улыбающегося Ксавье: «Надо быть гибче». Или Тереза. Она же приятная дружелюбная девушка, почему иногда в ее обществе мне кажется, что ко мне тянутся невидимые щупальца и сдавливают в тиски голову, перекрывают дыхание?
Я, безусловно, должна что-то понять. Я приехала посмотреть город, и вот я бегу по этому городу в ночи, совсем одна, по холоду и под дождем. Но нет, я не одна. С собой в голове я тащу незримый ком людей, ситуаций и эмоций с работы. В моей голове они говорят одновременно, снова и снова повторяют уже сказанные фразы, ужимки, мимику, а я каждый раз отвечаю им то так, то этак. Я ищу способ ответить им так, чтобы они уже отвязались, вылезли из моей головы, а не сидели у меня на плечах, все сильнее стискивая голову. Где же правильный ответ?
Припозднившиеся офисные сотрудники возвращаются домой. Прогуливаются туристы. Можно пойти домой, но там Арун, а мне до одури надо побыть одной, надо забраться в свою нору, сесть там и понять, что стучится ко мне откуда-то из глубин. У меня нет такой теплой норы, поэтому я бегу по южному берегу.
***
У Аруна в комнате воняет. Пахнет из душа в его отдельной ванной. Мы не знаем, в чем дело, конечно, вызываем через Эмму техника-смотрителя, и он идет до нас недели три.
Я смотрю на Аруна и никак не могу его раскусить. Бесконечное дружелюбие. Оно доканывает меня. Иногда даже кажется противоестественным, напускным. Как будто за ним скрывается совсем иное.
В один из редких дней мы ужинаем вместе, а поужинав, сидим и разговариваем. Наступает пауза. Она затягивается. Арун молчит, а я думаю о том, что, возможно, лимит общения на сегодня уже перевыполнен и я могу удалиться к себе. В тот момент, когда я уже почти открываю рот, чтобы вежливо распрощаться, лицо его вдруг делается скорбным и он говорит: «Знаешь, а ведь в моей жизни произошла трагедия». И снова замолкает. Я сижу и не знаю, что сказать. Он словно ждет, что я начну задавать вопросы, а он в ответ сможет тяжело вздыхать и повторять «Нет, не спрашивай».
Но я не спрашиваю. Мне страшно. Что там у него произошло? Я не хочу ничего знать. Не надо мне рассказывать! Словно если он расскажет мне хоть что-то, это привяжет меня к нему, соединит нас, заставит меня выслушивать его из раза в раз, давать советы, но скорее просто слушать и сопереживать. Но я не могу. У меня нет на это сил. Я перевожу разговор на другую тему.
Когда техник-смотритель все же приходит, он не может нам объяснить, почему из душа такая вонь. «Попробуйте вымыть душ с чистящим средством», — экспертно рекомендует он. К тому моменту мы уже знаем, что большего от него ожидать не приходится.
Причины вони остаются неясны, но Арун находит решение. Он покупает освежитель воздуха, из тех, что через равные промежутки времени выпускают струю запаха. Теперь к привычной вони примешивается химический запах ландыша. На счастье, в мою комнату эта обонятельная эклектика не долетает. У меня пусть крохотный, но свой мир. Свежий воздух из приоткрытого окна, яркие цвета, камешки, книжки, тетрадки, коврик для йоги, цветы в банке. Цветы я купила в «Сейнсберис». Букет оранжевых кустовых гвоздик. Рядом горит ароматическая свеча. Моя комната — единственный в мире квадрат пространства, где я могу чувствовать себя хоть чуть-чуть в безопасности.
Единожды приоткрыв тайну, Арун теперь то и дело намекает, что было в его жизни что-то такое. Такое! Я никогда ни о чем не спрашиваю. Его лицо мимолетно вытягивается, а затем он словно высочайшим усилием воли возвращается в приветливо-дружественный образ. Эта нарочитость меня бесит. Из его комнаты все так же воняет чем-то. С примесью ландыша.
***
Полтора месяца я плохо сплю: просыпаюсь в три ночи, снова засыпаю, встаю до будильника. По утрам на кухне готовлю завтрак. Под глазами синяки. Арун качает головой, сочувствует мне. Я убеждаю его, что это все луна — то полная, то новая, но всегда во всем виноватая.
За окном бушует ветер, и его порывы накрывают меня суетой и беспокойством. И внутри этой тревоги — я. Меня пробирает дрожь, как будто внутри — озноб души. Но мне не холодно — я не выключаю на ночь обогреватель, хотя это увеличит наши счета за электричество. А под одеялом еще теплее и уютнее. Прошлой ночью были «порывы шквалистого ветра». Я проснулась и поняла, что у меня все еще горит свеча, которую я жгла вечером, чтобы посидеть в тишине при ее свете, окно открыто, а в руке я сжимаю камень, который притащила из Москвы. Еще давно я нашла его на даче и убеждаю себя в том, что он придает мне сил и уничтожает плохие энергии вокруг. Сейчас он — особенно успокаивающий и родной в мире шквалистого ветра. За окном что-то падает, хлопает, разбивается. Стучит рама и нервно шелестят жалюзи, в открытую щель окна свистит ветер. Я закрываю окно и вглядываюсь через жалюзи. Темно. В отблеске фонарей с моста мчится, как сумасшедшая, Темза. Кусты и деревья во дворике сгибаются к земле под мощными порывами.
Ветер дребезжит во мне, словно стал частью моей кровеносной системы, звенит, как плохо закрепленное стекло. Я ощущаю пространство вокруг себя как напряженно-раздраженную нематериальную оболочку. Мне кажется, что она истончилась. Как нужно ее восстанавливать?
Тут я сама по себе. Это же нормально быть вот так — самой по себе: самой восстанавливаться, самой поддерживать себя и пространство вокруг в определенном состоянии. Но пока не получается.
Со всеми как будто происходит что-то не то, но я не уверена. По-моему, дело во мне. Череда нескончаемых неурядиц с самого приезда. Они идут плотным потоком — ни вдохнуть, ни выдохнуть. Все сыпется, валится, идет наперекосяк. В съемной квартире то тут, то там что-то ломается, не работает, засоряется.
Агенты по недвижимости держат камень за пазухой, банковские служащие врут в лицо, из-за бюрократической путаницы я полтора месяца не могу получить первую зарплату. Сложнее всего на работе. Что происходит, что происходит, твержу я себе, наблюдая за людьми и пытаясь собрать детали процесса, особенности характеров коллег, внутренние правила конторы и негласные традиции в единую картину. Но ничего не получается. Мотивация других ускользает, логика действий то ли отсутствует, то ли скрыта от меня, лица ничего не выражают, слова не соответствуют поступкам, все улыбаются и находятся на грани нервного срыва. Том смотрит, не мигая, и запирается один в переговорной. Рика улыбается в пространство. Эдна молчит и меняет прически. Палома кривится и громко вздыхает. Терезу не понять. Иногда кажется, что она морочит всем голову, мутит воду: прикидывается то Царевной Лебедью, то вороной. Ксавье играет в верховного шамана. Марк почти всегда отсутствует. «Я у клиента» — пишет он с утра. Когда он в офисе, то отгораживается ото всех английской пасторалью из улыбок и ничего не значащих слов. Я пытаюсь успевать делать мои дела по списку, но это не помогает, потому что мне подкидывают заодно и чужие дела.
Чайки бьются в окна офиса, деревья шумят голыми костлявыми ветками и царапают стекла снаружи, словно хотят дотянуться до нас. За окном на восток то бегут, то ползут разноцветные поезда, по частям сносят старое здание, машины скорой помощи, наводняя пространство звуками сирен, подъезжают к госпиталю Святого Томаса, спешащие на работу англичане чуть надменно переходят дорогу на красный свет светофора, по городу ездят на велосипедах марафонцы, Темза то сдувается, то ее разносит приливом. А туристы все снимают и снимают достопримечательности, выставляя камеры то так, то этак, толпятся на Вестминстерском мосту. Только один неоготический Парламент стоит спокойно и уверенно, как философ, сотни лет наблюдающий движение вокруг, и Биг Бен неумолимо отмеряет время, деля его на равные части.
Я пью много чая, еще больше воды, временами отворачиваюсь и смотрю на улицу. Я ничего не понимаю. Что происходит? Я кажусь себе необщительной, напряженной, негативной, агрессивной. Кажется, я социопат. Все будто недоговаривают: знают что-то, чего не знаю я. Я измаялась, пытаясь собрать себя воедино. Воздух враждебен, и что-то разливается в нем, и тянутся оттуда ко мне и ко всем множественные щупальца, цепляя нас поодиночке, пока мы не перезаражаемся друг от друга.