Сборник рассказов «Юркие люди» выпускницы Creative Writing School Анны Лужбиной вошел в финал премии для молодых литераторов «Лицей», а оттуда попал прямиком в издательство «Редакция Елены Шубиной». Мы поговорили с автором о героях историй, вошедших в дебютную книгу, а также предлагаем прочитать один из рассказов сборника.
Ваша книга «Юркие люди» — сборник рассказов о маленьких людях и их неприметных жизнях. Кажется, что это тема из классической литературы. Почему вы решили написать о них?
— Идеи писать о больших людях у меня почему-то и не было. Я и сама скорее маленькая, поэтому могу всмотреться внимательно, подойти ближе к тем, кто со мной одного размера. А вообще маленькие люди дарят разнообразие: бесконечное количество идей, образов, смыслов, и главное — возможность поиска неожиданного ракурса для привычного. Тогда их история перестает быть неприметной.
Также мне хотелось показать, что чувствовать себя гармонично можно в своей простой жизни: иногда странной, иногда нелепой, иногда кривой. Возможно, это и реакция на события последнего времени, когда так много стали говорить о том, как правильно думать и чувствовать.
Но и как психолог я понимаю: современного человека окружает нарциссизм. Все стараются спрятать свою хрупкую, слабую часть и надеть чужую, но привлекательную маску. А слабость важно признать, иначе человек не будет целостным, а нецелостным больно жить. Мне очень близка эта мысль.
Героями современной литературы реализма все чаще становятся обычные люди. Чем, на ваш взгляд, читателя привлекают такие истории?
— Ответ может быть и куда сложнее, но мне кажется, что искренностью. О героях мы создаем миф, в простом человеке видим свое отражение.
В персонажах вашей книги читателю легко узнать себя, свою бабушку, друга, соседа. Как вы решали задачу сделать на первый взгляд заурядных героев запоминающимися?
— Я работаю с самыми разными людьми и никогда не устану любоваться ими, а еще удивляться красоте их внутреннего мира. Чтобы увидеть волшебную тайну заурядного, нужно просто посмотреть незаурядно, сменить оптику.
Сегодня сильно вырос читательский запрос на разного рода фантастику. Героям таких историй позволено больше, чем героям реалистичных текстов, — они смелее, импульсивнее, ярче. Не было ли страха, что рассказы о будничной жизни будут неинтересны читателю?
— Очень хочется, чтобы книги были разными. Я исследую то, что интересно конкретно мне, иначе я не смогу написать ни строчки. Я даже с заданиями плохо справляюсь, если мне дают конкретную тему, обязательно выверну ее наизнанку, под себя. Пускай кто-то пишет о бабушках, а кто-то — о волшебных драконах.
Как появилось название? Какие они, юркие люди?
— Юркие люди увертливы. Они прячутся от чужих глаз и сливаются с окружающим миром. Недавно я вспоминала, как ребенком ловила в деревне ящериц на бревенчатом мостике через ручей. При этом важно было поймать так, чтобы рассмотреть ящерицу, сохранить ей хвост, а после — отпустить. Получается, я не так уж далеко ушла за последние 25 лет от этого мостика.
В ваших текстах реальность близко граничит со сказкой, магией. Для чего вы использовали этот прием? Как он помог вам и вашему тексту?
— Это получается неосознанно, но для меня текст работает в том случае, если он открывает какое-то дополнительное измерение, дает возможность поставить лесенку к высокому забору и осторожно выглянуть за него.
На мой вкус, в словах должно быть что-то, что словами описать невозможно. Если все в лоб — мне становится скучно. Мой сборник назвали сказками без волшебства — это очень правильное определение того, как я чувствую и что ценю в любых видах творчества.
Ваша дебютная книга — сборник рассказов. Вы сами читаете рассказы?
— Да, я очень люблю рассказы, потому что они дают читателю разнообразие ощущений, а еще читательское удовлетворение. Романы часто не дочитывают, но можно читать по небольшому рассказу время от времени и чувствовать себя молодцом.
Кто из писателей вас вдохновляет?
— Я часто выбираю книги интуитивно, под настроение. Но если говорить конкретно о вдохновении, то это Андрей Платонов и Владимир Набоков из классиков — и очень много моих современников, как переводных (Ольга Токарчук, Герта Мюллер), так и русскоязычных (Денис Осокин, Дмитрий Данилов, Женя Некрасова, Алла Горбунова и многие, многие другие).
Что ощущает автор, когда его дебютная рукопись попадает в финал самой важной премии для молодых прозаиков — Лицей-2023, а затем выходит в самой авторитетной редакции «РЕШ»?
— Смесь ужаса, азарта и любви к тому, что я делаю, преследует меня с первого опубликованного рассказа. В литературном для меня очень много энергии. Конечно, очень страшно, тем более я привыкла ютиться в своей раковине. Но страх часто граничит с желанием, как мне кажется, и в этом, конечно, свой кайф.
Традиционный вопрос — ваш совет начинающим авторам.
— Смотреть сначала на себя, а уже потом — на других.
Юркие люди. Фрагмент
Зимовка
На теплотрассе у парка Кусково скоро зацветут одуванчики. Весна сюда приходит рано: земля нагретая, голая. Открытые канализационные люки похожи на барсучьи норы. Из одного люка торчит голова Левы, он по привычке засовывает отросшие усы за уши.
Вокруг люков зелено, прошлогодняя и новая трава вперемешку. Бегают мыши-полевки, выползают из-под камней жуки и дождевые черви. На березе рядом — птичьи кормушки из молочных пакетов. Это Егорыч пил молоко, а потом вырезал птичьи кормушки.
— Зима под землей длится дольше, — объясняет Егорыч. — Вот я и резал.
— Фьюить.
В начале зимы Егорыч не смог перевернуться на бок. Он нащупал в темноте свое тело, но оно потеряло чувствительность. Кожа напоминала старый сапог. В полусне почему-то казалось, что в животе поселились мыши.
Под закрытой крышкой люка всегда как с зажмуренными глазами. Кружатся черно-красные точки, мерещится темный тоннель. Где-то в щелке кирпичной стены спрятаны спички. Егорыч повернул голову и позвал спящего в другом углу Леву. Тот чиркнул спичкой, подсветил Егорычу ноги, живот, лицо.
Мышей не было, только привычное тело. Егорыч смотрел на подсвеченную снизу бороду Левы и думал почему-то об ангелах. Лева сказал: у тебя аллергия на что-нибудь, например на орехи. Егорыч не смог вспомнить, ел ли орехи когда-нибудь. Спичка погасла, Лева выдохнул, снова стало черно и тихо. Егорыч стукнул кулаком в стену, но никто ничего не услышал, не заметил, а он — почти не почувствовал.
Наутро все было как раньше, кроме левой ноги. Неделю Егорыч расхаживал ногу и закалялся снегом. На тихих березах сидели серые безымянные птицы. Водка не лезла в рот, от нее закрывалось горло. Егорыч закопал водку, перешел на молоко и творог. Ему еще в детдоме рассказывали, что там витамины (кальций). Егорыч тогда не слушался, он никого и никогда не слушался, но запоминал каждое слово.
К Новому году отнялась рука, стало тянуть в боку. Поясницу утром резало так, будто в нее кто-то вцепился зубами. Хотели вызвать врача, но Егорыч все равно убежал бы. Он всегда убегал, если кто-то решил ему сделать доброе.
— Цыц, — сказал Егорыч.
— Фьюить, фьюить.
Егорыч выглянул в щелочку между землей и люком, но ничего не увидел, кроме кусочка снега, ледяной травинки, крыла голубя или, может быть, утки.
Лева бросил водку от любви, так как дал обещание Марии. В начале зимы он гулял по теплотрассе и нашел несвежую газету. Лева сел на землю, раскинул ноги, начал читать. Часть газеты была испачкана, часть — покусана: видимо, птицы уже растаскали по своим. Лева поднял газету повыше, к солнцу, рассмотрел портрет красивой женщины, а еще — ее слова в ажурной рамочке.
«Мария, Тверь. Ищу порядочного мужчину для создания семьи. О себе: среднего возраста, среднего роста, средней полноты, высокого интеллекта…»
Больше всего Леве понравилась строчка про интеллект, а еще изящные руки Марии. Он не видел в жизни ни одной картины, но такие же пальцы рисуют художники, так подумал Лева. Он дал почитать газету Егорычу, и тот одобрил Марию. Но больше Егорыч заинтересовался статьей о бёрдвотчинге и советами знахарей.
— Из хорошей газеты каждый берет свое: и люди, и мыши, и птицы, — объяснил Лева.
Он отправил письмо с открыткой внутри и с пометкой: ответ не на дом, на ближайшую почту, до востребования. Через две недели пришел конверт, и в нем было не только письмо. Еще светлый, случайный волос, особенный запах и кое-что такое, что Лева не смог описать.
Егорыч увлекся бёрдвотчингом, особенно ему нравились снегири и дубоносы. В газете было написано: bird — птица, watch — смотреть.
— По-русски — птичничество, — додумал Егорыч. — Наблюдать за птицами, то есть птичничать.
— Фьюить.
— Кто здесь?
В черных ветках, белом снегу снегири — как зрелые яблоки, а у дубоносов смешные клювы.
У Егорыча внутри что-то успокоилось, ноги начали слушаться. Хотя один раз Егорыч птичничал и поймал себя на том, что не дышит. Когда-то он дышал просто так, а теперь нужно было думать. Казалось, если не стараться, то ничего не получится.
Егорыч лечился солнцем, снегом, землей, корой, березовым грибом. В птицах его удивляло, что они каждую весну начинают заново. Он ходил по лесу с растрепанной бородой, бледным лицом, опершись о палку. Находил потерянные перчатки, шапки, игрушки, украшал ими голые ветки.
Иногда останавливался у дерева и от усталости слегка дремал, свесив голову. Один раз его увидели дети и закричали, что Егорыч — леший. Егорычу это понравилось, он взял нож и начал делать из бревнышек фигурки каких-то неизвестных божков с клювами. У некоторых из этих божков в животах сидели божки поменьше. Егорыч хотел потом купить краски и раскрасить их клювы в красный, глаза — в зеленый.
Лева предложил Егорычу украсить божками шахту. Он вообще стал ухаживать за их местом, а еще ухаживать за собой. Шахту он называл спальней, вынес из нее три мешка мусора. Укоротил усы, помылся в сугробе, пожаловался на глупую татуировку. Подземным сверчкам дал кошачьи имена, а Егорыча именовал сожителем.
Лева ходил на почту, а Егорыч ходил за молочкой. Один раз у магазина к Егорычу подошла девочка в розовом комбинезоне. Она держала в руках палку, на которую был нанизан снежок. Указав на Егорыча палкой, она попросила показать ежей. Кто-то ей сказал, что они у Егорыча в карманах зимуют.
— Зимующих тревожить нельзя, — пошутил Егорыч. — Поэтому до первого одуванчика я не моюсь.
— Значит, ты точно леший. Потерянные варежки на ветки тоже вешаешь ты.
Егорыч влажно и громко закашлялся, чтобы девочка отошла подальше. Он и правда иногда чувствовал, что в куртке кто-то шевелится. Егорыч засунул руку в карман, потом резко испуганно вытащил.
Мария и Лева договорились встретиться в марте, где-то в Твери, в тихом дворике. Лева начал писать стихи, но очень плохие. Егорыч попросил не читать стихи вслух, затыкал уши, говорил «ля-ля-ля». Но Марии нравилось, ей никогда не писали стихов.
В марте Егорыч птичничал, вернулся и не увидел Леву. Стоял какое-то время и смотрел на бутон одуванчика. Почему-то ему показалось, что Лева без предупреждения уехал в Тверь. Но Лева выглянул из-за дерева бритым, в какой-то другой, непривычной одежде. Провел пальцами по пустым щекам и улыбнулся так, что стало видно зубы и удивительные ямочки на щеках.
— Да сколько же тебе лет?! — Егорыч схватился за уши. — Я думал, тебе как мне!
— Двадцать пять, — улыбнулся Лева. — Курлы.
— Да кто это?
— Что?
— Что?
Вся теплотрасса у парка Кусково покрыта цветами. Просыпаются прошлогодние мухи, летают лениво и медленно. Лева собирает сумку с вещами и рассматривает себя в осколок зеркала. Сумку он постоянно проверяет, ведь вокруг много маленьких животных. Марии он везет печенье «Мария», так как уже знает, что ее это рассмешит.
—Хорошая вышла зимовка, — тихо говорит Лева. — Даже жаль уходить.
Егорыч идет за Левой до конца теплотрассы, потом останавливается. По главной аллее парка Лева идет один. Здесь дорога еще зимняя, снег чавкает под ногами. Когда Лева становится маленьким, Егорыч возвращается домой.
Канализационный люк Егорыч не задвигает — боится, что не сможет открыть. Куртка становится легче, Егорыч оставляет ее наверху. Куртка шевелится, как будто и правда живая. Егорыч лежит какое-то время в спальне, смотрит в голубой круг. Думает, что, если подняться в космос, Земля будет выглядеть так же. Кирпичные стены спальни пахнут как кожаная сумка. Егорыч утыкается в стену носом и видит приятные сны.
Через две недели на почту поступит письмо от Левы. Он напишет Егорычу, что начал семейную жизнь. Никто не знает наверняка, но, кажется, письмо вернется.
Солнце садится красно, закат как живот снегиря. Егорыч вылезает наверх, улыбается и ложится на землю. Сверху слышны тяжелые крылья, снизу шебуршится земля.
— Так вот ты какой! — удивляется Егорыч. — Показался мне, значит.
— Фьюить.
Божки покрасили в красный цвет клювы и разбрелись по лесу, создали семьи. Потерянные перчатки растворились в потемневших весенних сугробах. Подземные сверчки забыли, как именно их зовут. Птицы расстроились, что люди птичничают теперь так мало. На теплотрассе появилось место, где круглый год цветут одуванчики. Замерзшего ежа нашла у помойки девочка в розовом комбинезоне. Она спрятала ежа в карман, тот отогрелся и ожил.