Жил-был мальчик. Маленький такой мальчик с немаленьким внутренним миром. Впрочем, он, наверное, у всех немаленький, внутренний мир-то. Собирал этот маленький мальчик гербарии всякие, копил деньги на энциклопедии ботанические. Жил себе как все: папа, мама, школа, дача. Ну мама с папой ругались. Так у кого не ругаются? Ну ремнем бывало влетало. Так кому не влетало? Учился, кстати, неплохо. В биологический институт сам поступил, даже три курса отучился, да родители заставили перевестись в экономический. Так и все же что поперспективней выбирают. Институт отмучил, женился неплохо: жена красавица да умница. Двое деток. И даже свой бизнес придумал, зарабатывает солидно.
Только вот внутренний мир его немаленький то под дых ему даст, то ребро на излом крутанет, то в горло вцепится и дышать не дает. А бывает, в распор во все стороны как встанет — так и жизнь хорошая тоской кажется. И только тогда успокаивался его неугомонный мир, когда в каком-нибудь путешествии приволакивал наш мальчик свою семью на какую-нибудь далекую гору или в заповедник и без устали рассказывал и рассказывал скучающим чадам и домочадцам об араукарии чилийской, ветренице нарциссоцветковой, карлине стебельчатой и змееголовнике молдавском. Жаль только, путешествовать мало получалось. Так что затыкал он рот своему внутреннему миру работой до ночи, а тот в ответ вгрызался ему в виски мигренями.
Так и жил наш мальчик, Леонид Валерьевич. И жил бы, может, так долго еще, да случился високосный год, не абы какой, а 2020. Пошел по Земле, русской да чужеземной, мор, загнавший людей в клетки квартирные, прижавший их к экранам телевизоров-компьютеров.
И вот течет раскаленным маслом речь президента из огромного черного зева телевизора: «…приоритетом… безопасность… предотвратить угрозу… нерабочая неделя…» Ледяной волной накрывают Леонида Валерьевича слова «сохранение заработной платы», а уж все остальные слова гудят где-то там, сверху, невнятностью и бессмысленностью. Леонид Валерьевич понимает, что речь идет точно не об одной неделе. Но маленький мальчик в нем все же надеется. Закрывая офис, мог ли он представить, что вернется сюда только через три месяца. Через три неимоверно долгих месяца, проведенных к тому же тет-а-тет со своим несговорчивым внутренним миром. Да как вернется!
Но пока, пока Леонид Валерьевич несется домой. С ним в ногу, также пружинисто подпрыгивая, мчатся мысли, правда, не в форменном пальто, а в формате excel. Ну а фоном летит мимо и весь мир: мелькают чьи-то лица, рябью пролетают станции метро, дома, магазины, жизнь.
Вдруг Леонид Валерьевич затормозил. Смотрит, а перед ним, в зеркальном отражении магазинной двери, стоит некто: скрюченный, мрачный. Серебристые прямоугольники очков съехали на самый кончик мясистого носа, брови сползли в глубокий хмурый овраг. Короткие крепкие пальцы сжимают толстый кожаный портфель, будто в нем вся жизнь. А правая рука держит мобильный телефон. И внутренний мальчик Леонида Валерьевича тут как тут: остро натягивает тетиву прямо в груди. «Это я? Когда я успел стать таким?» Тетива вибрирует тонким комариным звоном. Леонид Валерьевич убирает телефон в карман, расправляет плечи, становясь вдруг высоким, статным. Привычным движением руки поправляет очки, моложаво проводит рукой по рыжеватой шкиперской бородке. Но бетонный взгляд серых глаз так и не меняет толком этого «некто». «Как постарел!» Тетива с придыханием замирает от тугого натяга.
На груди у некто висит объявление: «Закрыто в связи с нерабочими днями». Невидимая тяжесть мыслей вновь скрючивает тело. И идет Леонид Валерьевич дальше, да тетива натянута, и противное липкое чувство преследует его: будто тот, хмурый и осунувшийся, из зеркальной двери, продолжает тенью ползти за ним, ртутью перетекая с витрин на стены, со стен на асфальт, и не моргая с укором смотреть на него исподлобья — тело мальчика, а лицо старика.
Долго ли, коротко ли, а Леонид Валерьевич все на даче кукует: работать нельзя, ком проблем растет, а внутренний мир вконец разбушевался, бьет и бьет в самое больное стрелами: «Знаешь ведь, все знаешь!» Измотал совсем!
Решил Леонид Валерьевич трудом его оглушить. Сидит, мясистые корни одуванчиков с жаром выдергивает, с мальчиком своим внутренним беседы ведет: «Кто бы мог подумать: генеральный директор, двадцать человек в подчинении, переговоры с такими людьми веду, а вот он я: в наиинтереснейшей позе вытаскиваю сорняки из клубники. На что только карантин человека не толкает, в самом деле. Загнали, твари такие, по домам, и живи как хочешь! Что за государство такое! Где, они мыслят, мне зарплату людям брать? Зараза какая жирная… taraxacum vulgare… Да, вот именно! Как бы ты ни сидел уверенно в земле, все равно тебя возьмут и выдернут, и нет никакой гарантии, что ты выживешь! Ни-ка-кой!»
Сорняки вырывает, а сам на птичку посматривает. Птичка маленькая, носик остренький. Птичек на пятом курсе проходят.
«Вот птицы, вот они живут одним днем и не парятся. Создают семьи, растят детей, каждый день трудятся и получают ровно столько, сколько им надо. И счастливы! А я?»
Птица внимательно наклоняет свою серенькую голову набок и озадаченно моргает.
«А мне больше надо. Я же не животное, в конце концов! Мне вон образование детям хорошее дать надо».
По-весеннему сочно сияет ультрамарином небо, убаюкивающе покачивается салатовое кружево берез. «Как давно я не смотрел на небо!» Нежные солнечные лучи бережно обнимают теплом и покоем лицо. Вдруг падает сверху смачным плевком белая клякса, и птица, тяжело отпружинив от ветки, исчезает в беспечной лазури.
«Птицы счастливы, а я нет! Факт! Вот он я, вот он мой бизнес, вот она моя жизнь! Сижу весь в земле, сам как сорняк — выброшен на компостную кучу».
Обмякший труп taraxacum vulgare согласно кивает у него в руках.
«А что, если этот вирус… и бах — нет меня. И соберутся все вокруг моего тела. Что говорить-то будут? Вот дело с нуля создал, вот дом построил. Пустота, глупость — разве это обо мне? Всю жизнь бежал, бежал, а как остановился, так опаньки: а на душе-то, оказывается, болотце да лягушки квакают! Факт. Паршивенько. А должен же, как птицы, радоваться и щебетать: карьера, деньги, семья. А я что? А я уныл. Совсем и полностью. И что тут поделать? В работу бы с головой, да работать нельзя: карантин!»
Внутренний мир снова натянул тетиву: «Знаешь ведь! Все знаешь!» — «А как же жена? дети?»
Внутренний мир сощурил в полосочку бунтарские глаза и прицелился.
Мелькают мимо поля, леса, деревушки, платформы, проносятся мимо чьи-то серые уставшие лица. В купе сидит рыжебородый загоревший мужчина. Ясные серые глаза улыбаются, глядя на экран телефона: вот он на Урале адонис весенний нашел, вот он с коллегами ботаниками сплавляется по реке Белой, вон пороги какие там. А это, это он отдает ключи от офиса арендодателю: на спине рюкзак, в глазах еще смятение… И сидит рядом невидимо маленький мальчик и довольно покачивает ногами в такт поезду.