История эта вряд ли представляет какую-либо ценность. Разве что для любителей энтомологии, психологии или портных. Я не мог разгласить ее ранее, ибо г-н N, в то время управляющий студенческого общежития Московского университета, взял со всех сопричастных слово, что история эта не будет рассказана, покуда живы ее участники. Но сейчас, когда моей Лизы уже пять лет нет в живых, а на память об Алексее осталась лишь маленькая коробочка с бабочкой да несколько листов пожелтевшей бумаги с эскизами платьев, я все же хотел бы поведать истинную историю, которая произошла зимой 1883 года, чтобы окончательно развеять мифы о черно-кровавом снегопаде, которые до сих пор продолжают бродить по городу.
В то время мы, двое студентов Московского университета, делили небольшую комнатку в общежитии, что располагалось в Филипповском переулке. Места в нем успевающим студентам предоставлялись безвозмездно, и мы были на полном, хотя и скудном для потребностей молодого человека, содержании.
Сосед мой, Алексей — высокий и худой, с юношескими усиками над тонкой губой и слегка сумасшедшим взглядом серых глаз, — происходил из астраханских мещан. И пока другие наши товарищи в свободное время веселились и ухаживали за девушками, он был всецело поглощён биологией. А точнее — изучением бабочек. Стены нашей комнаты сплошь были увешаны большими и малыми коробочками, за стеклом которых таились разноцветные красавицы. Зимой он делал на заказ флеровые или кисейные рампетки1, что приносило ему маленький доход, который тут же пускался на покупку булавок для раскладки крыльев или же на заказ редких заграничных экземпляров для своей коллекции. Несмотря на свои обширные и глубокие познания, Алексей не занимался преподаванием или репетиторством, считая это пустой тратой времени, которое он может посвятить науке. Все теплое время года он пропадал в экспедициях за ловлей бабочек и собиранием гусениц. Из которых потом, как старательная мать, выводил бабочек.
Поймать насекомое было только малой частью труда. Не порвать, не измять крыла, сохранить красоту рисунка — вот настоящая работа мастера! У Алексея был свой, особый способ разложить насекомое для сушки. Он считал этот способ тайной, в которую не посвящал никого. Лишь я, как сосед и человек, которому он доверял свои самые сокровенные мысли, мог — но только издали! — наблюдать, как он ловко и осторожно брал бабочку за тельце двумя длинными худыми пальцами и обездвиживал ее. Подбирал булавку нужного размера, опускал ее в никотиновый настой, который собирал из мундштуков трубок наших соседей, и прокалывал спинку от головы, выпуская конец булавки ровно настолько, сколько было нужно для крепления. Далее приступал к самому важному — расправлению. Начинал он всегда с левого переднего крыла, осторожно передвигая его особым длинным и тонким шилом, пока внутренний край не будет перпендикулярен груди бабочки. Потом нижнее крыло. Затем все то же самое повторялось для правой стороны. Уложить усики насекомого параллельно передним крыльям, и вот новый экземпляр готов для сушки!
Я столько раз пытался понять: откуда взялась в нем эта страсть? Но так и не находил ответа. Однажды теплой августовской ночью, когда Алексей сидел над книгой, я решился спросить его напрямую: «Что для тебя бабочки? Почему ты не хочешь изучать, например, человека?» Алексей оторвался от книги и несколько минут смотрел в открытое окно. Право, я уже подумал, что он не услышал мой вопрос, и отвлек его от чтения не я, а шум гуляющей недалеко от наших окон Москвы. Но тут он, не отрывая взгляда от ночного неба, заговорил:
«Что есть человек против бабочки? Огромный и сложный механизм, который в процессе эволюции становился все сложнее и сложнее. Зачем? К чему это усложнение, если можно оставаться таким простым, но в то же время — таким уникальным и совершенным? Этот мир принадлежит красоте в ее самом простом и естественном виде. Ты только подумай: рисунок крыла любой бабочки — уникален! Ты возразишь — человек тоже уникален! Но разве его уникальность так же естественна, так совершенна, как рисунок крыла самой простой бабочки? И я уверен: мы еще не встретили самого простого, самого совершенного рисунка».
Вот как-то раз, много раньше времени, он вернулся из экспедиции, если мне правильно помнится, в Восточную Азию. Взбудораженный, руки его подрагивали, взгляд блуждал, не задерживаясь подолгу на каком-либо предмете. Признаться, в первый момент я заподозрил у него горячку и уже собирался пойти за доктором, как он схватил меня за руку и попросил присесть рядом. Аккуратно, будто там лежало что-то крайне хрупкое и ценное, Алексей достал из своей походной сумки небольшую коробочку и открыл ее. На липовой дощечке была разложена бабочка. Абсолютно черные крылья ее были оторочены неширокой алой полосой. Алое на черном — простое, но в то же время изумительно в своей простоте решение: «Я нашел ее». В другой коробочке он привез личинок новой бабочки.
Прошло несколько недель, и в одно утро я проснулся от шума — черная красавица с алым подбоем на крыльях билась в наше окно. Пока она не повредила себя, я решил поймать ее — подхватил черную красавицу и ощутил, как она трепещет меж моих ладоней. Внезапно что-то сильно и больно укололо мой палец. Я инстинктивно раскрыл ладони — бабочка вспорхнула, а алая капелька крови проступала под моим большим пальцем. Красота оказалась не такой безобидной.
Ранним сентябрьским вечером в дверь нашей комнаты громко и уверенно постучали. Алексей, не отрываясь от работы, поморщился — он очень не любил, когда ему мешали. Я открыл дверь. На пороге стояла девушка лет двадцати с правильными, я бы сказал, классическими чертами лица. Темно-синее, почти черное кашемировое платье четко очерчивало ее тонкую талию и высокую грудь, черная шляпка с черным же страусиным пером довершала образ юной красотки. Конечно же, я узнал Лизу, дочь известного московского купца и мецената К., который финансировал последнюю экспедицию моего соседа. Видел ли я ее до этого? Не припомню, но что было точно — я много слышал о ней. Как Алексей к бабочкам, так Лиза питала необъяснимую, безудержную страсть к платьям. Даже я, не сильно увлеченный модой, был в курсе о коллекции ее платьев. Она могла менять их по нескольку раз в день, при этом в течение месяца ни разу не повториться! Окинув меня надменным взглядом, она спросила:
— Алексей?
Я отступил в комнату и сделал жест рукой, приглашая ее войти, указал на Алексея. Едва заметно кивнув мне, она вошла в комнату. Я же решил не мешать их разговору и вышел.
Я вернулся тогда поздно ночью. О визите Лизы напоминал лишь легкий сладковато-травянистый аромат кумарина, Алексей лежал на кровати, закинув руки за голову, напряженно размышляя о чем-то.
— Черт возьми, она спутала меня с Ламановой2! — Алексей резко встал и выбежал из комнаты.
Пожалуй, настойчивость и умение добиваться желаемого Лиза явно унаследовала от папеньки. Каждый раз в новом стильном наряде, с завидной регулярностью она приходила к Алексею. После чего они шли в библиотеку, где подолгу засиживались, что-то горячо обсуждая, рисуя и споря. Ее визиты плохо сказывались на Алексее: после каждого он несколько дней почти ничего не ел, лежал на кровати, погруженный в себя, непрерывно смотря в потолок. С каждым разом он становился все более закрытым, мы все меньше и меньше общались.
Разрешилось все в январе, на Татьянин день. Студенты собрались в танцевальном зале, и я успел заметить, что Алексея не было на празднестве. Двери зала распахнулись, и на пороге появилась Лиза. Шум стих. Все замерли в изумлении — роскошное черное платье плотно облегало ее фигуру, по его бархатистой поверхности двигались алые пятна, отчего платье казалось живым. Лиза сделала несколько шагов. Лицо ее было неестественно бледным, а взгляд был устремлен куда-то поверх наших голов. Шаг, еще шаг и… она рухнула! И в то же мгновенье над ее распластанным телом, покрытым алыми каплями крови, взвился рой тех самых привезенных Алексеем бабочек. Они беспорядочно заметались по комнате, натыкаясь на замерших в ужасе студентов. Кто-то вскрикнул, схватившись за укушенное место.
Бабочки продолжали метаться по зале, пока я не догадался открыть окно. Они почуяли свободу, ринулись в спасительное и губительное зимнее небо. Московский холод тут же сделал свое дело. И вот тогда, вместо белого, пошел черно-алый снег, плотно устлавший Филипповский переулок.
С тех самых пор Алексея больше никто не видел.