Отец говорит, ботинки всегда должны быть начищены.
Вечером он проверяет, верно ли я оставил его кожаные «Кавалли» на обувной тумбе — ровно по центру, носками к двери.
На следующее утро они всё еще пахнут воском. Я задерживаюсь у выхода на несколько секунд, чтобы их липкая, скользкая вонь успела пробраться в мои лёгкие и неприятной дрожью свернуться где-то у верхней стенки желудка.
Отец говорит, преимущество всегда за первыми.
Отлично помню ту двойку по математике. Жестяная баночка «Коллонил» всё никак не поддавалась. Пальцы — маленькие, толстые предатели — тряслись и соскальзывали. Я давился солёным кислородом, пока отец стоял надо мной.
— Что думает мрамор, из которого скульптор высекает шедевр? — Отец чеканит слово за словом, унизительно медленно. — Он думает: «Меня бьют, меня губят, разбивают, надо мною вершится надругательство, я погибаю». Но мрамор глуп. Ты понимаешь?
Свет виновато прячется за его спиной, и я молюсь, чтобы это поскорее закончилось.
Отец говорит, что нет вещи более относительной, чем справедливость.
По коридору на втором этаже носится только запах хлорки. Где-то далеко гремят вёдра — должно быть, техничка согнала одноклассников в столовую. В учительской тоже никого. Это хорошо, значит, всё пройдёт быстрее, чем я думал. Провожу указательным пальцем по корешкам журналов. Проскакиваю пятый, шестой, седьмой, второй «А» — возвращаю его на место. Неужели у преподавателей начальной школы так мало времени? Восьмой «Г». Доказательство моей слабости. Засовываю под рубашку сзади, затягиваю пояс. Вслушиваюсь — никого. Плавно соскальзываю по ступенькам и сливаюсь с толпой раскрасневшихся после физкультуры лиц.
Он говорит, озлобленность — враг истинной морали.
Мне нравится смотреть, как горят походные спички марки «Бойскаут», длинные, с зелёной макушкой. Чиркаешь — схватываются моментально. Тридцать восемь солдатиков в прямоугольной коробке, мои бесстрашные невольные соучастники. Под натиском пламени настоящая кожа не загорается, она постепенно сжимается, испуская едва уловимый, приятный запах. Я точно знаю, что делаю, а потому спокоен.
Он придёт раньше матери и сначала, возможно, ничего не заметит. Вымоет руки, проверит, не стоит ли кофеварка на плите. Затем из кухни вернётся в коридор. Он догадается, он точно всё поймёт, но даст себе пару секунд, чтобы перевести дыхание. За окном будет стучать молоток, кто-то из соседских детей взвизгнет и засмеётся, красный «Фольксваген жук» с привычным скрипом припаркуется под тополем во дворе. Я обведу двойку красным маркером, положу «Кавалли» на страницу из классного журнала по центру обувной тумбы, конечно, носками к двери. И в этот раз не заплачу.