Это мама нашла Саше подработку. Волосы с пола подметать, ножницы обрабатывать. В посёлке Шлаковый была всего одна парикмахерская.
— Выучись хоть на парикмахера, а то сторчишься, как отец.
Наркотики были постоянными спутниками жизни шлаковских детей. Мать встретила отца Саши в 85-м, тот вернулся с Афгана со спрятавшимися по рукам и ногам венами. Жить ему оставалось четыре года, ровно до двухлетия сына.
Саша сидел на кухне и пытался съесть ещё одну ложку маминых щей. Мать стояла у плиты к нему спиной, в старом тёмно-бордовом халате, уставшая после работы. Молча варила чавкающую жижу — гороховый суп, наверное. Стены были выкрашены в больничный светло-зелёный цвет. Капли застывшего жира окружали плиту и пол рядом с ней. Они же были на холодильнике — старом и громком, как храп. К каждой стене жильцы коммунальной квартиры приколотили полки и полочки, подписали своими фамилиями и заставили банками, коробочками, пакетиками и какой-то невообразимой рухлядью, названия которой Саша не знал.
Оконная рама была коричневого цвета — надежная, не промерзающая, казалось, вечная. Форточка всегда открыта — тщетно пытались выветрить вонючие следы жизни.
Саша посмотрел на часы. Время, которое он рассчитал для обеда между школой и работой, заканчивалось. Потянулся за перечницей. Надеялся оживить остывший суп, который успел покрыться жёлтой плёнкой жира. Из-под руки, торопясь, выбежал таракан. Пора было собираться на работу. Его ждали к трём часам, когда начинался основной поток клиентов.
Вышел на улицу, сырой холодный воздух ноября окатил лицо. Втянул тощую шею в курточку, дошёл до «Локона» за полчаса.
В кресле напротив зеркала лучшего мастера сидел Сёма Готлиб — сын рязанского наркобарона Миши Готлиба. Заходил редко, а тут ещё и со свитой — знаменитым на весь район карманником Ромой Полусмаком. Им было по семнадцать, учились в профессиональном колледже.
— Как сам, малой?
Саше было пятнадцать, Сёму и Рому он знал со школы. Молча и уважительно обходил.
— Пойдет.
Парикмахерша суетилась вокруг головы Готлиба.
— Какие планы на вечер? Прошвырнёмся?
— Можно.
Встретились около девяти на окраине района. Зашли в подъезд погреться, Сёма достал коньяк. Каждый отхлебнул, стало теплее. Тогда он достал маленький белый пакетик, насыпал немного на выставленное кем-то на лестничную площадку трюмо. Рома перочинным ножиком превратил белую кучку в три дорожки. Каждый наклонился и шумно втянул. Нос занемел, во рту стало горько, а в голове будто открылось окно.
Вышли из подъезда и не сговариваясь повернули к стройке.
— У меня тут мать крановщицей работает, дала однажды порулить. — Лицо Ромы растянулось в оскале. Зрачки стали настолько огромными, будто ему в глаза налили чернил.
Пролезли в дырку в заборе, осмотрелись. Стройка только началась — разрыли котлован, привезли плиты, поставили кран. В Шлаковом много строили, сюда расселяли семьи из бараков в центре города. Каждый год вырастали панельки. К следующей осени здесь будет 14 этажей типового жилья, а через пять лет в героиновом приходе Сёма выпадет из окна своей возлюбленной и разобьётся насмерть. Саша узнает об этом во время летней сессии, от матери по телефону.
— А слабо по стреле пройтись? — сипло спросил Сёма и закурил.
— Сколько дашь? — Саша услышал свой голос.
— Косарь.
Саша пошел к крану. Уверенно, сильно, легко. Казалось, подпрыгни — окажешься сразу в кабине. Немного поскальзываясь, взобрался по лестнице. Без перчаток рукам было холодно. Он чувствовал себя отдельно от тела. Влез на кабину, немного пригнулся и осторожно направился к стреле крана. Сердце билось сильно, открой рот — выпрыгнет. Шаг за шагом приближался конец стрелы, становилось холоднее.
Вдруг Саша поскользнулся, господи. Внизу страшно залаяла собака. Кто-то заорал.
— Стоять!
Саша успел ухватиться руками за перекладины. Моментально протрезвел. Что он здесь делает? Что он вообще делает? Не смотреть вниз! Подтянуться! Сложно дышать. Обратно полз. Когда достиг кабины, посмотрел вниз — возле крана стоял какой-то мужик с собакой. Сёмы и Ромы не было. Мужик задрал голову вверх и что-то беспрерывно говорил, то громче, то тише. Саша встал на четвереньки. Страх, злость и ярость выходили рвотой и слезами. Успокоился, стал спускаться. Когда до земли оставалось около трёх метров, узнал мужика — это был Генадич, местный бомж. Тот молился. Богородица-спаси-сохрани-помилуй ритмично доходили до Сашиного уха. Спрыгнул с платформы на землю.
— Ты чего, сынка, жить надоело?
Саша потупил взгляд и почему-то не ушел. Тихо, тонко заскулил, заплакал. Собака подбежала, стала лизать липкие от блевотины ладони. Обжигающий язык успокоил, как мамины руки.
Спустя десять лет Саша стриг и делал укладки в дорогом московском салоне. Особенно его уважали богатые мужики — он не был женоподобным мальчиком, как другие стилисты, и он не был женщиной, что превращало его стрижки в настоящее, серьезное дело.
Проговорился однажды старому клиенту, здоровенному, как бетонная плита, Сугробову, главе строительной фирмы, что родился и вырос в Рязани. Тот, весело крякнув, рассказал, что пару лет назад нанял рязанского прораба. И хотя для каждого объекта Сугробов покупал новые материалы, рабочие почему-то жаловались на износ и очень скоро просили что-то докупить. Пару недель назад один проштрафившийся укладчик-алкаш рассказал, что прораб ворует. Наворовал целый гараж.
— Я, понятно дело, разорался. А укладчик и говорит, что, мол, не бесись, Михалыч, прораба грабанули на днях, а самого его закололи. Он так и не успел ничего продать. Весь гараж выхлопали.
Сугробов загоготал. Саша вежливо улыбнулся, начал подбривать затылок.
— Фамилия у него ещё такая смешная была. Полусмак. Хохол, наверное, оттого и тащил, что не приколочено.
Рука Саши дрогнула. Затылок придётся переделать.