По конским спинам били крупные градины. Экипаж завяз в грязи, и Мика, сын хозяина, сквозь окошко наблюдал за тем, как отец ругает кучера и самолично тоненьким хлыстиком нещадно бьёт скотину.
— Н-ну, чего упёрлась, п-паш-ла!
«Фвиу!» — поддакнул хлыст, и отец, с крючковатым носом и горящими глазами, распрямился в своём стянутом портупеями сером френче, пегом от упавших на него градин.
Когда кучер поднажал сзади, а отец ещё раз вдарил по лошадиному крупу, раздались крики, похожие на женские, кентаврихи задрожали, и Мика почувствовал, что карета пошла вперёд. Кучер вернулся на козлы, и, ухая и чертыхаясь, мокрый отец залез обратно к Мике. Мика зажмурился, притворившись, что уснул под тёплою дохой. Ему было страшно и от того, как кричали кентаврихи, и от того, что хлыстик всё ещё был у отца в руках и он боялся почувствовать его жало на себе, разозлив папу неосторожным взглядом или словом.
Когда они подъехали к поместью, град сменился моросью. Взрослые занялись выгрузкой, а Мика подошёл к кентаврам и украдкой сунул им сахару. Руки кентаврих были привязаны к телу ремнями, а чёрные груди охвачены подпругами. Пристяжная кобыла Ночка с коротко стриженой гривой благодарно потёрлась о руку Мики, и он ощутил, как запотели у неё виски под уздечкой.
Отец взял Мику на ярмарку, чтобы приучить к делу, но Мика не оправдал его надежд. Он смотрел на товар печальными глазами и задавал дурацкие вопросы. Мика отвернулся, застеснявшись, когда отец показывал ему, как по зубам и плюснам выбрать хорошего производителя. Мика путал тягловые и беговые породы, хотя дома не раз отец рассказывал ему про клейма разных стран и областей. И наконец, Мика заплакал, когда отцу удалось прикупить жеребёнка от аравийской кобылы. Кентаврёнок выглядел совершенным дурачком, темные глаза прятались в вороных завитушках волос, но по иноходи и изящным бабкам отец увидел в нём хорошего бегуна. Когда они с купцом ударили по рукам и начали отнимать жеребёнка от матки, кентаврёнок завыл, а вслед за ним разнюнился и Мика. После этого отец ходил мрачный и на обратной дороге, пока они не попали под дождь, смотрел мимо сына.
«В мать-покойницу пошёл характером…» — прошелестел отец, снимая в прихожей длинные, покрытые чёрной грязью сапоги. Мика сжался, как перед ударом, но папа лишь угрюмо бурчал, поминая маму, которую Мика почти не помнил: «Всё в мать, та тоже «жалко их, жалко», а в город-то, небось, на их же спинах и ездила! Вот и ты — вот твои сапожки любимые, из чьей шкуры они сделаны?»
Образ отца предательски начинает плыть за влажной пеленой.
— Так, не надо, сырости на сегодня достаточно. Сегодня ужинаешь один, тебе в комнату принесут.
Скинув красные сапожки, Мика пошёл сквозь туман. Стук-ступенька, стук-вторая, хлюп-кап-кап, оступился и уронил две капли на пол. Кап-ступенька, кап-вторая.
Мика поужинал и был переодет в чистое ночное платье. В спальне осталась гореть маленькая керосиновая лампа, чадившая во влажном вечернем воздухе. За окном всё ниже и ниже, прячась, как охотник на кентавров в прерии, клонилось к горизонту солнце. Микины пальцы пахли конским потом и влажным деревом. Нюхая пальцы, Мика рассеянно пролистнул пару страниц из Жюля Верна и уже начал клевать носом — и вдруг услышал стук копыт и тихое ржание.
На границе между сном и явью Мику настиг страх. Он вдруг вспомнил, как купец, продавший им жеребёнка, доверительно шепнул отцу:
— Недалеко от вас бегун один рыщет!
Отец безразлично поводил плечами.
— Дикой? Если жеребец хороший, нужно отловить.
Купец сделал огромные глаза и прошептал:
— Клеймёный! Уже пару домов пожёг!
Мике почему-то стало не по себе от того, как торговец выпучил глаза и перешёл на шёпот, но папа Мики только взял сына за плечо и смело ответил:
— А клеймёный и подавно сам придёт, нужно только суметь встретить.
Окно Микиной комнаты выходило на конюшни. Ему казалось, что кентавры беспокойно лопочут что-то на гортанном языке, бьют копытами о стойла. «А конюхи спать полегли давно!» — тревожно подумал Мика, и ему начал сниться сон.
Он подходит к Ночке, своей вороной любимице. Серая Галтана спит в загоне рядом. Ночка распахивает добрые шоколадные глаза и тихонько ржёт. Мика обнимает Ночку, привставая на цыпочки, и вдруг обнаруживает, что руки кентаврихи развязаны. Лёгкое сознание неправильности происходящего едва тревожит сон Мики, но тут он чувствует, как его обнимают нежные руки, Ночка глядит на него осмысленным взглядом и начинает петь колыбельную.
Чёрные лошадки за тобой пришли,
Спрыгивай с кроватки — ножки в сапожки.
На заре копытца стукнут цок-цок-цок,
Развяжи нам ручки, отвори замок.
Ууу-ууу — ласково напевает Ночка, крепко обнимая Мику, и он видит, как Галтана с осовелыми со сна глазами присоединяет свой голос к песне.
Чёрные лошадки ходят на заре,
Цокают копыта в влажной, сизой мгле.
Серебро уздечки, чепрака атлас.
Пускай мальчик Мика покатает нас!
Ууу-ууу… Галтана отбивает копытом ритм, Мике становится душно, он пытается оторвать голову от груди Ночки, но та держит его железной хваткой.
Чёрные лошадки за тобой придут,
Маменьку затопчут, папеньку убьют.
Чёрные лошадки, матовый рассвет,
Выйдешь, оглянешься — а тебя уж нет.
Ууу-ууу!
Мика с криком скинул тяжёлое одеяло. Кто-то забрал лампу с прикроватного столика. Простыня была мокрой и горячей — ах, вот бы нянюшка ничего не рассказала отцу!
Ууу-ууу! Это на новом месте выл кентаврёнок. Его поставили отдельно от кобыл, чтобы не испортить аллюр. Как сквозь ватное одеяло через туман донёсся вскрик конюха, посвист хлыста, и вой надорвался тихим плачем.
Мика вывесил вымокшее ночное платье на окно и переоделся в дорожное. По сумеречному небу скакала чубарая луна. Ощупывая руками темноту старого поместья, Мика начал спускаться по лестнице.
Папа ещё не спал — сидел перед тлеющим камином, чистил старую двустволку. «Завтра пойдёт на клеймёного!» — с обожанием подумал Мика. Ему было стыдно за свои слёзы днём и за ночной кошмар.
Отец заметил Мику, поднял на сына цепкий взгляд серых глаз.
— Папа, жё суи дезоле… — скороговоркой пробормотал Мика.
Отец усмехнулся, разгладил чёрные усы и посадил Мику рядом с собой на диван.
— Что, не спится?
Мика робко кивнул.
— Я вот тоже каждый раз после ярмарки не сплю. Знал бы ты, как я боюсь, что эти олухи чего-нибудь напортят: опоят жеребца, перетянут груди тельной кобыле или измордуют иноходца.
Мика знал множество историй о кентаврах, которые рассказывал ему отец. Как папа укротил мустанга на Кавказе, к которому казаки даже подойти боялись. Как папа с учёным Переживальским ходил в экспедицию и открыл новый вид на Алтае. Папины рысаки выиграли Гран-при на скачках Его Величества, причём папа сам правил повозкой. Мика, играя, представлял себя на месте отца, но когда папа был рядом, Мика становился всего лишь глупым и плаксивым мальчиком, которому никогда не совершить подвига.
— … а завтра будешь приучать к седлу жеребёнка. Ты у меня славный наездник, мой мальчик.
Мика сонно кивнул, согретый отцовским табачно-мускусным запахом и жаром камина. Но на кромке сознания паслась неясная тревога, и Мика выпалил:
— Папа, а кентавры могут… разговаривать?
Отец вздохнул. Опять глупые вопросы… Ниточка взаимопонимания, протянувшаяся между ними, задрожала, грозя оборваться. Но сегодня Мика пришёл в хорошую минуту.
— Нет, сынок. Обезьянья лапа похожа на человеческую руку, но от этого животное не становится человеком. Кентавр — такое же животное: полезное и сообразительное, если у наездника хватает разума им правильно управлять. Но разговаривать, думать, изобретать кентавр не может. Без человека кентавр — лишь опасный зверь, клубок диких, необузданных страстей с самыми примитивными желаниями. О, да ты уже спишь, мой мальчик…
Праздничными брызгами разлетелось окно гостиной. За окном раздался тяжёлый топот и гортанный крик.
«Клеймёный!» — захолонуло сердце Мики.
Отец встал, оранжево-чёрный, с ружьём наперевес.
— Жди здесь! — бросил Мике отец.
Мика свернулся клубочком на диване и, вздрагивая, слушал крики дворни и топот копыт. В сумерках алым пятном вспыхнули конюшни, и Мика заволновался за Ночку с Галтаной. Громом среди ночной тишины прозвучал выстрел.
Мика нашарил у камина сохнущие сапожки. Скоро-скоро папа придёт, покажет ему связанного клеймёного. Но суета не прекращалась, кто-то кричал, ржали кентавры, будто за окном гуляло целое стадо. Ах, эти олухи — вспомнились слова папы — вывели ли они Галтану с Ночкой из горящих конюшен?
Мика побежал к выходу, где-то в поместье вопили перепуганные сенные девки, и как только Мика распахнул дверь на крыльцо, грянул второй выстрел.
В дыму и предрассветном тумане Мика увидел папин профиль с крючковатым носом, отец сидел верхом, перезаряжая ружьё. Отец повернулся к Мике, и Мика увидел бронзовые скулы и сжавшиеся в яростные щёлочки глаза — это был не папа, а кентавр!
Мика бросился вниз. В грязи ничком лежал отец, серый френч был истоптан и измазан следами копыт. На спине расплывалось багровое пятно. Клеймёный, раздувая ноздри и взбрыкивая, стоял над телом, ружьё казалось игрушечным в его потных ручищах.
Мика с криком кинулся к зверю, ударив кулачками в конскую грудь. Кентавр двинул наотмашь прикладом, и Мика почувствовал, как взрывается голова и наполняются солёной кровью нос и рот.
Мика упал в грязь. За спиной, страшно недвижимый, лежал отец. Конюшни пылали. Мика увидел, как дядька Захар падает, сбитый с ног ударом с разбега, а потом Галтана встаёт на дыбы и опускает копыта прямо на голову конюха. На недостижимой высоте ржал клеймёный, тяжёлые копыта, как камни, месили грязь рядом с его, Мики, маленьким перепачканным телом. Хрусть! — ноги пронзила боль! Кентавр заметил красные сапожки и теперь яростно затаптывал Мику.
Мику подхватили нежные мамины руки. Мама подняла его высоко-высоко, бережно придержала сломанные ножки. Мамины руки пахли прямо как Микины — конским потом и деревом, а плечи бороздили розовые, уступчатые следы от ремней. Клеймёный был ещё рядом, но мама гортанным голосом произнесла заклинание, и клеймёный затих. Мама положила Мику на вороную спину, и Мика забылся горячечным сном под стук копыт на заре.