«Спать по-ра, спать по-ра», — отчётливо пело сердце семнадцатилетнего призывника. За хлопающим первым и нормальным вторым вклинивался дополнительный третий — тон открытия митрального клапана. Вадим переместил фонендоскоп по пятому межреберью тощей грудной клетки влево. Потом ещё левее — до аксиллярной линии — и отключил оживший в кармане айфон. Уложил пацана на кушетку. Провёл аускультацию, как полагается — на спине и на боку. Сомнений не оставалось — классический ритм «перепела». Перелистал амбулаторную карту — упоминаний о митральном стенозе не нашёл. Странно, парень-то не из глухой деревни, подумал он и взял трубку яростно звонившего телефона. Секретарь главврача, интонируя начальственный голос, сообщила, что через пять минут начнётся планёрка. Присутствие Вадима на ней обязательно. Дважды повторила: «Не вздумайте опоздать или не явиться».
Объявление с повесткой «Товарищеский суд», пришпиленное к плакату, на котором человек в белом халате заносил скальпель над плачущим младенцем, Вадим заметил вчера на стенде у входа в актовый зал, но на планёрку не собирался. Удивился, конечно, узнав, что будет слушаться его персональное дело. Сначала предположил: будут разборки за опоздания, потом вспомнил, что не отметился на митинге, но решил — тоже несущественно, скорее всего, кто-то из пациентов накатал жалобу. Перебрал все случаи, где мог облажаться.
Планёрка собрала аншлаг. Никто из сотрудников не опоздал. Наоборот, все пришли заранее. Переполненный актовый зал дышал как единый организм, а кому не хватило мест, толпились в распахнутых дверях. Главврач Тюляйкина указала Вадиму на три красных пластиковых стула в простенке между окон. Узкий проход между стульями и повисшее в воздухе неприятие отделяли его от коллектива. Коллеги старательно не замечали Вадима. Только гинеколог Вершинин подмигнул ему от дверей, а проходя мимо, подал руку, но рядом тоже не сел.
Никогда прежде Вадиму не приходилось быть изгоем. Незанятое пространство вокруг напрягало, как зона отчуждения. Не тридцатикилометровая Чернобыльская — символическая, ввиду небольшой площади зала, да и ощущал он себя не атомным реактором, а цыплёнком в вакуумной упаковке. Заседание открыла главврач Тюляйкина. Пугающе строгая — в белой блузе с гофрированным воротником-стойкой, подпирающим щёки — похожая на судью. Двумя пальцами брезгливо достала из красной папки листок с отпечатанным текстом, помахала им в воздухе.
— Сегодня, коллеги, мы с вами собрались по неприятнейшему поводу…
— К нам едет ревизор? — спросил с галёрки гинеколог Вершинин.
— Хуже. Из следственного комитета поступило письмо. Нашему коллективу доверено разобрать персональное дело и дать нравственно-этическую оценку поступку Дашевского Вадима Львовича.
— Что же вы натворили, коллега?! — с притворным ужасом воскликнул Вершинин, но председатель профкома Грищенко — со смятым серьёзностью момента лбом — осёк его взглядом и, многозначительно кашлянув, встал за трибуну.
— Товарищи, впервые в этих стенах запятнана честь белого халата, — мрачно сообщил он.
— Позвольте полюбопытствовать, а какое такое несмываемое пятно посадил на свой халат наш коллега? — уточнил гинеколог Вершинин.
Профорг Грищенко пояснил, что в следственный комитет обратилась гражданка Тупицына Клавдия Ивановна с заявлением о поруганной чести её внучки Тупицыной Людмилы Владимировны. Зачитав письмо, он предоставил слово потерпевшей.
Клавдия Ивановна — восьмидесятилетняя опекунша Людочки — потрясла коричневым кулачком, взывая к совести Вадима, и потребовала — ни больше, ни меньше, — немедленно жениться на внучке, маячившей в холле за стеклянной перегородкой в ожидании своего выхода на сцену. После выступления бабушки, раздвигая животом столпившихся у входа медработников, в зал вошла Людочка. Широко улыбаясь, помахала над головой растопыренной ладонью, приветствуя собравшихся. Откинула за спину сальную прядь, скривила рот, сдувая с глаз чёлку и проплыла через зал, будто по красной дорожке в Каннах. Опустилась на стул рядом с Вадимом. Попыталась закинуть ногу на ногу, но не смогла — мешал живот.
Медсестра Тамара Михайловна выступила главным свидетелем. Она дала показания о флирте Вадима с Людочкой.
— Вы можете подробнее? Самую суть передать, что там было? — с прокурорской заинтересованностью уточнил уролог Грищенко.
— Свечку не держала, Сергей Леонидович, врать не буду, но на аборт он её уговаривал. И настойчиво так уговаривал. Я тогда ещё подумала: неспроста он это всё.
Людочка радостно закивала, подтверждая слова свидетельницы безудержной улыбкой. Время от времени она с нежностью прикасалась к руке Вадима, а он никак не мог поверить в происходящее. Планёрка проходила по всем правилам судопроизводства. Неоднократные попытки сказать пару слов в своё оправдание судья Тюляйкина пресекала взмахом руки, сообщая, что слово обвиняемому будет предоставлено в финале. Чувствовать себя белой вороной в чёрной стае было нестерпимо обидно, но он решил выслушать всех до конца.
Терапевт Безденежных с тринадцатого участка напомнила про правительственные директивы по демографии, которые Вадим Львович нагло проигнорировал, уклоняясь от женитьбы на Людочке. В то время, когда все силы страны направлены на повышение рождаемости, его поведение можно рассматривать как саботаж государственной политики, сказала она. Её поддержала группа православных сестёр и представители движения «Антивичевский беспредел» по борьбе с борьбой против СПИДа.
— Мы много лет знаем… ммм… Вадима Львовича… — прошамкал глухой отоларинголог, добравшийся до трибуны.
— В том-то и дело, что не много мы его знаем, совсем немного, а он, едва переступив порог храма Асклепия, опозорил имя российского врача и запятнал честь белого халата, — прервала отоларинголога терапевт с восьмого участка. Она предложила не теряя времени поставить вопрос об увольнении Дашевского на голосование. Зал дружно загудел:
— Уволить! Гнать! Таким не место в наших рядах. Давайте голосовать. Надоело!
Только невропатолог Жанна Петровна звонко выкрикнула с галёрки:
— Дайте ему слово! Зачем же сразу расстреливать? Давайте послушаем самого Вадима Львовича.
Вадим не стал оправдываться. Он думал лишь о том, как достучаться до коллег и расположить их к себе, как завоевать утраченное доверие коллектива, как объяснить всю нелепость происходящего. После первых его слов в зале повисла тишина, а кое-кто даже зааплодировал, но под взглядом главврача хлопки быстро сникли и угасли. Вадим говорил, всматриваясь в лица. Он не искал в них сострадания, а всего лишь внимания, но не находил. Женских глаз в зале было больше, чем мужских: распахнутых и не очень, украшенных ресницами, очками или линзами, но все они смотрели сквозь него. Ни в одних он не находил того, что хотел увидеть. Если в некоторых изредка и проскальзывал проблеск интереса, то вызван он был исключительно любопытством к пикантной ситуации. Вадим видел в глазах людей только равнодушие и усталость, страх и даже ненависть. И нигде не заметил сочувствия. Если он начинал пристально вглядываться, то многие смущённо отводили глаза в сторону. И это было неплохо, потому что вину могут чувствовать только порядочные люди.
— Всё происходящее сегодня в этом зале — чудовищное недоразумение, которое могло случиться с каждым из вас, — сказал Вадим. — Я не буду утверждать, что это клевета, вы сами видите: лицо, от которого исходит информация, не совсем адекватно в своих высказываниях. — Взглянув на Людочку, сияющую солнышком, продолжил: — Но клевета, будь она от лица недееспособного или в своём уме, должна пресекаться в самом зародыше, а не разрастаться до кошмарной фантасмагории. Я, прежде всего, обращаюсь к вам, Ольга Анатольевна. Ведь именно вы устроили этот дурацкий спектакль. — Вадим повернулся к главврачу и даже повысил голос. В зале кто-то засмеялся. Вадим приободрился и продолжил: — Нельзя быть настолько легковерным, — сказал он, — сам факт обвинения настолько смешон, что я даже говорить о нём не хочу.
Недовольный гул он воспринял сначала как одобрение своих слов, но, взглянув в зал, понял: достучаться до аудитории ему не удалось. Его никто не слушал. Коллеги хотели высказываться сами, ведь у каждого было собственное мнение, одобряемое кивком главврача. Осознав всю бессмысленность убеждений в своей невиновности, Вадим вернулся на место, означенное ему Тюляйкиной. Его уход с трибуны никто не заметил.
Желающих выступить становилось всё больше. Очередь к микрофону тянулась длинной кишкой. Люди ссорились, выясняя, кто раньше подошёл к трибуне. Грищенко повторно предоставил слово терапевту Безденежных с её навязчивой обеспокоенностью падением уровня рождаемости, чем вызвал гул возмущения.
Однотипные выступления плыли по душному помещению на волнах негативных эмоций и все как одно заканчивались сакраментальным обвинением в запятнанной им, Вадимом, снежной белизне медицинского халата. У него сложилось впечатление, что честь спецодежды волновала присутствующих куда больше, чем судьба Людочки и её ребёнка.
Опекунша тоже не сидела истуканом. Несколько раз она подбегала к главврачу и гневно стучала сморщенной ладонью по столу с требованием выплатить моральный ущерб за опозоренные седины.
— Не меньше мильёна! Требую! — дребезжал над гудящим залом голос Клавдии Ивановны.
Выбегая к трибуне, она всякий раз доставала из пластикового футляра для очков свёрнутый вчетверо листок в клеточку, вырванный из тетради, и, проговаривая каждое слово по слогам, читала:
— Потребовать компенсацию за нанесение морального вреда путём причинения физических и нравственных страданий… — А потом поясняла: — С интерна много ведь не возьмёшь, а организация обязана возместить. Спасибо добрым людям, что подсказали.
Главврач Тюляйкина вежливо улыбалась и отсылала опекуншу взмахом руки на место, объясняя, что поликлиника не банк и не благотворительный фонд.
Вадима не оставляло ощущение, что в знакомые ему тела вселились чужие сущности, как в американском хорроре. Несколько раз он даже потряс головой, но другое измерение с обезумевшими знакомцами не исчезало. Ему давно казалось, что многие вокруг надели маски, скрывая истинные лица, но сегодня он понял: они их не надели, они их сняли, обнажив истинную свою суть. Для того чтобы понять другого, нужна какая-то логика в словах либо в поступках, пусть абсурдная, но хоть какая-то, а он совершенно перестал видеть логику в происходящем.
В апогее народных выступлений гинеколог Вершинин попросил назначить его адвокатом обвиняемого.
— Коллега, вы не будете возражать? — обратился он к Вадиму.
Судья хотела отмахнуться, но Вершинин настаивал. Он юридически грамотно сослался на презумпцию невиновности, право каждого гражданина на защиту и потребовал допросить потерпевшую. Тюляйкина, снисходительно улыбнувшись, позволила ему задать пару вопросов. Людочка обрадовалась возможности выйти на трибуну. Сегодня был её звёздный час. Вполне счастливая, она захлопала в ладоши, широко улыбаясь аудитории, включила микрофон и немножко погудела в него: «Раз, два, три, алё, алё…» Ей нравилось быть в центре внимания.
— Людмила, знаете ли вы, отчего появляются дети? — спросил её гинеколог.
— Дети появляются от любви, — громко рассмеялась Людочка, а микрофон превратил её смех в гомерический. Всем стало стыдно за гинеколога Вершинина и его нелепый вопрос.
— Вы настаиваете на том, что ждёте ребёнка от Вадима Львовича? — продолжал Вершинин.
— Настаиваю, — твёрдо сказала Людочка.
Она перестала улыбаться. В абсолютной тишине зала отпила полстакана воды и долила опять до краёв из пластиковой бутылки.
— А где вы с ним встречались?
— В кабинете у него и встречались, когда я приходила.
— Во парень даёт, — восхитился профорг Грищенко.
— Спрошу вас иначе, Людмила. Где же вы с ним спали? В кабинете, что ли?
— Нигде мы с ним не спали, — удивилась Людочка, — я всегда дома сплю. Мне бабушка больше нигде спать не разрешает.
— То есть, вы утверждаете, что, кроме как в кабинете, других встреч с ним у вас не было?
Людочка кивнула в ответ и отвлеклась, изучая кнопки на микрофоне.
— А медсестра, во-он та, — пальцем указал Вершинин на Тамару Михайловну, — всегда была в кабинете?
— Тамара Михайловна? Конечно, всегда. А ребёнок у нас с Вадимом Львовичем от любви родится, потому что я люблю Вадима Львовича. Дети ведь от любви рождаются. Их боженька посылает. Мы с Вадимом Львовичем скоро поженимся. — Людочка улыбнулась и отправила Вадиму серию воздушных поцелуев. — Вот когда у него жена была, он не мог на мне жениться, а теперь может. У него теперь нету жены.
Зал безмолвствовал, но группа поддержки из православных активистов не сдавалась:
— А на аборте почему настаивал? На смертоубийстве. Не богоугодное это дело.
— По медицинским показаниям, милейшие, — пояснил Вершинин, передавая главврачу внутриутробные снимки плода с отсутствующим мозгом и письменный отказ опекунши от прерывания беременности у подопечной. — А на-по-сле-док я спрошу-у, — сильно фальшивя, пропел он, — вот у опекуна я и спрошу. А много ли заплатил вам, Клавдия Ивановна, гражданин Н., чтобы вы полгода назад отозвали своё заявление об изнасиловании вашей внучки Тупицыной Людмилы Владимировны?
Молчал зал, молчала Клавдия Ивановна, но главврач Тюляйкина на всякий случай постучала ладонью по столу и вынесла решение:
— Я считаю, что необходима генетическая экспертиза, но мы с вами не уполномочены направлять на неё. Только через суд. Поэтому предлагаю передать наше ходатайство в следственный комитет. Ставлю вопрос на голосование. Кто за?
Все, кроме гинеколога Вершинина, подняли руки. Людочка тоже не голосовала, она аплодировала решению коллектива.
— К чёрту шоу, — сказал Вадим, вставая с красного стула, сыгравшего роль скамьи подсудимых, — благодаря вам, коллеги, я почувствовал себя сегодня и Джимом Керри, и Труманом. Всем доброе утро, добрый день и добрый вечер. И доброй ночи, на всякий случай, если я вас больше никогда не увижу, а я на это надеюсь.
Проходя мимо судейского стола, он бросил заявление с единственной фразой, написанной размашисто и зло: «Прошу уволить меня по собственному желанию». Хотел вдобавок громко хлопнуть дверью, но пока шёл к ней, передумал. Решил, что будет слишком театрально и напыщенно.