Шесть километров у моря, где время давно отменили, дикое место Утриш. Аборигены знают: Вавилон, грохочущий город, это плохо пахнущий сон. Правда здесь: галька, волны, синяя тишина. Как настойчиво лепечет море. Оно наступает на пальцы. Гложет камни, перекатывает их гладкие леденцы. Много разноцветных блюд на подносе берега. Вот чайка устало машет крыльями. Днём они летать не смеют, кричат и дерутся в лагуне. Бело-черные цветы на пальцах голых камней, что торчат в море, уходя отражением в глубину неба. Скелеты деревьев становятся солью.
Гора укрыта от солнца, как мхом, темной шубой из колючих можжевелов. Индейцу с дальней стоянки хорошо видны две запятые на краю земли. Они шевелятся, встают вертикально и движутся к воде.
Вода — зелёная, шипящая, холодная. Пока она отступает, успеешь увидеть картины внутри: крабы, водоросли, древние клады, раковины, чернота. Шлепаясь, волна заглаживает все. Вспомнив что-то вдруг, море бросается к драным коленям — капая слюной, харкая пеной. Оно щекотно взбирается по бедру, из его пасти тянет сыростью. Люда улыбается, едва раздвигая челюсти. Как она устала!
Лагуна — голая десна берега, укусившая море. Всего лагун пять, эта последняя у поселка Малый Утриш. Еще долетают запахи цивилизации от мусорных баков, жареных мидий, пролитого на камни пива, костра, жженые покрышки и гарь от застрявших джипов. Но все закончилось миллионы лет назад, ладонь моря стирает любые следы.
Задача была проста: взять в поселке пять булок хлеба и назад в лагерь.
Кот и Люда опаздывают. На втором углу от бетонного склепа, рядом с пляжем, поворот резко налево в маленький двор. Блестящий плечами грек в тени древних фисташек и лохматых инжирных деревьев разливает вино. Ее смутила тайна превращения черного бархата виноградной грозди в рубиновый сок, что привлекает мух, лечит тоску и отменяет планы. Тугая влажная бутыль не входила в рюкзак.
Потом женщина в ларьке сказала, что кондиционер еле дышит, уже сорок три градуса. Даже ветер с моря не спасает.
Кот поправил истлевшую повязку на голове:
— Мелкая, дальше не пойдем! Перерыв, давай купаться.
Ухмыльнулся, сверкнул дырой бывшего зуба:
— В лесу первый закон: береги здоровье, спи после обеда и всегда иди к морю.
Бросился вниз, широко прыгая на горячей гальке, разбрасывая вокруг остатки рваного прикида. Белье на лагунах не принято. Но ей неинтересно, что глядеть на его мошонку. Как она пережила этот июнь? Сейчас — лишь бы дышать научиться, выйти из железного круга горя.
Достала зеркальце — простой женский жест. Удовольствия ноль. Понятно, вокруг глаз гусиные лапки — крем от солнца она не взяла. Кожа в рябых точках, складка у рта упрямо вздернута — мол, отойди! Личина красная, на солнце облезла — ну и пусть, так неудачнице и надо. Взгляд прямой, но какой-то растерянный, а глаза — серые, в крапинках и постоянно сочатся слезой. Здесь можно сказать, что песчинку ветром задуло… нет-нет, уберем это все подальше. И руки треснули, кожа у ногтя воспалилась и нарывает.
«Помру я скоро, туда и дорога», — даже весело думает Люда. Глянула на воду — если прищуриться, можно отыскать темную спину своего спутника. Однажды она видела: на таком же расстоянии, метрах в двадцати от берега резвились, ныряли дельфины — тоже черные, упругие, быстрые. Тогда весь их лагерь волонтерский — человек тридцать — замерли, даже ложки побросали, не доев завтрак.
— Как ты так плавать научился? — немного позже спросила она.
— Мелкая, фу! Ничего такого, — буркнул Кот. — Просто я говорю с волной на ее языке.
— А еще какие языки ты знаешь? — странно, разговорился.
— Ну, еще языков пять, разговариваю, — неохотно признался бродяга. — Я же ветер! В Париже два года жил, по Европе странствовал, два года в лагере для беженцев в Румынии. С животными могу, с растениями. Когда надоело бродить, в Москву вернулся. Выучил язык компьютеров, фирма была. Пять лет жил королем. Но как-то все рухнуло. Партнер ушел, долги остались. Суды, налоги, все счета арестовали. Жена не дает с детьми видеться.
Рассмеялся черным ртом:
— Кроссовки купить не могу, глянь!
Обувь Кота просила о милости. Одна подошва сломана пополам, хлюпает трещина с палец. Вторая зависла на ниточках, резина сияет дырами. Из развалин жизнерадостно высовывается грязная ступня, покрытая запекшейся кровью. Люда поежилась, представила, как этот дурень шагал по раскаленной гальке.
— Тридцать километров от аэропорта прошел! — похвастался путник. — А билеты мне друг купил, я пустой.
Девушка сглотнула:
— Давай, тебе денег дам? Или хоть вот, резиновые сланцы в ларьке купим. Самое то камни топтать, или ты йог?
Пустой йог усмехнулся:
— Я люблю хорошую обувь. Прошлые тапки тысяч двадцать пять стоили, кажется. Чтобы дышали и ноги сами шли. Да не парься, шузы придут. Надо только настроиться на Инь.
— Это как?
— Надо уметь принимать. Совместить, как в прицеле, крестик своей души с сутью желания. Постараться понять, увидеть, заговорить на языке этого, отдать и взять одновременно. Женщинам проще, это их дар. Ты — девочка активного Ян, но сейчас сила и деньги не важны. Мир сам все приносит. Что ты хочешь, Мелкая?
Она прокричала свою историю, захлебнувшись болью. Умер муж, три недели назад, на руках, так бывает. Молодой, не пил он совсем. Почему-то гепатит, печень за год сгорела, конечно, лечили. Он предприниматель был, стресс, ну ты понимаешь. Квартира на родителей его, даже угла сейчас нет. А главное — ужас, пустота.
— Я повисла, как на ниточках в бездне, — почти улыбнулась Люда. — Понимаешь, не могу сосредоточиться ни на чём! Себя виню, его, родителей, жизнь!
Бродяга положил руку на лоб:
— Гляди на море. Просто чувствуй Инь, твою настоящую энергию. Это точка сборки.
Вода танцевала и слепила. Блики перетекали в странные картины, им помогали облака. Звон в ушах превратился в далекий красивый мотив. Голова упала, стала тяжелая и пустая.
…Она спала на рюкзаке, укрытая курткой. Проснулась под вечер, море уже темнело. Кота не было, рюкзака с хлебом тоже. Люда бежала, перепрыгивая камни. Какая незнакомая легкость!
В лагере сказали, что молчаливый парень ушел. Нашел кроссовки у берега, туристы оставили. Как раз ему подошли.