Нити вечные судьбы
Тянут Парки из кудели,
Без начала и без цели.
Дмитрий Мережковский
1. Мая
Вначале был пустая квадратная рама, устойчивая и необъятная, как старый широкий кедр. Рама появилась между мирами, залитыми светом. Потом возникли руки, держащие клубок прочных нитей молочного цвета. Началось творение. Руки превращали нити в тугие струны основы. Основа натянута, пришло время делать заработку, перебирать и соединять нити в пары. Одни попадают в ближние, другие в дальние, снова в ближние и опять в дальние.
В роддоме на Шаболовке безлюдно, вечер, суббота, июльское марево смешано с дымом горящих вокруг Москвы торфяников. Девочка родилась помятая, лиловая, зато быстро. Духота, открытые окна затянуты марлей, у мамы нет молока, ни одной капли нет.
Папа сразу назвал девочку Мая, но маме это не нравится, нет такого имени, она советуется с подругой, после сообщает: «Марианна». Папа не спорит, но так и будет всегда называть её Мая. Хорошо жить с двойным именем, где два, там и третьему место найдется.
Таких девочек миллион, тьмущая тьма, у которых папа и мама пытались друг друга любить или хотя бы договориться, потом отчаялись и очень устали. Не счесть таких девочек. Они как весенний снег, питают землю, растворяясь в буднях школ, институтов, профессий, выходов замуж, разводов, повзрослевших детей, постаревших родителей.
Детство проскальзывает дымчатым облаком. Юность врезается в мягкую ткань скандалами, таблетками, капельницами. Не вплетается никуда институт, бросает из стороны в сторону, пока однажды не закидывает в машину к подонкам. Попытка сбежать в ночной лес кончается страшнее, чем началась. Дальше стоп, а то швы разойдутся, вернётся мрак.
Ряд, заработка, стук колотушки, крючком подтягивается за узлом узел. Полотно чуть не сузилось до одного вдоха, чтобы медленно начать наполняться новыми смыслами.
2. Мзия
«Подумай, может, всё-таки со мной вернёшься?» — Мама скользит глазами по фигурам редких пассажиров вокруг. Я молчу, сколько можно объяснять. Рассматриваю свои короткие, когда-то вишнёвые сапоги на искусственном меху, в том, другом мире они мне нравились. Но здесь снег засыпается внутрь, подошва скользит по наледям, до весны бы дотянуть.
«Слушай, у тебя даже нет зимней куртки», — доносится до меня её голос. Мы стоим в душной деревянной избе сельского аэропорта. Вот-вот приземлится ЯК-40, и она улетит. Морозное, залитое солнечным сиянием, громадное снежное поле окружено ультрамарином гор. Снег под ногами рассыпчатый и голубой. Долго иду рядом с танцующей над дорогой позёмкой. Гудит улетающий самолёт.
«Ты папе от меня передавай привет, ладно? Скажи, что всё в порядке». — У меня противно меняется голос, появляются слезливые нотки. Отворачиваюсь, впиваюсь глазами в снежные перекаты хребтов. Мне хорошо здесь, за четыре тысячи километров на восток от прежней меня. Посреди ещё неизвестного и родного мира я опять родилась и учусь ходить.
Редкие машины шелестят мимо, одна притормозила, ускоряю шаг, «здрасьте, вы куда, а хорошо, я на повороте сойду». На переднем сиденье женщина оборачивается, смотрит на меня, я уже знаю этот взгляд, сейчас начнутся расспросы. Она увидела, что я не местная, но может с добродушной насмешкой спросить: «Кого здесь делаешь?». Это пароль, если не знаешь правильный ответ, то дальше будет настороженно: «Сама-то откуда?» «Из Москвы?» Женщина на переднем сиденье отворачивается и устало, на выдохе, глядя в окно: «Изжоги какие-то». До меня не сразу доходит, изжоги… она хочет сказать «изгои».
«За братом я приехала, он…», да блин, каким братом, у меня вообще братьев нет. Но в такую даль нельзя же просто, надо с целью. Всегда хотела, чтобы у меня был брат, помню, как моя грузинская бабушка гладит меня по голове и говорит что-то моему отцу с нежностью и тревогой, я не понимаю грузинский, спрашиваю, он грустно улыбается: «Она говорит, чтобы мы с твоей мамой брата тебе родили».
Пробираюсь по сугробам, свернула с дороги в поисках поворота к мосту, короткие сапоги полны снега. Куртка покрывается слоем инея и деревенеет, за синюю кромку горы скрывается низкое январское солнце. Мзия по-грузински «солнце», согревает это имя, наполняет светом моего задумчивого детства.
«Ты, однако, грузинка?» — усаживает меня за стол Лукерья Ефимовна. Изба натопленная, начисто выбеленная, стулья бирюзовой краской покрашены, коврики пёстрые, половицы широченные, по узким окошкам герань и фиалки. Иконы в дальней комнате за вышитой занавеской мелькнули тёмными огромными краями. По старой вере иконы должны быть без окладов, грех святые образы под мирскими украшениями прятать, гвозди в них вколачивать. Так и темнеют с семнадцатого века, прадедами принесённые, словно вкопанные навечно столбы, держащие небеса с золотыми звездами.
Ряд, заработка, стук колотушки, крючком подтягивается за узлом узел, я хочу научиться ткать ковры, настоящие, ворсовые, на вертикальной раме. На гранатовом фоне я сотку цветок, который держит в руках богиня-земля, вокруг неё будут звери, цветы и птицы. Мягким ворсом создам орнаменты, плотным переплетением их закреплю, острыми ножницами перережу все узелки.
3. Маша
Белю, штукатурю печку, вот здесь, у печной стены недавно стояла моя кровать. Я не могу видеть сейчас эту кровать, вынесла, спрятала её. На печке царапины глубокие, до кирпичной кладки. Я тогда в печку вцепилась, кричала, звала на помощь. Да какая помощь, заняты люди своими делами, с хозяйством управляются, еду готовят, дрова рубят, не слыхал никто ничего.
Сосед мой, Василий, раньше частенько заглядывал поболтать, чаю попить. Стучался робко, сразу с порога начинал застенчиво улыбаться. «Маш, варенье вот принёс тебе, мать передала, клубничное. Ты не смотри, что клубника такая мелкая, это дикая, а в огороде это не клубника, виктория. Вот лето наступит, я тебе покажу, где горную клубнику надо собирать, сходим с тобой». Беру прямо из банки полную ложку крошечных зернистых ягод, они пахнут мёдом, июнем, грозой.
Мне нравится быть Машей, ничего не надо объяснить. Вася оглядывается по сторонам, вздыхает: «Дом шибко холодный, из окон дует, с пола тянет, печка вся потрескалась, всё через одно место». Я уплетаю клубнику, пожимаю плечами: «Как-нибудь перезимую, хорошо, что хоть такой есть». Вася уходит и уже на пороге, без улыбки: «А я говорил супругу твоему, чтобы тебя одну не оставлял, он же не слушает никого». Больше Василий меня проведывать не приходил.
Переступаю невидимый порог, а там пусто. Только судьба по очереди загибает свои длинные пальцы цвета слоновой кости. Раз прокидка, дальние приблизились, два прокидка, ближние отдалились. Острым крючком подтягиваю на себя узел и резко выдёргиваю его за край.
Машин супруг неожиданно вернулся, она как раз с кровати пыталась сползти, дров принести, в доме со вчерашнего дня нетоплено. Какие-то кровавые ошмётки и на простыне тельце. Стучит по телу дрожь тяжёлой колотушкой, вся изнанка в рубцах. Не о чем с Машей говорить, пустая оболочка, тень. На кладбище маленький холмик зарастёт скоро свежей травой.
Слышу, как соседка выговаривает сыну: «Да ну её, отец до петли допился, мать не пойми где пропадает, у самой ни кола, ни двора, ни образования. Связалась с этим наркоманом, а тут ещё схватки, преждевременные роды прям в избе, даже врача некому было позвать, погиб ребетяночек ейный, непутёвая она девка, крученая, нервная, на кой она тебе, Вась, после всего-то».
Ускоряю шаг, чувствую взгляды, превращаюсь в колючий комок. Распрямляюсь только в лесу, расхожусь, растапливаюсь, как золотистое масло. Разуваюсь, хочу, чтобы в меня проникал холод. Весенний, животворящий, свободный, земной. Смотрю на бледные робкие стебельки едва проснувшейся медуницы.
Достаю из кармана длинную полоску ткани, это вместо бинта. Перевязываю грудь, из неё всё время сочится молоко, много молока.
Я — тень, блуждающая по подвалам сознания, но умираю только снаружи, внутри кто-то утончается до прозрачности. Деревья — великаны и горы — вертикали, стою рядом с ними с поднятой вверх головой. Темнеет, затягивается дождь, натянутые до неба нити берёз медленно раскачиваются.
Когда надрезаешь берёзовый ствол, начинает медленно капать сок, но если не подставить банку, сок через время застынет, из прозрачного сделается тревожным как бледная кровь. Никогда еще я не шла так долго босиком по лесу.
Деревья станут моей основой, только им под силу удержать это высокое небо. Ряд, заработка, равномерный стук колотушки, за узлом узел. Я тку свой ворсовый ковер, на гранатовом фоне Мать Земля, в руках у неё цветок, рядом звёзды, птицы и звери, а вокруг по кайме переплетаются буквы «М» — это древний орнамент весны.