Катер заглушил мотор, паломники сошли на берег и последовали друг за другом по аккуратно проложенной деревянной тропе. Проводник от монастыря, много женщин в насквозь продуваемых юбках и двое мальчишек, без спроса карабкавшихся по камням.
На них ровно, почти незаметно посматривала одна из женщин лет сорока, Катерина. Невысокая, пышная, крепкая. Её простое безмятежное лицо не подходило к энергичной стрижке, которую ветер разбрасывал крутыми медными волнами.
Катерина поправила соскользнувший на плечи платок, окликнула своих бездельников и вытерла им носы. Старший дал обвязать себя шарфом, а младший так и убежал в одной бумажной ветровке. Ничего, не простудится, бешеной собаке десять баллов не шторм. Лето всё-таки.
Крошечный остров укрывался зелёным брусничным ковром — это было единственной краской под пепельным небом. На пупке возле пристани чернели изба и часовня. Вокруг острова с отчужденным терпением двигалось море.
Все паломницы друг за другом заглянули в часовню и потом в том же самом порядке вытянулись у избы. По одному подходили за благословением к старому батюшке.
Он стоял на крыльце, которое было запахнуто слева и справа, как высокий глухой воротник. Катерина не слышала слов, они вспыхивали и сгорали в гудении ветра, да и видела мало — кисть руки (пальцы собраны клювом), что высовывалась и кивала из тени крыльца. Кого-то батюшка благословлял, кому-то постукивал по лбу, кому-то что-то давал. От одной отмахнулся: проходи, мол, и женщина, спотыкаясь, попятилась, а все пытались понять, почему с нею так.
Катерина, робея, ждала с краю очереди. За ней пристроилась баба с больными коленями. Катерина уступила ей место перед собой и ещё пропустила двух зябнувших богомолок. Эти трое стояли теперь между нею и мальчиками, которые, оказавшись одни впереди, присмирели. Старший только оглядывался: слабым скошенным взглядом через толстые стекла очков он ощупывал очередь в поисках матери. Младший, тоже в очках, с любопытством вытягивал шею вперед.
Катерина подумала — вот и ладно. Пускай они сами. Их-то он не прогонит. А я уж потом.
Она заметила в отдалении стол и скамейки, пустые и сизые, на столе равнодушно поблёскивал самовар. Ресторан в конце Вселенной — Катерина припомнила присказку своего бывшего, которую не понимала, а спросить не успела, ушёл. Пришёл и ушёл. Нынешний тоже уйдёт. Она отпускала их с полуулыбкой. Волна за волной.
Как она это всё объяснит, если батюшка спросит? Как она его спросит о главном?
У неё получались обычно простые и круглые мысли, которые трудно разбить на слова. Когда младший приставал с уроками — она и то не умела ему объяснить, а старший уже как-то сам ковырялся на троечку.
Катерина попробовала про себя разговаривать с батюшкой, попыталась сложить предложения, но ей от них стало стыдно. Она уставилась на отсыревший подол своей юбки, он то и дело приклеивался к ее полным ногам.
Очередь продвигалась.
Комаров совсем не было, странно. Катерине вдруг так захотелось прихлопнуть хоть парочку. Или мальчишек за что-нибудь отчитать. Или просто тихонько уйти и поступить по совету подруг с парикмахерской. Ведь абсолютно нет денег… Полкомнаты и диван на троих…
Она встряхнулась, подтянула колготки. Поискала глазами — и увидела сыновей на крыльце. Они были уже перед батюшкой, состоявшим, как выяснилось, из фуфайки, подрясника и белой, мелко трясущейся головы. Черты лица растворялись в оперении белого пуха. Он взглянул на детей и затем, мимо всех промежуточных женщин, на Катерину — твои? Она спешно кивнула. Он коротко перекрестил обоих мальчиков.
Прошла следующая баба в очереди. Катерина, не думая, сделала пару шагов. И ещё… И ещё…
Она переступала нетвёрдо. Её снова покачивало — вместе с маленьким островом в беспокойной пучине.
Море переворачивалось, переворачивалось. Поднимались со дна мотки спутанных водорослей, требуха и песок. Ещё что-то со дна поднималось и баламутило душу. На губах у прибоя пузырилась пена, море всасывало её и обратно выплёскивало. И нельзя было скрыть эти рвотные судороги.
Ничего тут не скроется. Батюшка видит насквозь. Вот он смотрит — внимательными глазами из глубоких морщинистых гнёзд. Нет… не может он видеть, совсем же ещё не заметно…
Катерина очнулась, когда батюшка жестом позвал её ближе. Поднялась на крыльцо, ничего не успела сказать, как почувствовала на своём животе его птичьи ладошки. Приложил на секунду, улыбнулся — и всё, отпустил.
Катерина вдохнула, и в легкие брызнул морской газированный воздух. Тошнота отступила. Это всё? — тронул за руку старший. Это всё — она выдохнула глубоко и спокойно. Море тихо ворочалось, всё ровнее и тише, волна за волной.
Спустя несколько месяцев родился ещё один мальчик, здоровый, очки не понадобились. Мальчишка рос необычайно умным. В десять лет он уже приходил к Катерине на кухню со своими тетрадками и часами ей всё объяснял.
***
В тринадцать лет Денис завёл особую тетрадку, в которую он писал только формулы. Катерина её называла «тетрадь с лебедями»: в густой пене из маленьких цифр, иксов и значков выделялись протяжные лебединые шеи, которые Денис со страстью вырисовывал, загибал всё крупнее и круче… Когда он ими хвастался, матери нравилось, как рычал его ломавшийся голос на слове «интеграл» и как бегали ямочки по сдобным щекам.
Через десять лет Денис блестяще закончил физфак и решил заниматься наукой.
К тому времени им дали большую квартиру на окраине города. В ней разместились женатые старшие братья с детьми и Катерина с Денисом.
Это был крупный рыхлый парень, заросший жесткой щетиной с остатком медного блеска, потухшего от пещерного образа жизни. Он неохотно покидал свою комнату, ходил изредка в институт, одеваясь по-среднему вне зависимости от погоды.
Этим вечером Катерина увидела, как он вернулся с мороза без куртки. Поверх свитера был натянут его всесезонный мышиный пиджак, из верхней одежды на нём были лыжные шапка и шарфик.
— Минус десять, Денис, у тебя уши алые, — заметила Катерина привычно, почти что лирически.
— Мне нормально.
— Откуда так поздно?
— Семинар затянулся, аспирантов с примата нагнали.
— А девушки были?
— Девушки… девушки… — монотонно процедил Денис, уходя в свою комнату, и Катерина поняла, что он её уже не слушал.
Она взяла с тумбочки принесённый им тортик с варёной сгущенкой: не тот, что просила, но тоже хороший, — и отнесла на кухню. Даже в собственной новой квартире у Катерины не было отдельной комнаты, и она больше всего любила кухню. Наряжала её растениями и рукоделиями, над бессмысленностью которых посмеивался Денис.
Остаток вечера он провел как обычно — в компьютерном кресле. Исподлобья поглядывая на экран, весь нахохлившись, он исписывал лебедиными шеями лист за листом — один и тот же надоевший интеграл длиной в несколько строк, не поддававшийся несколько месяцев. От напряжения у Дениса дрожала коленка. На полу у стола оседали сугробы из отвергнутых черновиков.
Комната выглядела пустовато, её кубизм был груб при полном верхнем свете. Единственное, что привлекало внимание, — вдоль стены распластался стеллаж, заставленный звездолётами и коробками с будущими звездолётами Lego. Детали нового незаконченного штурмовика оккупировали половину стола. Денис не позволял племянникам «потрогать самолётик», вообще никому не давал, кроме матери, но даже ей сперва протягивал перчатки и следил, чтобы обе надела.
Матрас, служивший Денису постелью, был выдвинут почти на середину комнаты: недавно в доме появились муравьи, добрались даже на предпоследний этаж и теперь периодически перемещались вдоль плинтуса небольшими шеренгами…
В дверь постучали: Катерина позвала к ужину и оставила дверь приоткрытой. Дениса настиг шум из кухни. Все, слыхать, собрались: взрослые рассаживались у телевизора, малыши перестреливались кукурузными палочками.
Денис свернул на экране вкладку «квантово-волновой дуализм», потянулся, оттолкнулся и отъехал в кресле, хаотично задвигал конечностями, противно так застонал, точно выпущенная из рук волынка, и мало-помалу затих. Он заметил у плинтуса новый муравьиный отряд и стал за ним наблюдать. Насекомые в строгом порядке обошли по периметру комнату и остановились под окном. Здесь отряд перебрался на отвесную плоскость стены, проследовал по точной вертикали к подоконнику, церемонно его пересёк и направился к горшку с геранью. Денис был доволен — опять идеально. Тридцать два муравья, а вчера было…
— Ты чего не идешь? — Катерина стояла у него за спиной. — Что, так и не получается?
— Не получается. Я, должно быть, тупой.
— Ну отвлекись. Поешь. И полей, вон, герань, она живая, всё чувствует — и твоё настроение тоже.
— Блин, мама, кто чувствует? Это чушь!
— Не знаю… я с ней разговариваю.
— Это не значит, что у неё есть нервная рефлексия, сколько можно тебе объяснять.
Денис сгрёб лицо пятернёй и пробурчал в неё что-то об окружающем идиотизме. Катерина шутя дёрнула его за ухо.
— Приходи, тебя ждём.
— Вы опять зомбоящик врубили.
— Да там новости… Ты все равно к ним спиной, ты не слушай.
— Я тебе скидывал, что надо слушать.
— Дениска, я не могу это слушать. Не по душе мне. Да и ты как наслушаешься — потом злишься и всех презираешь.
— Да я не…
Денис раздраженно зажмурился и, слегка заикаясь, приступил к изложению политинформации. В комнате сделалось тесно и душно.
Катерина подошла к окну — как он может сидеть тут без штор, окно голое, пластик. Она погладила горшок с геранью: посадила — когда решила Дениса оставить, сколько лет уж прошло, он её поливать забывает, а она вот живёт…
Денис всё ворчал.
Катерина взялась за оконную ручку, повернула — и в комнату хлынул шершавыми волнами уличный воздух. Волна за волной. Ничего, не простудится, этому нипочём. Она открыла окно ещё шире. Со стола разлетелись все рукописи, Денис, ссутулившись, поплёлся их подбирать… Что ж поделать — подумалось Катерине светло и бестрепетно. Потерпеть надо, перевернётся. Ветер бесперебойно накатывал на гребешки новостроек и разглаживал Катерине лицо.