Лена оторвала заусенец, и на пальце выступила капелька крови. Лена задержала руку перед собой на весу, чтобы не испачкать белые джинсы. Отец за рулем что-то рассказывал, но девушка поддакивала невпопад, глядя перед собой через лобовое стекло, сосредоточившись на разделительной полосе. По радио ведущие зачитывали новости про инаугурацию президента и премьеру «Брата-2». Лена думала: «В следующий раз, когда загорится красный, я спрошу». Была середина дня, вторник, город казался полупустым.
Зима, Лена сидит в поликлинике, в душном кабинете, уставленном фикусами, засунув лицо в стеклянный куб — врач прописал лечение в солевой камере, слишком уж часто девочка болела. На стене перед глазами заботливо приклеены блеклые страницы из детских журналов, чтобы высидеть положенные двадцать минут было проще. Лена рассматривает ребусы и картинки. «Мы веселые ребята, мы ребята-октябрята». Но веселиться Лене не хочется. Руки жжет от колючего свитера, нос — от неприятной процедуры, а глаза — от слез. «Ты же обещала», — проговаривает Лена про себя усталым голосом отца. После процедуры медсестра рассуждает вслух, не ожидая ответа: «Что-то глаза красные, соль такая злая?» Но Лена не понимает, что значит «злая соль», и ей сейчас не до решения загадок. Лена знает, что надо закутаться в шарф поскорее, чтобы бабушка, которая ждет на холодной скамейке в коридоре, не увидела, что Лена плакала.
Отец что-то сказал, но Лена не расслышала. Она наконец отвела взгляд от асфальта и посмотрела на профиль отца. «У тебя кровь», — не поворачивая головы, спокойно повторил отец. «А, да», — рассеянно кивнула Лена, пытаясь одной рукой нащупать в сумке носовой платок. «И руки дрожат». — Тон замечания был ровный, почти безразличный. «Я не курила с тех пор, как села в самолет». Лена поняла, что нарушила данное себе обещание — они стояли перед зеброй, ожидая, когда загорится зеленый сигнал светофора, а вопрос так и застрял внутри. Больше всего на свете ей хотелось дернуть ручку и вывалиться из машины прямо на проезжую часть. Было плевать: пусть даже на полном ходу, только чтобы не начинать этот разговор.
— Ты так и не сказала, почему решила приехать сейчас, я думал, у тебя четверть в разгаре, конец учебного года. Ты что, бросила своих учеников прямо посреди незаполненных контурных карт?
— Можешь остановиться?
— Что? Здесь?
Она выбралась из машины, оставив дверцу открытой. Отец выбежал за ней: «Тебе плохо? В бардачке есть бутылка с водой». Лена села на низкий поребрик, подтянув к себе колени, и разрыдалась. Отец опустился рядом, но так, чтобы даже случайно с ней не соприкоснуться.
— Послушай, ты знаешь, я не паникер, но было бы здорово, если бы ты сказала, что случилось.
— Я тебя ненавижу. — Слова было сложно разобрать, потому что лица видно не было.
— Это давно не новость.
Лена молчала. Отец начал говорить.
— Слушай, мы никогда не были образцовой семьей, но…
— Мы и семьей никогда не были, — перебила его дочь.
— Нет, когда-то были.
Маленькой Лене здание в стиле советского модернизма — НИИ, в котором работал отец, — всегда казалось каким-то внеземным, как будто инопланетяне выкинули его со своего корабля за ненадобностью. Советский Союз хоть и боролся с излишками, но этот дар принял, и с тех пор это многоэтажное чудище ровно в восемь утра поглощало толпу спешащих на работу научных сотрудников в темных плащах. Когда Ленина бабушка начала сдавать, стало понятно, что, кроме шестнадцатилетней Лены, ухаживать за ней некому: мама умерла одиннадцать лет назад, а отец почти жил на работе.
Лена сидела на полу в полупустой квартире в окружении коробок.
— Саша, иди сюда!
В дверном проеме показалась сначала стремянка, а потом голова Лениного мужа.
— Что?
— Как ты думаешь, надо разобрать все эти бумаги или просто выкинуть?
— Выкинуть! Насколько я помню, в новой квартире у нас есть центральное отопление.
— Очень смешно! Вдруг тут что-то важное.
— Тогда разобрать. Только решайся скорее, завтра рано утром приедут грузчики.
Проезжая по набережной, машины сигналили — автомобиль, рядом с которым сидели двое, мешал движению.
— Откуда ты узнала про пожар? — Услышав этот вопрос, Лена разрыдалась еще сильнее.
— Когда мы переезжали, — Лена шумно втянула воздух, — я нашла две коробки с документами. Бабушка их хранила. Я разобрала их только сейчас. Искала фотографии, которые можно оцифровать, а нашла вырезки из газет.
— И что там было?
— Фармацевтическая гонка. Ученые из Ленинграда — вы с мамой на общей фотографии в белых халатах. Пожар в лаборатории. Смерть научного сотрудника. Завлаб героически спас своих подчиненных.
— Я не смог ее спасти.
— А остальных смог! — Девушка сорвалась на крик.
— Ты хочешь, чтобы мы обсуждали это здесь, у всех на виду? Поедем домой!
— Нет, мы никуда не поедем! Потому что я так больше не могу!
— Ладно. Слушай, я понимаю, как тебе тяжело, но постарайся дослушать до конца. Мы с твоей мамой много работали. Я почти не бывал дома, не видел тебя, все думал, что успею потом наверстать. Наверное, поэтому, когда Катя погибла, мне было так тяжело. Я даже не знал, как уложить тебя спать. Не мог успокоить. Когда ты стала постарше, я постоянно просил тебя пообещать мне не грустить. Смотреть не мог, как ты плакала.
— Я не об этом тебя спрашивала!
— Мы должны были закончить работу над лекарством через год, максимум полтора. Впереди были клинические испытания. И вдруг — пожар. Замыкание. Катя хотела спасти наши записи, образцы. Я пытался ее вытащить, но в дыму было ничего не разобрать.
— И что? Ее смерть ради вашей работы? Твоей работы! Она всегда была тебе важнее всего!
Отец изо всех сил старался продолжать как можно спокойнее. Он заговорил об этом впервые за тридцать лет и должен был закончить.
— После пожара я никак не мог оправиться и стал работать еще больше. Это стало навязчивой идеей. Все время думал только об этом. Почти не ел. Не спал. Казалось, что уже сошел с ума. Но мы все-таки разработали препарат. Он прошел испытания, получил регистрацию. Его аналоги используют до сих пор. Но случилось это только спустя несколько лет. Мы не успели.
— Не успели?
— Ты не помнишь, но твоя мама болела. Внешне это еще было почти незаметно, но мы знали, что времени у нас немного.
Лена молчала.
— Я сутками сидел в лаборатории, потому что мне надо было найти лекарство. Лекарство для Кати. Но я не успел.
В машину их загнал гаишник, выписав штраф за неправильную парковку. Лена не переставая курила в открытое окно.
— Ты уверена, что хочешь улететь прямо сейчас?
— Да. Контурные карты, сам знаешь. — Лена немного помолчала. — Но теперь, видимо, я могу вернуться.