Дешевая погремушка в форме солнца со звоном поскакала по полу и выпала на улицу за секунду до того, как захлопнулись дверцы. Автобус тронулся, стоящие пассажиры качнулись и крепче схватились за поручни. Ребенок на руках у девушки истошно заревел.
По мамаше сложно было определить возраст — ей могло быть и пятнадцать, и тридцать пять, — но она была здоровая, крепкая девица. Двойной подбородок, заячья губа, покрытая каплями пота, и выпуклые синие глаза со щедро намазанными бронзовыми тенями. Девушка, раскачиваясь на ходу, одной рукой проталкивала вперед себя легкую складную коляску, а на другой руке у нее извивался плачущий ребенок. Девочка была, в отличие от матери, худая, даже, пожалуй, чересчур, ее тонкие ножки в потертых кроссовках болтались по материнскому животу, оставляя пыльные следы. Девчушке явно было уже за три года, но из-под помятого голубого платья выглядывал подгузник.
— Тс-с, тихо, тихо… Тихо, Манюша.
Пассажиры не торопились расступаться, только чуть двигались, держась каждый за свое завоеванное место. Наконец, мать добралась до окна и поставила там коляску. Два парня спрыгнули с высоких сидений и стали пробираться к выходу, так что девица с ребенком смогли сесть. Она достала из кармана слюнявую соску и всунула вопившей девчушке в рот. Потерла потной ладонью покрасневшие следы на локте, подвигала головой, разминая шею, заправила за ухо прядь блестящих каштановых волос. Девочка выплюнула соску изо рта, и та повисла у нее на шее. Снова раздался вой.
— Ну же, зая, пять остановок… Будь умницей… — бормотала мать, усаживая ребенка поглубже на сиденье, с которого та все норовила соскочить.
Дело было к вечеру, но жара не спадала. Уже неделя такая была: что утро, что вечер — пекло и духота. В автобусе номер 10 все взмокли. Может, кондиционер был неисправен, а может, причина была в том, что спящий на переднем сиденье мужчина первым делом открыл окно, когда вошел. Горячий воздух обдувал его слипшиеся волосы и создавал хоть какую-то вентиляцию. Полная седая женщина с короткой стрижкой и золотыми кольцами в ушах сидела, закрыв глаза, и терла виски. Терла все сильней и сильней, а потом как повернется и как закричит на весь автобус:
— Да сколько можно? Вы успокоите своего ребенка?
Головы повернулись в сторону детских завываний.
— Да я не знаю, что такое с ней. Всегда тихая.
Мамаша опять сунула ребенку соску в рот, но девочка оттолкнула ее всем телом, чуть не съехав с сиденья, и перешла на визг.
— Не можешь справиться с ребенком, сиди дома! — закричали сзади.
— Простите, — пробормотала мать. — Нам всего пара остановок…
Она полезла в пакет, при этом девочка, на миг затихнув, жадно следила за ее рукой, но когда из пакета показался зеленый динозавр, она снова закричала и начала тереть глаза руками.
— Ну ты же только что спала. Смотри, твой любимый динозаврик. Топ, топ, топ.
Девочка схватила резинового динозавра и что есть сил кинула в спину стоящему впереди мужчине. Игрушка отскочила и упала на пол.
— Простите, ради бога.
Недовольные голоса стали громче. Игрушку никто не поднял.
Девица наконец догадалась открыть на телефоне YouTube, и все вздохнули с облегчением. Невыносимый крик прекратился, девочка прилипла взглядом к экрану, на котором в хороводе закружились солнечные круги, поющие писклявыми голосами. Вот такие глазища были у девчонки — синие и глубокие, как бездна морская. Все-таки ей было больше трех лет — четыре, а то и старше. Мать достала из пакета книгу Ошо «О любви», раскрыла на середине и начала читать.
На парковой улице она заторопилась, захлопнула книгу, сгребла с сиденья упирающуюся дочь, достала коляску и стала пробираться к выходу. Девочка, видимо, решила на прощанье показать свои вокальные способности и с оглушительным писком рванулась вниз. Одно стремительное движение — и она скрылась среди потных ног пассажиров. Мамаша что есть силы закричала:
— Подождите, откройте! — потом опустилась на колени и полезла за ребенком. Она нащупала девочку под сиденьем, на котором нервно ерзала женщина с золотыми серьгами, выудила ее оттуда, и, подхватив вещи, поспешно покинула автобус.
— Очень бегает быстро, что с ней делать… — Но женщина уже отвернулась, и дверцы автобуса захлопнулись. Девочка висела у матери на локте, двумя руками держа зеленого динозаврика.
Добравшись до входа в парк, мамаша разложила коляску, и дальше девочка ехала сидя, с соской во рту. Она вертела головой то туда, то сюда, широко раскрыв синие глаза. Проезжая часть осталась далеко позади. Городской парк был полон людей, компании сидели на траве, летали разноцветные фрисби, мяч то и дело выкатывался на тротуар. Откуда-то раздавалась громкая музыка, мощные басы создавали пульсацию по всему парку. Попадавшиеся навстречу девице прохожие иногда задерживали на ребенке взгляд и быстро отворачивались. Девочка начала ерзать ногами по подножке, крутиться все больше и больше, и скоро замычала.
— Потерпи, зая. Сейчас птичек будем кормить.
Та замычала сильнее и стала биться спиной о коляску. Музыка становилась все громче и громче, пока не стала совсем оглушительной, и скоро дорогу девице преградил высокий металлический забор зеленого цвета, на котором с разными интервалами были наклеены афиши «Летний фест Платформа 20».
Мамаша пошла вдоль забора. Девочка вытащила соску и стала оживленно лепетать что-то на своем языке.
— Прудика сегодня не будет, Манюш. Идем на площадку.
Забор тянулся вдоль всего тротуара, насколько было видно впереди — похоже, что для фестиваля отгородили добрую половину парка. Мать дотолкала коляску до детской площадки справа от тротуара. Это была небольшая круглая площадка, окруженная кустами рододендрона, с песочницей, качелями двух видов, каруселями и деревянной горкой. Дети детсадовского возраста играли, бегали, кричали под присмотром мамочек, судачивших на скамейках.
Единственная незанятая скамейка была со стороны тротуара, окруженная двумя кустами. Девица с коляской остановилась рядом и только успела отстегнуть ребенка, как та выскочила и как угорелая помчалась к песочнице. Девица схватила пакет и побежала за ней. Девчушка уже приземлилась в песок и стала быстро-быстро рыть руками яму. Песок полетел во все стороны, малыш в углу закрыл глаза руками и заревел. Со скамеек поднялись несколько женщин и побежали на крик.
— Зая, нельзя, нельзя, стой.
Мамаша взяла девочку за руки и не давала ей больше копать, та начала вырываться и брыкаться ногами во все стороны.
— Господи, ну она сейчас Дениске голову разобьет. — Полная женщина в длинной юбке подхватила плачущего малыша на руки и начала отряхивать.
— Простите. В глаза не попало?
Женщина ничего не ответила, качая ребенка и испепеляя ее взглядом.
Девица одной рукой высыпала из пакета яркие совки и формочки для лепки. Поставила рядом ведерко.
— Манюш, набирай, будешь?
Девочка успокоилась, села рядом с ведерком и стала насыпать в него песок. Потом она взяла ведро, понесла его к кусту и там высыпала. Вернулась к песочнице, снова набрала песка, отнесла к кусту, высыпала.
— Я потом все уберу, — пробормотала девица, но объяснять было некому — женщины забрали своих детей из песочницы и отошли подальше.
Мамаша села на скамейку и обмякла. Вытерла тыльной стороной кисти лицо. Начала читать, то и дело поднимая взгляд и следя за перемещениями девочки. Так прошло минут пятнадцать.
Солнце потихоньку стало опускаться, красиво подсвечивая березы и каштаны. Вдруг девица уронила голову на грудь, потом резко выпрямилась и стала оглядываться. Ее глаза забегали все быстрей, она вскочила и заметалась по площадке. Подбежала к песочнице, в которой валялось пустое ведро, потом к качелям, на которых как будто мелькнуло что-то голубое, оббежала все углы, заглянула под горку и на карусели.
— Вы не видели девочку, темненькая, голубое платье? Господи!
Женщины качали головами, тревожно осматриваясь. Мамаша пролезла по всем кустам, снова пробежала вокруг площадки, женщины опрашивали своих детей, но все качали головами.
— В полицию надо, парк большой, — посоветовал кто-то.
Девица быстро продиктовала свой номер одной из женщин, выбежала на тротуар, стала осматриваться по сторонам и трясущимися руками набирать номер.
— Алло! У меня потерялся ребенок! Центральный парк. Да, только что. Четыре года. Маша, но на имя она не отзывается. Постойте…
Она вдруг опустила трубку, подбежала к зеленому забору, присела на колени и что-то достала из травы. Потом легла на землю и заглянула в дыру под забором. Встала и быстро побежала вдоль забора, держа игрушечного динозавра в руках.
У турникетов стояли длинные очереди из подвыпивших подростков. Незадачливая мамаша сунулась к турникетам без очереди, ее сначала было оттеснили, но она так кричала, так настаивала, что ее, наконец, пропустили вперед.
— Зовут-то ее как? Сейчас объявим, — сказал охранник.
— Да не знает она свое имя!
— Что орешь-то? Тоже мне, мать. Смотреть надо за ребенком.
Девица оттолкнула охранника и побежала по территории фестиваля. Солнце уже почти село, прожекторы прорезали воздух разноцветными лучами. Оглушающе гремела музыка. Толпы подростков двигались в пьяном угаре, раскачивая полуголыми потными телами. Мамаша обежала стенды с едой, туалетные кабинки, к которым выстроились очереди, прорвалась к главной сцене. Она добежала до пруда, вокруг которого тянулась защитное ограждение, украшенное гирляндами. То тут, то там стояли целующиеся парочки. Все было усыпано окурками. Девица побежала обратно.
Она хватала танцующих за плечи, пыталась прокричать что-то на ухо, но большинство людей не реагировали, другие качали головой и отворачивались. Она шла через танцующую толпу все медленнее и медленнее и вдруг остановилась. На футболке сзади расплылось большое пятно пота. Спереди кто-то пролил на джинсы алкоголь. Молодежь прыгала вокруг в ритме музыки. Девушка подняла голову наверх и закрыла глаза. Она стояла так, как неподвижный островок среди колышущегося моря. А потом начала переступать с ноги на ногу и раскачиваться. Она раскачивалась все сильнее и сильнее, потом подняла руки и начала делать странные пассы из стороны в сторону. Люди понемногу начали расступаться. Одна девушка подошла к ней, что-то спросила, положила руку на плечо. Другая подошла сзади и приобняла ее.
— Ты чего? Все будет хорошо. Давай в сторонку.
Девушки отвели дрожащую мать к клочку газона возле забора и усадили на траву. По ее лицу текли слезы. Она продолжала тихонько раскачиваться. По громкой связи объявили:
— Родители девочки, три-пять лет, голубое платье, срочно подойдите к главной сцене.
— Моя Манюша…
Ей дали выпить воды. Кто-то побежал к сцене. Девушки сели вокруг, гладили ее по спине, что-то говорили на ухо. Мать положила голову на плечо одной из девушек и разрыдалась. Скоро из толпы вышел охранник с девочкой на руках. Она спрыгнула, подбежала к матери и потянула ее за футболку. Увидев заплаканное лицо, она встала на носочки, схватилась за голову и что-то залопотала. В грохоте музыки ничего не было слышно, но мать улыбнулась сквозь слезы, сгребла девочку в охапку и прижала к себе.
Рецензия писателя и критика Романа Арбитмана:
«Есть такое понятие — «конфузная ситуация»: это когда персонаж, чаще всего ни в чем не виноватый, оказывается жертвой обстоятельств и не может выйти из замкнутого круга причин и следствий. В данном случае с главной героиней (имени которой мы так и не узнаем) происходит нечто подобное. Из-за ребенка героиня попадает в неприятности. Сперва на нее злится весь автобус, в котором она везет дочку, затем женщина становится объектом неприязни родителей детей, игравших в песочнице, а последняя треть рассказа посвящена пропаже девочки и лихорадочным ее поискам в вечернем парке.
Героиня — объект страдательный; читатель может примерно «вычислить» ее биографию. Сперва — нежелательная, видимо, беременность, затем рождение больного ребенка, который требует отдельного ухода, нянек, денег — всего того, что у матери отсутствует напрочь. Героиня ни в чем не виновата, но на протяжении всего рассказа она постоянно чувствует неловкость вечно виноватого человека. Главное, что удается передать автору, это ощущение отчаяния нон-стоп, в атмосфере которого существует героиня. Предфинальная сцена — амок: героиня впадает в истерический транс, и лишь в этот момент она ненадолго перестает быть жертвой и становится объектом сочувствия. В финале девочка находится, но перед нами — та разновидность хэппи-энда, где, в сущности, нет ни счастья, ни финала. Девочка не изменилась. Мать ее осталась на тех же безнадежных позициях.
Я отдаю должное автору, сумевшему передать в своем небольшом тексте и это отчаяние, и этот ужас, и эту тоскливую безнадегу, но, как мне кажется, таких текстов в творчестве писателя не должно быть слишком много, и тем более эти настроения не должны быть в приоритете. Жизнь несправедлива, тьма сильнее света, смерть — дело одинокое и так далее — все эти истины не обязательно в очередной раз доказывать средствами литературы, они и так понятны. Вызвать у читателя слезы, ощущение мрака и тоски не так уж трудно; труднее сделать так, чтобы при всех этих неблагоприятных обстоятельствах после прочтения рассказа в душе у читателя оставалось что-то, помимо отчаяния. Такое уже немного намечено в финале. Стоит усилить это настроение, хотя бы на полградуса. Своей авторской волей дать героине хоть призрачную, но надежду (например, героиня вдруг ловит в глазах дочери нечто осмысленное, проблеск разума…). Иначе мрак перевесит.»
Рецензия писателя Наталии Ким
«Мне очень понравилась работа. Так получилось, что через мои руки в связи с определенным моим отношением к разным благотворительным фондам и проектам проходило немало текстов, где поднята эта читающаяся между строк тема. Но, как правило, это тексты такие «лобовые», бьющие наотмашь, где всё и сразу названо своими именами. Просто потому что это не художественная литература, в крайнем случае нон-фикшн, и цели там преследуются вполне определенные — нужно так написать о чьем-то несчастье, чтобы читатель прослезился и нажал кнопку «помочь», переведя денег.
Здесь же автор как раз обошел всё «лобовое», даже не стал рисовать совершенно ожидаемую картину, когда кто-нибудь из родительниц набрасывается на несчастную «мамашу» (автор оценочно называет ее то «девицей», то «мамашей», давая таким образом читателю понять что-то о ее социальном положении, туда же — её внешний вид) с криками «уберите своего урода от наших нормальных детей» — нет, родители всего-навсего уходят с площадки, что для девицы в данной ситуации, может, был бы и наилучший выход. С ней с самого начала происходит то, что называется «прогрессией усложнений», и это делает текст очень напряженным и драматически увлекательным, еще после первых сцен в автобусе понятно, что «ничем хорошим это всё не кончится».
В сущности, что происходит в рассказе? «Мамаша» с явно больным ребенком приезжает в парк, по дороге её гнобят недовольные пассажиры, в парке все уходят при виде девочки, усталая, разморенная жарой мать на пару минут отключается, девочка теряется, мать мечется в ужасе, попадает на дискотеку, где у неё практически начинается агония, и тут — опять же наперекор законам жанра таких рассказов — её никто не «добивает», а наоборот, выказывают участие, а тут и девочка нашлась, и они разговаривают на своем каком-то им ведомом языке. Так будет и дальше всю их жизнь, читатель, безусловно, испытывает эмпатию к этой несчастливой парочке и очень хочет, чтобы у них дальше было всё хорошо, чтобы им как-то повезло, и стало бы на кого опереться, и вздохнуть этой бедолаге мамаше. Автор вызвал у меня очень сильные эмоции, не манипулируя, не «паразитируя» на сострадании, и это я полагаю талантом и искусством.»