— Бедовая ты, Сашка, — приговаривала бабушка.
Когда искала подслеповатыми глазами занозу на Сашкиной ладошке. Когда краем передника утирала Сашкины слёзы после драки с соседским мальчишкой. Когда вытаскивала из куста крапивы, куда Сашка свалилась с велика.
— Одно слово — бедовая, — добавляла бабушка и каждый раз тяжело вздыхала.
В свои шесть Сашка не понимала, что это означало, но хотела разобраться.
— Баба, а ты меня любишь? — подкатывала издалека.
— Любишь-любишь. — Бабушка улыбалась морщинками у глаз.
— Тебе хоть капельку нравится со мной жить?
— А куда от тебя денешься? Не выкинешь же.
Сашка знала: это не со зла, голос-то ласковый. Просто ворчала, а сама даже в угол ни разу не поставила. Добрая очень, а ещё тёплая и мягкая, в неё всегда хотелось зарыться. Сашка любила утыкаться лицом бабушке в живот и вдыхать запах старого передника. Парное молоко, шанежки с творогом, сено в сарае, хозяйственное мыло, что-то ещё непонятно-манящее. Ароматы оживали в Сашкином воображении, приплясывали, растворялись. Будоражили, возбуждали, заводили.
— Любишь меня, любишь. И я тебе сильно-сильно. — Сашка обнимала бабушку за ноги и прижималась крепче.
— Люблю, конечно, — гладила её по льняной макушке бабушка.
— А мама? Она меня не любит?
— Кто тебе такую ерунду сказал?
— Ну я же не с ней, а дети должны жить с родителями. Значит, не любит.
— Любит. Просто твой папа далеко, на небе. Мама одна тебя поднимает, надо деньги зарабатывать. Поэтому она на Севере.
— А разве нельзя здесь деньги зарабатывать? И я рядышком. — Сашка никак не могла уловить логику.
«Взрослые такие странные. Зачем жить на Севере, как мама, или на небе, как папа. Белые медведи могут съесть. Да и на небе что, только облака. Скукотища. То ли дело в деревне».
— Вот приедет, у неё и спросишь, — отмахнулась бабушка.
Сашка вздохнула и приняла решение дождаться маму и спросить, почему она живёт отдельно, а заодно и кто такая «бедовая».
* * *
Мама приезжала в отпуск летом, когда на лугу созревала земляника. Сашка ждала этого события больше, чем Нового года, потому что мама привозила подарки, всегда разные — жуть, как интересно! Огромный чемодан, с крышки которого улыбались красивые тётеньки на переводных картинках, казался Сашке волшебным ларцом. Чего там только не было! Пупсик с шевелящимися ручками и ножками, плюшевый мишка со стёклышками вместо глаз, яркие книжки — каждый раз новый сюрприз. Повторялся только мармелад в жестяной коробочке, Сашкино персональное лакомство.
Каждый раз перед приездом мамы Сашка сочиняла новую историю, в которой мармелад попадал к ней через приключения. Как в «В гостях у сказки». Например, что мама — прекрасная принцесса, и её заколдовал злой волшебник. Она не может выбраться из замка и поэтому долго не привозит мармелад. Зато помощники-гномы пересылают от неё письма в конвертах с яркими марками и коричневой печатью. Вскрывала их бабушка. Медленно, будто специально испытывала терпение. «Ну ба-ба!» — прыгала вокруг Сашка. Та не спешила. Насаживала на нос очки, протягивала конверт на солнце и отрывала тонкую полоску. Затем вытаскивала листок и принималась читать. Вслух, с выражением.
Письма всегда начинались одинаково: «Дорогие мои родные: мама и доченька». Потом шёл длинный рассказ, какая на Севере погода, как мама выполняет на работе план, на какой фильм сходила с подругой. Сашка ёрзала на стуле и ждала: напишет ли мама, что приедет?
— Ну что, пляши! Скоро приедет твоя красавица. — Бабушка сняла очки и заулыбалась.
— Ур-ра, мама приедет! А скоро, ба?
— Да уже через две недели.
— А это сколько?
— Четырнадцать дней.
Сашка уже умела считать до ста, поэтому принялась отмерять дни. Не просто зачеркивать крестиком в календаре, как бабушка, а по-своему. Делала секретики. Один день — один секретик. Каждое утро шла в огород и между кустами смородины вырывала маленькую ямку. На дно укладывала фольгу, на неё цветной осколок, бусинку или обрывок цепочки. Сверху накрывала эту красоту стеклом и любовалась. Целая картина под землёй! Оставалось только воткнуть палочку, чтобы не забыть, где спрятан секретик.
Четырнадцать дней тянулись медленно. Так бабушка пряла: скручивала мягкий комок шерсти, оттягивала, наматывала на веретено. Всегда хотелось подлезть и помочь прясть побыстрее.
— Бабушка, а мама меня заберёт? — волновалась Сашка.
— Если будешь себя хорошо вести — наверное.
Сашка не понимала, что значит вести себя хорошо, и продолжала жить как жила. Весело и беззаботно. В первые три секретика тайком сбежала на речку с соседом Серёгой, дала дёру от противного гуся, которого сама и раздразнила, залезла на высокий забор и разодрала шорты.
— Да что ж ты за бедовая такая, — ворчала бабушка, штопая порванные шорты. — Вон посмотри на соседскую Иринку. Платьица носит, вежливая, ведёт себя хорошо.
«А-а, “хорошо” это как противная Ирка. Сидеть на лавочке со старухами, исподтишка показывать пацанам язык и носить платья с оборками».
Сашка не хотела быть как Ирка. Подлиза и вредина. И платья не любила. В них неудобно рыть окопы для войнушки и убегать в догонялки. «Ну ладно, если мама точно заберёт, можно и платье надеть», — решила Сашка и, пока бабушка возилась в огороде, зарылась в шифоньере в поисках своих платьев. Они точно где-то были, мама привозила, но не нашла. Зато попались на глаза бабушкины.
Одно, аккуратно свернутое, хранилось под грифом «На смерть». Сашка покрутила его так-сяк: чёрное, длинное, тяжёлое. «Кажется, не очень». Отложила. Другое, бабушка ходила в нём в амбулаторию и в сельмаг, всегда нравилось: коричневое, с кружевным воротником и рукавами фонариком. Сашка потёрлась о платье щекой: мягкое, как сама бабушка. Натянула прямо на одежду, расправила воротник, а чтобы не волочилось, подвязала пояском. Настежь открыла дверцу шифоньера, покрутилась у зеркала и довольно показала себе язык. Платье так платье, лишь бы маме понравиться!
* * *
Встречать маму пошла бабушка. Как только закрылась калитка, Сашка влезла в бабушкино платье, то самое, для сельмага и амбулатории, убрала с подоконника герань и заняла её почётное место. Неторопливо тикали часы, лениво тянулся в будке Пират, даже куры передвигались по ограде еле-еле. Никому не было дела, что приезжает мама.
Сашка уже задремала, когда с улицы донёсся лай. Она прильнула к окну и сначала даже не поняла, что это мама. Раньше у неё были короткие прямые волосы, а тут красивые локоны, чёлка подобрана ободком. Как актриса с фотокарточки. А может, не мама? Да нет, лицо её. А чего тогда стоит у калитки как вкопанная? Рядом такой же вкопанный коричневый чемодан. Точно мама: её чемодан, видно переводные картинки с красивыми тётеньками.
Сашка спрыгнула с подоконника, подтянула пояс на платье. В горле стало сухо и захотелось кашлять. Она много раз представляла, как мама сбежит от злого волшебника, примчится к ней и закружит на руках, а сейчас смотрела на дверь и боялась. Вдруг маме не понравится платье? Или сама Сашка?
Дверь распахнулась. Сначала вошёл чемодан, за ним бабушка, и только потом мама. Не снимая смешные туфли на толстой подошве стремительно направилась к Сашке.
— Доча! — присела на коленку и так сильно стиснула Сашку, что та пукнула от неожиданности. Сашка испугалась, что мама почует запах, и сжалась, как ёжик в минуту опасности, но та как будто не заметила и продолжала тискать. С объятий перешла на поцелуи. Лоб, одна щека, нос, вторая щека. Сашка не любила чмоканья, и как только мама на секунду отводила глаза, вытирала ладошкой место, где касались губы.
— Какая ты большая стала! — Мама наконец отодвинула Сашку от себя и принялась рассматривать. — Ой, а барахло-то зачем нацепила!
Мама рассмеялась. Противно, как Ирка.
— Я тебе красивых платьев навезла, смотри. — Мама как фокусник коснулась крышки чемодана, и он мгновенно открылся.
— Это бабушкино. Любимое. А я ненавижу платья, — сквозь зубы выдавила Сашка, вконец расстроенная. Слёзы подкатили к горлу.
Спасла бабушка, подлетела и захлопотала вокруг мамы. Сашка шмыгнула в комнату, забилась на корточках в угол, натянула ненавистный наряд на колени и заревела. «Я же стара-а-лась», — размазывая локтем слёзы, бормотала Сашка. Солёная водичка дорожкой текла по пухлым щекам, пробиралась между губ и слегка их покалывала. Жалость к себе сменилась злостью. Сашка ненавидела маму, Ирку и весь белый свет. Сорвала с себя платье и прямо в трусах вылетела через двор в огород. Вот они, палочки между кустами смородины. Захлёбываясь слезами, Сашка выдернула все четырнадцать. Нет больше никаких секретиков!
* * *
В этот вечер Сашка долго не могла заснуть. Прокручивала в памяти каждую деталь уходящего дня. Ёрзала по кровати, считала барашков — сон не шёл. Переживала: не получилось вести себя хорошо. Ну зачем психанула и сломала секретики? Коробку с мармеладом отшвырнула, когда мама подлизывалась. И, главное, не спросила у мамы, кто такая «бедовая».
От волнения Сашка чуть не описалась. Побежала на ведро и увидела, как мама и бабушка пьют чай, о чём-то перешептываясь. Сашка тихонько пописала, на цыпочках пробралась на кровать и легла так, чтобы слышать, о чём говорят на кухне.
— Повзрослела она. Теперь мармеладками не откупишься.
— Ну что мне делать-то, мама. Виктор неплохой мужчина.
— А раз неплохой, чего замуж не зовёт?
— Мать его против. Не хочет, чтоб с ребёнком брал.
— Что за мужик такой, что у матери совета спрашивает. Своей башки нету, что ли?
— Зато помогает. Тяжело мне, мама, одной. Ну не виновата же я, в конце концов, что вдовой осталась в двадцать один да с малым ребёнком на руках.
— Ох, доча-доча. Судьба у тебя — не пожелай врагу. Муж непутёвый был, по пьянке угорел, и Виктор этот ни рыба, ни мясо. А Сашку ты забирай, дети должны при родителях быть.
— Да не рви ты мне сердце. Не могу сейчас. Может, мать его отойдёт — тогда.
Дальше слушать Сашка не стала. Накрылась с головой одеялом, углом подушки зажала рот, как кляпом, и выругалась: «Ну и живи со своим Виктором, и мармеладки ему покупай. Зато мне не надо быть как Ирка, всё равно не заберёшь».
В эту ночь Сашка поняла, что бедовая это та, которая живёт с бабушкой и не нужна маме.
* * *
Они шли по подмороженной разбитой дороге. Впереди, не оглядываясь, мама тащила грузный чемодан. Иногда останавливалась, чтобы передохнуть и проконтролировать Сашку. Та плелась, как телёнок, которого отняли от тёплого вымени и ведут к новому хозяину. За ней, осторожно перебирая ногами в суконных сапогах, ковыляла бабушка. Мама забирала Сашку в город.
Автобус уже стоял на площадке. Седой водитель в шапке-ушанке плюнул на огонёк папироски, бросил окурок в застывшую слякоть и растоптал носком грязного ботинка:
— Ну чё, в город?
Сашка крепко вцепилась в бабушкину руку и по привычке уткнулась в живот. Жёсткая ткань пальто неприятно царапнула лицо. Аромат парного молока остался в переднике, а вместо него — запах осеннего ветра.
— Баба… — Сашка подняла голову и умоляюще впилась в бабушкины глаза. — Я больше не бедовая, да?
Глаза бабушки намокли, она отвела их в сторону автобуса и привычным жестом погладила Сашкину макушку. Через мохнатую шапку та не почувствовала мягкой ладони.
— Заходим, дамочки, заходим.
Мама слегка подтолкнула Сашку в автобус. «Хр-рук», — противный звук резанул по ушам. Скрипучая дверь закрылась.
Сашка приклеилась к окну, расплющив нос. Растопыренные ладони навела к лицу бабушки и гладила в том месте, где та кончиком платка утирала глаза. Внутри открылся краник. Слёзы бежали, и вот уже бабушка стала расплывчатой. Автобус тронулся.
* * *
— Ну, доченька, входи, теперь это наш дом. — Мама распахнула дверь.
Сашка замерла на пороге. Напротив окно, заклеенное по краям газетой, по обе стороны от окна — кровати, застеленные одинаковыми клетчатыми покрывалами. Ни тебе нарядных занавесок, ни связанных крючком накидок на подушках.
— Ну, смелее!
— Я боюсь, — призналась Сашка, прижимаясь к косяку.
— Чего, доченька?
— Злую волшебницу.
— Не сочиняй, нет никаких злых волшебниц.
— Есть, — упиралась Сашка. — Мама Виктора. Это же она заколдовала тебя и не пускала жить со мной. Вдруг опять украдёт тебя?
— Откуда знаешь про Виктора? — Мама присела перед Сашкой на коленки и серьёзно посмотрела прямо в глаза.
— Подслушала, когда ты бабушке рассказывала.
Мама взяла Сашкины руки в свои:
— Не беспокойся, доченька, её больше нет. И Виктора нет. Я тебя больше не оставлю.
Сашка обвила ноги мамы и уткнулась в них. Шерстяная юбка пахла какими-то цветами, совсем не как бабушкин передник. Такого аромата Сашка ещё не знала, и он ей понравился: мама такая вкусная!
* * *
Сашка проснулась и потёрла кулачками глаза. Яркие лучи ослепляли, просачивались между ресницами, заигрывали. До этого несколько дней небо тяжело видело над головой, а тут, надо ж, как будто специально в день её рождения выпорхнуло солнышко.
Сашка сладко потянулась в предвкушении: впервые за шесть лет жизни её ждёт настоящий праздник! Раньше, в деревне, бабушка пекла в этот день творожные шанежки, и они лопали их на обед, а тут мама заказала торт и пригласила гостей. М-м-м, а ещё обещала, что с утра они пойдут на базар за продуктами.
Сашке нравилось ходить на базар. Нравились шум и гам. Нравилась толстая тётка в белом фартуке — продавец мяса. Она так смешно красила губы: красная помада выходила за линию, прямо как у клоуна. Нравился закоулок на базаре, где продавали вещи. Хоть Сашка там ни разу и не была, всё равно нравился. Манил неизвестностью. Всякий раз, когда они приходили на базар, Сашка тянула маму в глубину прилавков.
— Ма-ам, ну пойдём, посмотрим.
— Что там смотреть, тряпки одни.
— Ну пойдём тряпки посмотрим.
— Чего смотреть, если не покупать. Барыги такие цены ломят за импорт ношеный, что никакой зарплаты не хватит.
Сашку такое объяснение влекло ещё больше: хотелось узнать, кто такие барыги, импорт, и почему мама произносила это с раздражением.
«Ба-ры-ги», «им-порт» — иногда по слогам проговаривала Сашка. Как же они звучали! В воображении плыли красивые женщины из журнала в парикмахерской, сапоги-чулки воспитательницы и помада «Елена», которую маме подарила сестра. И ещё больше хотелось нырнуть в этот мир и посмотреть, как там. Ну хоть глазком! Самое обидное, что от добрячки с клоунскими губами до барахолки всего-то несколько шагов по дощатому тротуару. Только вот идти туда без мамы нельзя.
Уже купили мясо, и Сашка по привычке потянула маму за руку в сторону мечты:
— Ма-ам, ну пойдём.
— А пойдём! — вдруг радостно подхватила та, и они направились в сторону закоулка с вещами.
Это был такой же рынок, что и продуктовый: кучи мусора вдоль забора, сколоченные прилавки из почерневших досок. Никаких тебе барыг, обычные люди, правда, без белых фартуков, как у тёти-мясника.
Сашка с мамой медленно шли мимо рядов с разноцветной пряжей, яркими платками и музыкальными пластинками. У некоторых прилавков мама задерживалась, брала что-то в руки, спрашивала цену и возвращала на место. Сашке тоже хотелось трогать, но не осмеливалась, и тут… Яркое оранжевое пятно. Сашка замерла. Такой красивый цвет она видела только один раз, когда мама принесла перед Новым годом авоську с апельсинами. Что это? На белой ткани лежало платье: низ — цвета новогодних апельсинов, верх белый, с оранжевой оторочкой, а на груди красовалась аппликация с весёлой акулой. Платье было таким красивым, что Сашка вскрикнула:
— Мама!
Та остановилась.
Из-за прилавка тут же выскочила продавщица и защебетала:
— Ой, оно как раз для вашей дочки. Хорошее платье. Кримпленовое. Вот проверьте.
Женщина сжала низ платья в кулак, ткань чуть скрипнула.
— Натуральный кримплен, не мнётся. Сколько лет девочке?
— Семь. Сегодня как раз исполнилось.
— Ой, тем более надо купить. Подарок ей будет. Фирменное. Подруга-офицерша из Германии привозила моей дочке. Ой, всего несколько раз надевала, мало стало. Ой… — продолжала тараторить женщина.
— Тётя, а вы барыга? — прервала Сашка. Ей никак не терпелось получить ответ на свой вопрос.
Мама дернула Сашку за руку, мол, не болтай ерунды, и чтобы оправдать Сашку, спросила:
— А сколько стоит? Дорого, наверное.
Женщина выпрямила спину и поджала губы:
— Хм, барыга. Вот ещё придумала. Продаю, потому что дочке маленькое. И недорого для такого. Пятнадцать рублей.
— Да не любит она платья. Всё в брючках.
Продавщица упёрлась взглядом туда, где у Сашки был лоб, и скомандовала:
— А ну, иди сюда!
Ловко подхватила платье и приложила к Сашкиной фигуре.
— Ну вот, по размеру, я же вижу. Ой, а цвет как идёт к голубеньким глазам, смотри. За тринадцать возьмете?
— Не знаю даже, — мялась мама.
— Десятка. Больше уступить не могу.
Мама склонилась и в самое ушко, что стало щекотно, прошептала:
— Доча, оно мне тоже нравится, только это дорого. Ты же не любишь платья, купим и будет висеть.
— Люблю, люблю! — Сашка обхватила маму за шею. — Просто раньше я думала, что платья надо носить, чтобы тебе понравиться. А теперь ты победила злую волшебницу и забрала меня.
— Ой, щекотно, — хихикнула мама и потрогала ухо. — А давай, доча! В честь дня рождения. И в ателье сходим, в нём сфотографируешься, и фотку бабушке отправим, пусть порадуется. Мы возьмём его. — Мама достала из сумки кошелёк.
Внутри Сашки сжался комочек и разорвался на сиксилиарды бенгальских огней.
— Ур-ра! — запрыгала Сашка. Какая же у неё добрая мама. И барыга добрая. И она больше не бедовая. Она мамина.