Сняв перчатку, я достал телефон из кармана и посмотрел на экран. Имени нет, номер неизвестный. Наверное, кто-то из родителей звонит справиться об успехах своего чада. А может, из оптики — сказать, что пришли новые очки. Метро было уже близко, манило теплом и светом, но я всё-таки нажал на зеленую кнопку и, надеясь на оптику, сказал «Алё».
— Здравствуй, Андрюша. Здравствуй, дорогой, это Галина Михайловна.
— Ой. То есть, здравствуйте. — Я остановился.
— Мама дала твой номер. Я зашла к ней в магазин, она продаёт цветы красивые. Жёлтые, красные, оранжевые. У них ещё название такое…
— Герберы?
— Нет, какие герберы. Тоненькие, листья у них гладкие очень. Я помню, вы с мамой приносили их на первое сентября. — Голос дрожал.
Я увидел, как учительница трогает нежный листок, прислоняет к лицу.
— Галина Михайловна, я так рад. Недавно искал записную книжку, у меня была такая в детстве с адресами, знаете? Там записан и ваш.
— Взяла у мамы твоей несколько штук, сейчас сижу и смотрю на них, — казалось, хотела добавить что-то ещё, но резко оборвала.
— Помню, мы всем классом пришли к вам в гости. И тогда первый раз танцевали мальчик с девочкой, а вы сидели и смотрели. У вас очень красивая квартира. А вы вообще как?
«А вы вообще как?» — передразнил я мысленно сам себя. Что за вопрос.
— Я смотрю на цветы, — уже открыто плакала Галина Михайловна. — Сижу в квартире. Так тихо. А ведь у нас всегда музыка играла. Музыка играла, а теперь тихо. Никого нет.
Руку больно сводило от мороза. Искал глазами по темнеющей улице: фонари, скамейки, кусты.
— Галина Михайловна, давайте я приеду? — уже без всяких намёков предложил я.
— Ты знаешь, я сегодня решила взвеситься, а там цифры такие страшные. Я никогда столько не весила. Это всё инсульт. Из-за него и вес, и память. Я всё забываю, всё забыла. А была красивая женщина. Я женщина, понимаешь?
Я не знал, что ответить. Пауза тянулась.
Какой же была Галина Михайловна? Была ли она — женщиной? Закрыв глаза, взываешь к богу памяти. Покажи, бог, ну покажи! Показывает на секунду — и сразу прячет, и Галина Михайловна исчезает. Сухой серый пиджак с накладными плечами делал из неё генерала, командующего нашей маленькой армией. «Запомните, дети, — говорила она почти басом, возвышаясь на учительской кафедре, — если кто-то задирает вашего одноклассника, навалились всей гурьбой и дали сдачи». Иногда Галина Михайловна снимала пиджак и превращалась в кокетливую Галочку (так называла её Снежана Константиновна, классная третьего «В», я подслушал однажды на перемене). У Галочки непонятно откуда возникали большие красные клипсы, прицепившиеся к мочкам ушей. Дома в старой маминой шкатулке лежали такие, я попробовал их надеть и — больно защипало — сразу снял. У Галочки был тонкий игривый голосок и неловкая, как бы извиняющаяся улыбка. Превращение происходило мгновенно, а иногда Галина Михайловна превращалась туда-обратно несколько раз за час. Например, на прогулке, когда становилось то холодно, то жарко и приходилось то снимать, то — бррр! — снова надевать пиджак.
— Сутулиться-то перестал? — неожиданно спросила учительница.
Я ответил. Наш разговор не клеился, а искусство оригами требует времени, мастерства и умения увидеть красоту заранее, когда перед тобой ещё бессмысленная гора бумаги. Глянув на часы (уже восемь?), я подумал, что мы непременно встретимся, но лучше не сегодня (вечное оправдание) и, попрощавшись, пошёл на деревянных ногах к метро. Внутри было тепло, очки тут же запотели, и сквозь пелену я увидел тучного бездомного, читающего прямо на полу перед эскалатором газету. В его лице было что-то благородное, почти графское. Очки наконец отпотели, и, вздрогнув, я понял, что он смотрит мне в глаза. Бездомный улыбнулся и приглашающим жестом указал на эскалатор. Я отправился вниз.
— Сегодня я прочитаю вам важный рассказ, — сказала Галина Михайловна и, помолчав пару секунд, продолжила: — его написал Лев Николаевич Толстой.
Пока длилась короткая пауза, Светочка и Жанна перестали шептаться, Егор воткнул остриё циркуля в измученную резинку и замер, а сутулый Андрюша отвлёкся от пирожка, который бабушка — съешь, а то не вырастешь, — дала с собой в школу. Впрочем, на словах Лев Николаевич всё обратно пришло в движение. Проглотив кусок, Андрюша устроился поудобнее. Ему нравился голос учительницы и солнце, ярко светившее на улице и намекавшее на то, как весело будет идти домой. Ещё и писать не надо!
Начав читать, Галина Михайловна тайком смотрела на детей. Всем третьеклассникам она читала этот рассказ и про себя называла его Экзамен. Экзамен был жёстким. История дружбы, где оба умирают. И что важно? Как поведёт себя класс. Кто что скажет, кто первый спросит почему. Слёз Галина Михайловна не ждала.
Андрюша слушал рассеянно и всё время убегал мыслями то домой, то в музыкальную школу, то в без пятнадцати два, когда прозвенит звонок. Опять про животных, лев и собачка. Но на середине рассказа собачка вдруг заболела и издохла, а лев перестал есть.
перестал
есть
Спина Андрея выпрямилась струной как бы сама и сразу согнулась обратно, но уже иначе. Андрей стремительно старел. Морщины в уголках глаз, седой волос в брови, треснутые очки. Пара предложений — и он уже не нежный третьеклассник, а уставший мужчина, сдающий бесконечный Экзамен, начавшийся когда-то в детстве.
Закрыв глаза, я увидел героев того солнечного дня: вот Светочка смотрит в зеркало и замазывает тональником синяки от побоев мужа, а Жанна лежит с распоротым животом в канаве на краю города, и ноги её застыли в огромном и бледном знаке умножения. Егор ничего, выплатил кредит за машину, но есть ещё два, и уже приходят домой, звонят каждый день, и просишь детей «а ты скажи, что папы нет».
Галина Михайловна закончила читать рассказ в тишине. Андрей смотрел перед собой на чёрную, испещрённую мелом доску. «Ну как вам, дети?» — спросила Галина Михайловна. «Жалко», — первым ответил Андрей. «Кого жалко, Андрюша?»
Всех.