Отпечатки обуви на снегу. Отпечатки у входной двери.
Морозная ночь точила свои ледяные ножи, костёр еле грел и светил, постепенно затухая, пока не остался лишь тонкий язычок пламени среди тлеющих углей.
Разбитые бутылки на полу, на прикаминном коврике пятна причудливой формы, оставленные какой-то жидкостью.
Свет от лампы, который не освещал, как задумывалось, романтичный уголок, а падал на пол и на остатки пиццы: сотни муравьев терпеливо разделывали их и, водрузив на себя добычу, рядами тянулись от двери к саду.
На столе в этом захудалом загородном домишке царили беспорядок и хаос: груда всякой всячины — штопор, раскрытые бумажники, пустые портмоне, неприкаянная монета, написанная от руки записка, газета, которая балансировала на краю стола, пока неминуемый порыв ветра не смел ее на пол, два кольца, пара цветных карандашей, исхудалый бонсай — скорее полумертвый, чем полуживой — и ворох предметов, из-за которых огромный длинный стол в гостиной казался крошечным.
Ступеньки из уродливого камня прикрывала одежда, которую кто-то снимал и как попало раскидывал: бюстгальтер на перилах, носок в унылой и не совсем приличной позе, рубашка, которую явно сорвали, ибо на ступеньках то и дело попадались под ноги трупы-пуговки, покоящиеся стринги, отдохнувшие от беготни, — и так вплоть до последней ступеньки, где две пары брюк сплотились и умоляли вынести их на солнце, чтобы хотя бы немного проветриться.
Все двери, ведущие в комнаты, были распахнуты, и будто бы оттуда тянулась тонкая струя холодного воздуха, который пробирал до костей.
Единственная дверь, из которой исходил хоть какой-то свет, была в конце коридора. Жиденький свет, который дребезжал и зазывал медленно приблизиться к комнате.
Эта слабо освещенная комната тосковала по одиноким шагам, которыми бы двигало нечто большее, чем просто желание. Расплесканные всюду пот и кровь; два тела на кровати, переплетенные в объятии, безостановочно истекали кровью.
Очень скоро окно озарилось синим и красным светом полицейских мигалок — парой огней, которые долго и надоедливо отражались от фасада и с холодом улицы проникали во все открытые двери и окна.
Мы сидели на крыльце и ждали момента рассказать, что произошло, в тишине, созерцая заснеженную гору и зловещие тучи, которые вернулись, чтобы разразиться бурей и снегом.
Укутанный в свою красную ветровку, я чувствовал, как меня гложет чувство вины. Слезы от холода смешались со слезами от боли, я решил закурить, чтобы хоть как-то согреться. Глубоко затянулся беленькой «Дукадос», и дым слился с паром изо рта. К нам подошел полицейский в униформе, он пристально посмотрел на меня и попросил сигарету.
— Не знал, что кто-то ещё курит «Дукадос».
Я безмолвно кивнул, протянул руку с пачкой, он уверенно перехватил ее, достал сигарету, зажег, сделал затяжку, я посмотрел ему в глаза, и вспыхнувшие искры осветили его лицо. Оно показалось мне знакомым. Начался снегопад.
— Спасибо.
Он вернул мне «Дукадос» и пошёл к машинам, которые окрашивали ночь в красный и синий, в то время как сама она облачалась в белый.
Пока он докуривал мою сигарету, а снегопад набирал обороты, на носилках вынесли два трупа — у одного рука вывалилась из-под ткани и волочилась по снегу, оставляя за собой довольно глубокую бороздку.
Всё это вызвало у меня глубокую печаль. Полицейские фуры выехали вслед за катафалком, красные и синие огни затерялись по дороге и уже освещали лишь горизонт и бурю, которая становилась все неумолимее.
Я бросил свою сигарету на землю, и она тут же погасла, ветер подхватил ее и замаскировал под белым снежным покровом.
Из метели показался силуэт, он неуклюже приближался вялым, квелым шагом.
Я занервничал, вскочил и чуть не бросился бежать.
— Спокойно. Есть еще «Дукадос»?
Я не ошибся: ко мне приближался тот же полицейский.
Я подал ему пачку сигарет, он взял ее и закурил.
— Холод собачий! Черт бы его побрал… Извините, что не доехал. Снег мешал мне продвинуться вперед, как мне бы хотелось. Трудно управлять машиной при таком снеге, и овраги здесь крутые. Как рассветет, думаю, будут меня искать и найдут автомобиль. Так бы я уже задержал паршивца.
Полицейский сел рядом с нами, он выдержал паузу и после рассказал нам, что отпечатки обуви вокруг дома и у входа помогут схватить того, кто обокрал нас и убил. Затем он бросил сигарету, придавил ее ногой, и все трое — полицейский, моя жена и я, — вперили взгляд в бурю, которая обнажалась в чистой, ослепительно-белой субстанции.